Семнадцатилетние - Матвеев Герман Иванович - Страница 27

• Предыдущая
• 27/130
• Следующая

Мягкий свет лампы широким полукругом освещает на столе чернильный прибор, учебники, тетради. Нужно решать задачи по тригонометрии, но Лида давно уже сидит без движения, откинувшись на спинку кресла, и не мигая смотрит на зеленый абажур. На коленях у нее лежит развернутое письмо.

«Лидок, я свинья! Тебя не удивляет такое начало письма? У меня начались угрызения совести — слишком поздно, но это лучше, чем никогда. Правда?

Вчера я перелистывал свой дневник, увидел твою карточку с бисерной подписью «Помни подругу Дней своих веселых», и мне стало стыдно, что я до сих пор не написал тебе. Ведь это было невозвратимое, прекрасное время, которое, увы, уже не вернешь! Помнишь скамейку у нас во дворе, волейбол, непрерывный смех… Как все это близко и в то же время — так далеко!

Ты, конечно, знаешь, что я благополучно выдержал экзамены в энергетический институт. Приходится много чертить, занимаюсь общественной работой и спортом. По общественной — я редактор курсовой газеты, а по спортивной — играю в волейбол.

Держу связь со старыми товарищами — Васей, Андреем, Николаем. Школьные годы забыть нельзя. Мы связаны на всю жизнь.

О Васе скажу, что он, кроме своих лягушек, крыс и кроликов, ничем не интересуется. Андрей завяз в болоте, которое его не выпускает (болото — это любовь), тем более, что он сам не хочет вылезать из него (Дуракам закон не писан). Колька раздобыл фотоаппарат и снимает все, что попадет на глаза.

Ну, кажется, на первый раз довольно. Мне бы очень хотелось получить от тебя письмо и, если есть, — фото. Ты, наверно, сильно изменилась?

Пиши, как живешь? Чем живешь? Чем увлекаешься? (Я скромен и не спрашиваю — кем?)

С нетерпением жду ответа. Пиши побольше.

Пока!

Мика.

P. S. Извини за поспешное письмо — пишу, конечно, на лекции, профессор мешает. И когда это только профессора поймут, что они своими лекциями мешают студентам заниматься делом!!!

».

Письмо получено недели две тому назад, и она даже не потрудилась на него ответить. Не было ни времени, ми настроения. Сейчас, когда так незаметно подкралась непонятная грусть, она достала письмо, перечитала, думая, что захочется поговорить с друзьями детства, но письмо не тронуло ее. Неужели три года такой большой срок?! Неужели время может вытравить из памяти все, что было недавно таким дорогим и приятным? После приезда в Ленинград из эвакуации она заболела и на целый год отстала от своих одноклассников. Они уже студенты, а она все еще школьница.

В соседней комнате часы медленно пробили десять и вывели девушку из оцепенения. Она выпрямилась, лениво потянулась и нагнулась над столом.

Задача по тригонометрии была не из трудных, но чтобы решить ее, нужно собрать свою волю, отогнать посторонние мысли, сосредоточиться… Сегодня на собрании об этом много говорили. Воля! А есть ли у нее воля? Может ли она поступить наперекор своему настроению, вопреки своим желаниям? Может ли? Умеет ли? Но если даже и не умеет, то придется научиться. Пережить еще раз такое нелепое чувство, какое она пережила сегодня, — невозможно. Первый раз в жизни Лида оказалась в смешном положении. Правда, она была не одна. Таня Аксенова тоже не могла ответить, куда у нее пропадают ежедневно три-четыре часа после занятий в школе. Но Таня отнеслась к этому с юмором и смеялась вместе со всеми, а Лида смутилась. Ужасно противное чувство! Стоять перед классом с глупым, растерянным, виноватым видом и молчать. Что может быть хуже? Но особенно неприятно было потому, что на собрании присутствовал Константин Семенович. А в самом деле, чем она занималась после семи часов? Пила чай. Но ведь не могла же она сидеть за столом до десяти часов? История с пропавшим временем оставалась загадкой.

Добросовестней всех к комсомольскому поручению отнеслась Лариса Тихонова. Она записала и точно перечислила все, чем занималась после возвращения из школы до того момента, пока не заснула.

«До 4.30 — ничего не делала. С 4.30 до 5 — обедала. С 5 до 5.40 — разговаривала с бабкой. С 5.40 до 6 — переодевалась, прибиралась, умывалась. С 6 до 7.30 — пришла знакомая. Разговаривали. С 7.30 до 8 — учила уроки. С 8 до 9.40 — слушала концерт по радио. С 9.40 до 10.30 — учила уроки. С 10.30 до 11.30 — ужинала и ходила звонить по телефону насчет уроков. С 11.30 до 12.40 — учила уроки. С 12.40 до 1.30 — ложилась спать и засыпала».

На вопрос Тамары, о чем она разговаривала с бабкой с пяти до пяти сорока, Лариса честно ответила, что разговор шел о том, кому мыть посуду после обеда. Развеселявшееся собрание с удовольствием подхватило неожиданное развлечение, и вопросы посыпались со всех сторон. Лариса продолжала отвечать, как умела, и каждый раз девушки разражались бурным, заливистым смехом. Кате очень трудно было управлять таким собранием, пока не вмешался Константин Семенович:

— Чему смеетесь! Над собой смеетесь!

Эта знакомая реплика дала собранию другое направление. Все почувствовали, что они действительно смеются над собой. Любая из них, оказавшись на месте Ларисы, не сможет ответить на эти вопросы так, чтобы ее можно было поставить в пример. Всем было ясно, что время сплошь и рядом тратится на пустяки, никакого режима у них нет, и приготовлению уроков часто мешают нелепые пререкания с родными, пустая болтовня, приход случайных гостей… Стало с поразительной очевидностью ясно, что так дальше продолжаться не может. Нужен строгий порядок. Удивительно интересно развернулось это собрание. Боялись, что присутствие Константина Семеновича свяжет девочек, а вышло наоборот. Держались все непринужденно, говорили свободно. Не было упреков, обидных слов и бестолковых споров по пустякам…

У Сергея Ивановича Вершинина давно уже установились с дочерью дружеские отношения. Ежедневный приход Лиды по вечерам в его кабинет превратился в необходимую для обоих привычку. Услышав сейчас знакомый стук в дверь, он отложил газету и повернулся.

— Ты занят, папа?

— Входи, Лидуся, входи!

Прищурив близорукие глаза, Сергей Иванович внимательно и тревожно посмотрел на дочь. «Что-то она очень бледна. Уж не больна ли?» — подумал он и, взяв руку дочери, приложил к своей щеке. Ощутив знакомое, обычное тепло ее ладони, успокоился.

Лида любила и уважала отца. Она была убеждена, что он самый умный, самый чуткий, самый образованный и культурный из всех, кого она знала. Каждый вечер, направляясь к нему, она готовила какой-нибудь, хотя бы самый незначительный вопрос. Почему-то ей казалось, что неудобно прийти просто так, без всякого повода. А вот сейчас она была в затруднении. Ей очень хотелось поговорить с отцом. Поговорить откровенно, как с другом, но она не знала, как начать этот разговор.

— Уроки сделала?

— Нет. Осталось две задачи.

— Нынче тебе достанется… Аттестат зрелости даром не дают.

— Не пугай, папа. С этим «Обещанием» теперь меня замучают. Особенно Тамара будет стараться. Ее прикрепили ко мне.

Лида села на ручку кресла и задумчиво уставилась на искусно сделанную из слоновой кости маленькую обезьянку, стоявшую на письменном столе.

— О чем ты думаешь, Лидуся?

— Папа, скажи мне… В чем счастье человека?

— В чем счастье человека? — с удивлением переспросил отец. — Это что… тема сочинения?

— Нет. Сегодня зашел такой разговор на собрании.

— Ну и что же вы решили?

— Ничего. Резолюцию мы не принимали.

— А ты сама как думаешь?

— Я не знаю. Это какое-то очень сложное понятие. Мне казалось, что счастье в том, чего человеку не хватает

— Ну что ж… ответ, не лишенный мысли…

— Но неопределенный. Правда? Конечно, для больного человека счастье в здоровье, для уродливого — в красоте… Но ведь это только им кажется. А как определить точней? Чтобы это подходило для всех?

— Для всех? — снова переспросил Сергей Иванович и, закурив, неторопливо заговорил: — Так ставить вопрос нельзя, Лидуся. Ты верно сказала, что понятие о счастье — это очень широкое, многоемкое и сложное понятие. Двумя словами тут не отделаешься. Целую книгу можно писать. Да их и написано, кстати, немало. Но все-таки мне кажется, что ни здоровье, ни… как бы это тебе сказать… ни человеческие взаимоотношения, вроде большой дружбы, ни материальные блага не сделают людей по-настоящему счастливыми… прочно счастливыми, если у них не будет главного. Ясная и благородная цель, любимая работа дают человеку смысл жизни, удовлетворяют его врожденное стремление к движению, к росту, или, скажем, к самоусовершенствованию. Ты меня понимаешь?

• Предыдущая
• 27/130
• Следующая