Невозможный Кукушкин - Галахова Галина Алексеевна - Страница 3

• Предыдущая
• 3/40
• Следующая

И так она пела, говорила, спрашивала без ответа, скакала всю дорогу, пока они не подошли к дому. И в это время он уже совсем забыл, что день у него неудачный — три двойки, и про летающее блюдце забыл, и про Андрюшку с Нырненкой.

У дома их встретил старик с рыжей кошкой, кошку День звать. Лично Кукушкин думал, что это шутка, но старик каждый день с ней гулял и всякий раз кошка на это имя отзывалась, никуда от старика не убегала, ходила за ним по пятам.

— Кис-кис, День, — позвала Марьяна кошку, присела на корточки, погладила её ладошкой.

Кошка бархатно пророкотала:

— Мур-р!

— Она меня не боится. Она гладить даёт, — засмеялась Марьяна.

— Ну-с, молодой человек, почему так поздно? А где ваш портфель? Может быть, вы и уроки сделали? — прицепился к нему старик.

Где ж портфель, и правда! Что за дурацкий портфель — всегда куда-то девается… Да ведь он на поле остался, вот чучело!

Ну а старику-то какое дело?! Чего он к нему всегда цепляется? Будто ему очень важно, сделал он уроки или не сделал.

— Марьяша, я быстро. Ты здесь побудь! Только не уходи никуда!

— Можно я с Днём побуду?

— Можно! — хмыкнул Славка.

Ни капли не смешит её эта кличка. Иногда она удивляется пустяку, а иной раз удивить её невозможно. Хотел бы он побыть Марьяной хоть час, чтобы оттуда посмотреть, каким всё кажется для маленьких, чтобы понимать их и никогда не обидеть зря.

Бежал за портфелем, а сам думал, что каких-нибудь семь лет назад он был таким же, как Марьяна. Но всё забылось, ни капли из того не помнит, из детства. А что у него сейчас? Может, птицство, а вдруг коровство?

Нет, Светлана Леонидовна всё-таки не такая зануда, как он думал про неё раньше. Наверное, если бы не она с этим дневником, не задуматься бы ему сегодня.

А задуматься нужно, что написать: он же не Перепёлкина! Перепёлкина уж постаралась, нагрохала в своём дневнике три страницы. Давала ему почитать свою хряпу: «Вернувшись из школы, я уже через час подумала: пора браться за уроки! Когда я сделала уроки, то подумала, что пора ужинать. Стала ужинать и выплюнула из картошки жареный лук. Ненавижу жареный лук, а мне суют…»

Вот опять задуматься надо: с одной стороны — набитая дура, а с другой — все её хвалят, и староста класса она, и фотография её висит на доске «Равняйтесь на лучших!». И на самом деле она — лучшая из девчонок, даром, что ли, он четыре года с ней рядом сидит. Как же так?!

Перепёлкину все хвалят, а про него ни от кого хорошего слова не добьёшься. Одно и то же: «Хулиган Кукушкин! Опять этот невозможный Кукушкин… Этот Кукушкин опять!»

Не так они смотрят на него, не так! По-другому надо. Он и сам понимает, что не сахар, но всё-таки есть в нём что-нибудь хорошее, в конце-то концов. Но где оно?! Кто докопается…

И вчера вот. «Давайте учиться слушать музыку!» — сказала Светлана Леонидовна, и они все как захохочут. Смешно это — учиться слушать, что они, глухие? Принесла в класс скрипку и пиликала весь воспитательский час, хотя она у них по русишу и литературе, не по пению!

На перемене Пчелинцев полез в футляр, и одна струна у скрипки лопнула — прямо ему по лбу. Светлана Леонидовна пришла, чуть не заплакала. «Кто? Зачем? Неужели вас даже музыкой не пронять, какие вы чёрствые, бессердечные!»

Пчелинцева ей, конечно, не выдали. Да и виноват ли Пчелинцев? По лбу ни за что схлопотал, синяк — будь здоров! Знал бы, что так будет, наверное, не полез бы.

— Кто? — спрашивает Светлана Леонидовна расстроенно. — Отвечайте!

— Я! — сказал Славка, чтобы она успокоилась, стало жалко ее.

— Ну конечно, я так и знала! — говорит Светлана Леонидовна.

А он и не собирался в футляр лезть. Не собирался, а всё равно получилось, как будто лез… И родителей в школу вызвали!

А на поле, между прочим, было темно. Прожектор, который им совсем недавно светил, погас. Школа замерла до следующего утра. А интересно было бы побродить по пустой школе…

Кукушкин наклонился и поднял свой портфель. На какой-то миг ему стало жалко портфеля: лежит и ждёт его, словно собака, про которую забыли.

— Брось ты расстраиваться, — сказал он портфелю. — Айда домой!

Обратно он бежал ещё быстрее, чем раньше, но мама всё-таки опередила его. Она стояла рядом со стариком и держала за руку Марьяну.

— Ну вот и ты наконец, — сказала она, как только он холодным носом ткнулся ей в ухо, чтобы хоть как-то поздороваться, а может, и прикоснуться к ней. Но она локтем отодвинула его в сторону и закончила разговор со стариком:

— Да, конечно. Сложный ребёнок. Современные дети — трудные. Это уже и наукой доказано. Ярослав, не скрываю, трудный. Вот Марьяна — другое дело. Она мне в радость. Пошли-пошли. Всего вам хорошего.

Он понимал, что радости от него мало, но зачем на каждом углу она говорит об этом? При чём здесь этот старик с кошкой? Ему и правда больше, наверное, нечего делать, как цепляться к нему. Может быть, старик займётся его воспитанием? Этого, что ли, она хочет?

Дома мама сказала:

— А у меня есть хорошие новости. Только не знаю, как вы отнесётесь к ним.

— Почему не знаешь? — удивилась Марьяна, а он промолчал нарочно.

— Ты почему такой хмурый? Что-нибудь случилось?

Мама тут же помчалась к домашнему химическому шкафу, подёргала цепь, погладила замок, убедилась, что всё на месте, и сразу успокоилась.

— Слава богу. А если когда-нибудь этот несчастный шкаф уберётся из нашей квартиры, я, кажется, стану самой счастливой на свете.

— Но отец хранит там самые нужные ему вещества. Он химик, как ты не понимаешь. Он в комнате для этого и вытяжку сделал.

— Все нормальные химики на работе работают.

— Что ж, по-твоему, отец ненормальный?

— Я этого не говорила.

— Этого, Славик, мама не говорила. Мамочка, а я гладила День. Хочу кошку.

— Хочу собаку, — сказал он.

— А я хочу самолёт! — сказала мама.

После маминого самолёта расхотелось разговаривать.

— Ты говорила — у тебя новости, — напомнил он. — Какие?

— По общественной линии. Меня наградили путёвкой Ташкент — Бухара — Самарканд. Самолётом. Целых три дня. Я там никогда не была. Не знаю, что делать. Вот папа придёт — и решим.

Будь этот вечер похожим на остальные вечера, он пропустил бы всё мимо ушей, его это мало интересовало. Но сейчас он подумал: путёвкой наградили его мать, ничего себе! Значит, её уважают. Ему-то нипочём бесплатный билет в театр не дадут. Да и за деньги теперь не берут, потому что у него в ТЮЗе йодистый крахмал в кармане взорвался, шуму было — на всю школу!

Мать у него плановиком работает. Что это за работа, он плохо представляет, неинтересно ему — и всё! Но, между прочим, мать на заводе пропагандист. Рассказывает рабочим про международное положение. Рабочие ей каждую осень и весну цветы дарят…

Кажется, такой же вечер был у них дома в прошлом году. Ну да! Тогда маму наградили путёвкой в Пушкинские горы, но она из-за него не поехала, потому что надо было идти в милицию, в детскую комнату…

Ну почему, почему всё так плохо? Ведь мог же он получить по сочинению хотя бы двойку, так нет же — обязательно единицу! Может, не говорить про единицу и три двойки? А то у матери настроение испортится, опять никуда не поедет. Вот вернётся из поездки, тогда и признаться… Может, к тому времени как раз исправится все.

Нет, почему всё-таки так тяжело сегодня? Верно говорит Пчёлка: всё дело в тяжести! Земная тяжесть тяжела, слишком давит. Вот бы на Луну смотаться — уж там бы скакал, парил! Парить хочется, чтобы жить легко и просто. А здесь почему-то уже не выходит…

Вот бы на другой планете очутиться! Уж там бы легче было. Там людей нет. Другие существа. Будешь единственным человеком — какой есть, такой и есть, спасибо за это. Никто не скажет: «Невозможный Кукушкин!». На другой планете и требования к тебе другие. А что?! Нырненко говорит, что, например, в нашей школе требования завышены. Стоит перейти из нашей школы в другую, как сразу же становишься отличником. Автоматически!

• Предыдущая
• 3/40
• Следующая