В Калифорнии морозов не бывает - Волчок Ирина - Страница 13
- Предыдущая
- 13/66
- Следующая
Но с мамой я тоже поделился своим наблюдением насчёт того, как маленькие дети сидят у матерей на коленях и смотрят в окно троллейбуса. Мама сказала, что всё правильно я заметил, всё так и есть. Дети воспринимают информацию, потому что никуда не денешься, им нужно познавать мир. Вот они и сидят, смотрят, познают мир, но при этом скучают. Мама сказала, что я внимательный наблюдатель, это врождённый дар. А всё анализировать и синтезировать можно научиться со временем. И даже подсказала мне идею сюжета новой книги: рождается ребёнок с необыкновенными способностями, у него особенный взгляд, он этим взглядом может… Я уже не помню, что он может делать этим взглядом. Это сейчас не имеет значения. Книги с таким сюжетом написали уже все, кому не лень. А я так и не написал. Но это тоже уже не имеет значения.
Это перестало иметь значение с того момента, когда она повернула голову и посмотрела на меня. У неё был такой взгляд, как будто она познаёт мир, но при этом скучает. Мне показалось, что она немножко улыбается. Но она не улыбалась, просто губы у неё были, как говорят, луком Амура, уголки всегда загнуты вверх, от природы, а не от настроения, вот и казалось, что она улыбается. Но по-настоящему, от настроения или хотя бы для вежливости, она никогда не улыбалась.
Даже странно, что я тогда мог столько всего разглядеть. Но, скорее всего, это я потом столько всего разглядел. А тогда я увидел только глаза. Как будто на лице были только глаза, одни глаза и ничего больше. Потом узнал, что все, кто видел её впервые, сразу запоминали только глаза. При следующих встречах и узнавали только по глазам. А всё остальное запоминали постепенно. А может, и не запоминали. Володя, например, рисовал её без конца, сто портретов нарисовал, наверное. Или двести, я не знаю. И на всех портретах глаза — её, а всё остальное разное. В принципе, все портреты на неё похожи, Володя хороший художник. Но портреты разные получались. Эти портреты я потом увидел. А тогда я не думал, что её вообще можно нарисовать. То есть, я вообще ни о чём таком не думал, но если бы меня спросили, можно её нарисовать или нельзя, я бы ответил, что нельзя. Потому что ничего, кроме глаз, не видишь.
В общем, она сидела, смотрела на меня, познавала мир и скучала. А Марк что-то громко говорил восторженной скороговоркой. Что она — его личное открытие, главное событие прошлого Всесоюзного семинара, все как тогда обалдели — так до сих пор в себя придти не могут, самый талантливый автор за последние пятьдесят лет, главный старается её к нам переманить, но она почему-то отказывается, хотя всё, что пишет, идёт с колёс, в каждом номере по куску, а в двух — даже по три, ну, ничего, может, во время стажировки присмотрится, может, и понравится, может, и согласится… и очень жаль, что меня не было на том семинаре, давно бы уже познакомились, ну, ладно, лучше поздно, чем никогда, так что — будьте знакомы. Наверное, он так и говорил. Тогда я вряд ли что-нибудь соображал. Но он и потом так часто это говорил, всегда одно и то же, что мне кажется, и в первый раз говорил то же самое.
— Рада познакомиться, — сказала она. — Я читала ваши книги. Очень хорошие. Особенно первая. Жаль, что вас не было на семинаре. Там было… забавно.
Марк захохотал и стал рассказывать, что самым забавным на семинаре было то, как четыре сотни мужиков ходили хвостом за ней одной, а через четыре дня она уехала домой, никому ничего не сказав, и четыре сотни мужиков искали её и по всей редакции, и на чужих этажах, и даже в гостинице караулили, пока секретарша не сказала, что сама отметила ей командировку, и она уехала, потому что ей здесь надоело.
Я эти семинары терпеть не могу. Приезжают стада графоманов, целую неделю от них никакого покоя. Работать невозможно, общаться с ними невыносимо, найти среди них кого-нибудь толкового — нереально. Все они члены Союза писателей, все они маститые, у всех у них по пять книг, все они привезли новую рукопись с целью немедленного издания следующей книги. Я эти семинары всегда избегаю. Лучший способ — командировка. В прошлый раз командировки не было, так я решил просто дома отсидеться. День сидел, пытался писать, что-то не шло. Потом позвонил один приятель. Ну, не совсем приятель. Просто полезный человек. Он меня тоже как полезного человека расценивает. Поэтому позвал на шашлыки. У нас дачи почти рядом. В этих дачах не кто попало живёт, вполне приличное общество. Поэтому я поехал. Вот там с Лилией и познакомился. Она из всего этого общества самая красивая была. Да ещё родители такие. Я на своей машине приехал, потом между делом сказал, что у меня тоже тут дача рядом. Да она и без того на меня сразу стала поглядывать со значением. В общем, мы тогда же и решили встречаться.
Марк всё что-то болтал про семинар, она всё смотрела на меня, познавала мир и при этом скучала, а я почему-то думал о её синей куртке на белом меху. У Лилии ведь точно такая же. Или не такая? Главное — мне-то какая разница? Никакой разницы. Но вот бывает так, что никакой разницы для тебя быть не должно, а узнать хочется — просто черти раздирают. И спросить как-то неловко. Интерес какой-то не мужской.
— У вас куртка из Японии?
Я думал, что это я просто подумал, а на самом деле — вслух сказал. Вот именно в этих случаях мама говорит: «Думать меньше надо». Я страшно обозлился. Когда я делаю глупости, я всегда страшно злюсь. И всегда — на свидетелей этих моих глупостей. Ну, это объяснимо, это ведь у всех так. Вот и сейчас я обозлился на свидетелей — на неё и на Марка. На неё, конечно, гораздо больше, потому что это ведь она пришла в той куртке. Точно такой же, как у Лилии. А Лилия говорила, что такая в Москве есть только у неё, больше ни у кого нет. Наверное, поэтому я и примотался к этой куртке. А то на кой чёрт она мне сдалась? Из Японии, не из Японии… Да хоть из Америки.
— Понятия не имею, — сказала она равнодушно. — Там внутри какая-то картинка, кажется, есть. На ней ведь должно быть написано, правда? Посмотреть?
Конечно, я обозлился ещё больше. Да любая бы тут же сказала, что из Японии, и кто привёз, и сколько стоило… А она, видите ли, понятия не имеет. Она, видите ли, вообще из такого круга, где уже можно не иметь понятия, из Японии это или вообще с Луны упало. Я вот таких всю жизнь терпеть не мог. Которые понятия не имеют, что почём и откуда что берётся. «Посмотреть?» Ишь ты, ещё и язвит.
— Ах, что вы, что вы, — сказал я шутовским голосом. — Как можно, как можно… Не извольте беспокоиться! Я сам посмотрю.
Вскочил и пошёл к шкафу. Во-первых, потому, что обозлился. Но ведь я действительно должен был убедиться, что её куртка — из Японии! Точно такая же, как у Лилии! Или — убедиться, что не такая.
Если честно, наплевать мне было, такая или не такая. Это я сам себе повод придумал. Чтобы потрогать её куртку руками. Фетишист чёртов. Но ведь Марк трогал! Они там, в своём кругу, все как-то проще к этому относятся. Верхнюю одежду снимают, подают. При встрече иногда даже целуются и обнимаются, совсем чужие. Хотя какие чужие, всё-таки свой круг. Вот я и обозлился.
Я пошёл к шкафу, а они за моей спиной опять заговорили друг с другом, и Марк противно захихикал в нос. Он умеет очень противно хихикать в нос. Но я не оглянулся. Я спокойно дошёл до шкафа, не оглядываясь. Открыл дверцу, на внутренней стороне у дверцы зеркало было, вот в это зеркало я посмотрел на них — смотрят они на меня или не смотрят. Нет, они не смотрели. Они опять смотрели друг на друга и разговаривали о чём-то своём. Я даже сумел разобрать, что Марк спросил, почему она не хочет в Сочи. Она что-то ответила, совсем тихо, я не разобрал. Марк опять противно захихикал в нос и сказал, что она деревенская дурочка. Она что-то ответила, опять очень тихо. И тогда Марк заржал во всю глотку, как всегда. В общем, они говорили не про меня, и смеялись не надо мной. Я думал, что успокоюсь, но разозлился ещё больше. Даже не знаю, почему я тогда всё время злился. Наверное, потому, что они оба вели себя так, как будто ничего особенного не происходит. Как будто не видели, что я веду себя, как сумасшедший.
- Предыдущая
- 13/66
- Следующая
