Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет - Дашкова Полина Викторовна - Страница 60

• Предыдущая
• 60/111
• Следующая

– Прости, друг, – сказал я «мерседесу», дал задний ход, отъехал от обрыва метров на пять и нажал на газ.

Бедняга жалобно взвыл, колеса увязли во влажном песке, как будто беспомощно цепляясь за него. Огни мотоциклеток прорезали предрассветный мрак. Щелкнуло несколько близких выстрелов. Тяжелое тело «мерседеса» сорвалось вниз и полетело в озеро. Ледяная вода обожгла меня, брызги взметнулись в небо. Гигантский фонтан спрятал меня от глаз преследователей и подарил счастливую возможность вынырнуть, набрать полные легкие воздуха, после чего я благоразумно скрылся под водой.

Я не мог видеть и слышать, что происходило на берегу, но отлично понимал, что по всей окружности озера будут оставлены посты и вылезти на сушу мне предстоит не скоро. Если бы это была река, если бы она текла далеко, за черту унылого города, впадала бы в море, где плавают рыбацкие лодки и торговые суда нейтральных государств. Если бы стояло теплое безоблачное лето, а не промозглая ледяная осень. Если бы я был в купальном костюме, а не в плаще и тяжелых ботинках. Если бы я умел плавать.

Я с детства боюсь воды. Я родился и вырос в далекой прекрасной стране. Теперь вместо нее по карте растекается кровавая клякса. Я плохо знаю, как обстоят дела на живом пространстве, внутри географической кляксы, мне больно думать об этом. Вспоминая места своего детства, я чувствую, что все там теперь густо проштопано колючей проволокой вдоль и поперек. Возвращаясь из очередного воображаемого путешествия, я всякий раз вынужден залечивать раны, глубокие ссадины от ржавых колючек.

Я помню древнюю широкую реку Днепр, красивейшее море, которое назвали Черным, хотя цвет его меняется, от огненного в июле, на закате, до чернильно-лилового, в августовский звездопад. В январе вода его как старое серебро под рваным кружевом крупного снега, в апреле похожа на сверкающую россыпь влажных незабудок. Ребенком я купался вместе с друзьями в Днепре и в Черном море. Трижды мне приходилось тонуть, и с тех пор, когда исчезает дно под ногами, меня охватывает паника, я бурно барахтаюсь и кричу «Помогите!».

Озеро оказалось глубоким. «Мерседес» падал долго. Я видел, как исчезают далекие блики никелированных ручек и бампера, я ждал глухого удара, но его все не было, и мне пришлось расстаться с иллюзией, что я сумею достичь дна, оттолкнуться от него ногами.

По счастью, легкие у меня сильные и достаточно объемные. К тому же отличная зрительная память. За короткий миг до погружения, когда вспыхнули фары мотоциклеток, я успел заметить плакучую иву. Она росла с юго-западной стороны, ветви ее касались воды и создавали нечто вроде шалаша. Мысль о том, что там, под защитой веток, можно высунуть голову и получить очередную порцию воздуха, заставила меня проделывать руками и ногами упорядоченные движения, которые вполне могли сойти за брасс или баттерфляй. Мне даже стало жаль, что никто не видит меня. Плащ красиво развевался под водой, лицо мое было мужественным и целеустремленным. Впрочем, сожалеть не пришлось, ибо через мгновение я почувствовал, что кто-то внимательно на меня смотрит.

Рука моя коснулась чего-то мягкого, теплого, и я сумел разглядеть два блестящих глаза, крупную, круглую усатую морду. Даже в мутном полумраке, под водой, было заметно, что выражение морды вполне доброжелательное и настолько осмысленное, что слово «морда» я больше употреблять не буду. Оно кажется мне бестактным и грубым.

Передо мной было лицо огромного бобра. Следовало поздороваться, но, поскольку говорить под водой невозможно, я погладил его по загривку и почесал за маленьким упругим ухом. Бобру такое приветствие пришлось по душе, рот его растянулся в улыбке. Он по-собачьи завилял своим широким плоским хвостом, да так энергично, что поднялись волны. Некоторое время он плыл со мной рядом, потом исчез.

Воздуха в моих легких почти не осталось, мне надо было срочно подняться на поверхность, однако из-за холода я ослаб и перестал ориентироваться в пространстве. Я забыл, в какую сторону плыть, чтобы попасть под спасительные ветки ивы.

Ноги свело судорогой. Сердце испуганно запрыгало, заметалось внутри грудной клетки, словно это был не его родной дом, а клетка в прямом смысле слова, тюрьма. Сердце стремилось выбраться наружу, стучало мне в уши, повторяя: «Всплыви, всего на мгновение, на один вдох, такой сладостный, такой необходимый глоток чистого воздуха!»

Вслед за сердцем взмолились легкие. Они горели, болезненно сжимались, требовали своего законного права на следующий вдох. Пусть даже он будет последним.

Сквозь толщу воды сочился свет. Я знал, что за поверхностью озера сейчас наблюдает не меньше дюжины внимательных глаз. Постовые только и ждут, когда я поддамся на уговоры своего глупого упрямого сердца, своих перепуганных легких и высуну голову под их прицелы.

Нет, они не станут стрелять. Они спустят на воду катер и выловят меня сетью, как неразумного красавца осетра. На просторной, сверкающей кафелем кухне умелые повара вспорют мне брюхо, выпотрошат, нашпигуют чесноком и сельдереем, запекут в духовке, подадут к столу, украшенного лимонными дольками, с веточкой укропа во рту.

Прежде чем разделить меня на порции, гостеприимные хозяева непременно побеседуют со своими страшными, мерзкими божествами. Ведь это будет не просто званый ужин, а ритуал. Поедая мою плоть, они надеются приобщиться к древней тайне, которая мне самому неизвестна. Тайну знает моя плоть, каждая клетка, каждый атом. Я интересую этих господ как единственный, кто выжил и исцелился от прогерии. Я их интересую вовсе не потому, что они сами или их дети страдают этим недугом. Мое исцеление для них – путь к бессмертию. Имхотепы хотят жить вечно. Нет уж, дудки. Я не готов помочь им в этом.

Ноги опять свело судорогой, кожаные ботинки пропитались водой и стали гирями, которые тянули меня вниз. Я стиснул зубы и принялся изо всех сил грести руками. Звон в ушах постепенно превратился в гармоничную чудесную мелодию. Я знаю по прошлому своему опыту, что, когда тонешь, можно услышать, как поют ангелы. На этом и заканчиваются невыразимые предсмертные муки. Потом приходит сладкое забытье.

Я хотел забыться, а все-таки греб руками, и судорога отпустила, и даже удалось избавиться от одного ботинка. Свет становился все ярче, толща воды таяла надо мной. Я почувствовал, как что-то большое, теплое подталкивает меня снизу. Бобр опять появился рядом, с твердым намерением спасти меня.

Когда ангельские голоса стали звучать настолько близко и ясно, что я мог разобрать отдельные слова, грудь мою наполнил огонь. Это был тот самый вдох, о котором умоляли мои бедные легкие, мое глупое испуганное сердце. Острая, непереносимая боль заставила меня мгновенно забыть, о чем пели ангелы. Может быть, это правильно, потому что, зная их песни, как-то неловко произносить потом наши обычные земные слова и тем более сочинять истории. Если бы я запомнил хотя бы маленький отрывок, хотя бы легкий отзвук ангельских песен, я бы смущенно онемел на всю оставшуюся жизнь.

Несмотря на жгучую боль, я хватал ртом чистый прохладный воздух. Сознание постепенно возвращалось ко мне, а вместе с ним страх, что сейчас меня заметят. Я не мог понять, где именно довелось мне всплыть на поверхность и насколько хорошо видна моя голова с берега. Перед глазами летали огненные кольца. Я услышал отчетливый и весьма неприятный звук. Рычание мотора. Да, они спустили на воду катер. Они спешили. Я нужен им живой, но мертвого они тоже обязаны отыскать и предъявить хозяевам. Конечно, они не успокоятся, пока не обнаружат меня – в одном из двух вариантов.

Бобр оставался рядом, колотил по воде своим плоским широким хвостом. Брызги летели во все стороны. Надышавшись вдоволь, я опять нырнул. Бобр тоже нырнул и поплыл впереди. Следуя за ним, я скоро оказался в узком подводном туннеле. Там было темно, и единственным моим ориентиром служили равномерные шлепки бобрового хвоста.

• Предыдущая
• 60/111
• Следующая