Барабашка - это я: Повести - Мурашова Екатерина Вадимовна - Страница 35
- Предыдущая
- 35/44
- Следующая
— И не жалко тебе древлян? — спросил Андрей. — Игорь-то, насколько я понимаю, и сам не без греха. Дани-то с древлян, помнится, лишку взял…
— Нисколько не жалко! Дань взял — что ж теперь, убивать, что ли?! — запальчиво крикнула Глашка. — А Ольга — молодец! Хоть и баба, а любого мужика за пояс заткнет. И хитрая, и умная…
— Баба завсегда за бабу вступится! — усмехнулся Сенька.
Глашка метнула на него яростный взгляд, но Воронцов не дал ссоре разгореться.
— У меня в древней истории три любимых персонажа, — не возражая более, сказал он.
— Кто? — подался вперед Сенька и загадал на Спартака, Александра Македонского и еще — то ли Пугачев, то ли Степан Разин — между ними он никак не мог выбрать.
— Ашока, Марк Аврелий и Всеслав Полоцкий, — улыбнулся Андрей.
— Ну-у, — разочарованно протянул Сенька. — А кто они такие? Я никого не знаю…
— Ашока — царь, — по-прежнему улыбаясь, объяснил Андрей. — В древней Индии. Марк Аврелий Антоний — римский император. А Всеслав Полоцкий — русский князь. Из XI века.
— Ну, и чего они такого сделали? — Сеньку точила обида за Спартака. И Марк Аврелий с Ашокой ему заранее не нравились. Всеслав этот — пускай, русский все-таки, а среди римских императоров разве могли быть хорошие люди?
— Ашока жил в Индии почти две с половиной тысячи лет назад. И воевал с соседней страной, Калингой…
— Странная страна, — удивился Сенька. — А теперь она где?
— Теперь такой страны нет, — объяснил Андрей. — Есть индийская провинция — Орисса… Так вот, в этой войне сто тысяч человек погибло и сто пятьдесят было взято в плен. Когда Ашоке об этом доложили, он задумался: а ради чего, собственно, люди убивают друг друга? И хотя в той войне он победил, но больше не воевал и велел выбить на камне надпись о том, что он раскаивается, винит себя в гибели людей и впредь обязуется строго соблюдать заветы принятой им религии — буддизма, который убийство категорически отрицает…
— Гм-м, — промычал Сенька, не увидевший в деяниях Ашоки никакой особой доблести. — А этот, император, чего?
— Марк Аврелий был не только римским императором, но еще и писателем-стоиком. У нас в языке есть слово «стойкий». «Стойкий оловянный солдатик» — помните? Вот отсюда ниточка назад, к римлянам, — стоик, стоицизм. Они учили: будь чист, познавай себя, избегай излишества — и будешь счастлив. Марк Аврелий книгу написал. «Наедине с собой» называется. Прекрасная, между прочим, книга…
Сенька смотрел насупившись, а Глашка спросила заинтересованно:
— Ну, а этот — князь? Тоже дома сидел, книжки писал?
— Нет! — усмехнулся Андрей. — Князь Всеслав всю жизнь воевал. На благо своего Полоцкого княжества. И оно при нем процветало… А люди считали его, — тут Андрей коротко, но пристально глянул на Глашку, — чародеем, оборотнем. Будто мог он в волка превращаться и диким зверем по лесам рыскать… А вот однажды восстали люди в Киеве, тогдашней столице, своего князя сбросили и поставили княжить Всеслава, который в то время у скинутого князя в плену был. А в те времена, скажу я вам, чего только не делали, чтоб в столице великим князем стать! И братьев убивали, и чужеземцев на Русь водили… А Всеславу, считай, даром досталось… Так вот, покняжил он честь по чести, но недолго, а потом в одну ночь вдруг взял да исчез вместе с дружиной. Может, волком, обернулся…
— Здорово! — решительно сказал Сенька. — Про тех, предыдущих, уж извиняйте мою тупость, я не понял — чего в них такого особенного. А этот князь — нормальный мужик. И… и я как раз спросить хотел… Чтоб вы мне, Андрей, разъяснили: мерещится мне или так оно и есть… Я вот раньше не читал почти, потому и не знал, а сейчас какую книжку ни возьму, про какое время ни написано, а все хоть один колдун там, или оборотень, или еще кто да найдется. И исторические вроде книги, без брехни должны быть. Чего ж это получается — придумали их всех, что ли, или правда это?
Еще не закончив вопроса, увидел Сенька, как подобрался, стал подчеркнуто серьезным Воронцов.
— Правда, — медленно, ощутимо взвешивая каждое слово, сказал он. — Не все, конечно. Есть и выдумки, фантазия. Но есть и правда. На все времена, где люди жили, одна. Только звали ее везде по-разному…
— Так это что же выходит? — весело и напряженно, звенящим голосом спросил Сенька. — Выходит, Глашка и вправду — ведьма? А я? Я — кто же?
— Как ни назвать, лишь бы в печку не ставили, — рассудительно откликнулась Глашка из своего угла.
— И то верно, — вздохнул Андрей и спросил встречь: — Понял теперь, почему я тебе читать велел?
— Так вы про то же думали? — ахнул Сенька. — Отчего же сразу не сказали?
— Ты б не поверил.
— А ведь верно…. — Сенька помотал головой, утрясая в ней полученную информацию.
— А толку что? — подала голос Глашка. — Хоть сто книжек прочитай, а люди все те же. Где других взять?
— Ты права, Глаша, — опустив голову, сказал Андрей. — Но выход есть. Нужно самому стать другим…
— А-а… — Глашка пренебрежительно махнула рукой, а Сенька подался вперед, спросил:
— Как это — другим?
— Погоди, поймешь, — пообещал Андрей и прикрыл ладонью глаза, словно ему больно было глядеть на свет.
У себя в комнате Сенька сел на койку, подпер голову руками и предался размышлениям, которые, как ни крути, выходили не слишком веселыми.
Андрей никогда ничего не говорил прямо, видать, натура у него такая. А может, и вправду — сам поймешь, лучше запомнишь. В общем, что он имеет в виду — понятно. И в книгах про то же. Понятно все, кроме одного, — что делать Сеньке? Он чувствовал, что уже не тот, не такой, каким уезжал из Сталеварска. Сама поездка, институт, Воронцов, Глашка, чтение — все это изменило его, сделало другим. Каким? И главный вопрос, к которому он возвращался снова и снова: перестал ли он быть барабашкой?
От этого зависело все. Если перестал, тогда ему нечего делать в этом вновь обретенном и, если судить по книгам и намекам Андрея, не таком уж странном мире. Просто до сих пор Сенька ничего не знал о нем… Но теперь опять надо уходить, убегать неизвестно куда.
Вернуться в прежнее нельзя, потому что того Сеньки, который уезжал из Сталеварска, уже нет. Есть другой, привыкший к новым и чудным людям, к их разговорам, к книгам, ко всей новой жизни, которая теперь, когда ему грозила потеря ее, казалась гораздо интереснее предыдущей.
И все же выхода было только два: убедиться, что его странные способности, когда-то пугавшие почти до истерики, а теперь вроде бы и желанные, остались при нем, или возвращаться домой, в Сталеварск.
А что дома? Сенька вспомнил распаренные от стирки, теплые руки матери, смутную улыбку отчима на кирпично-красном лице, запах кабачковых оладий, и на мгновение его обдало теплой волной, засосало под ложечкой и отчаянно захотелось, чтобы все сложилось именно так… Но в следующую секунду перед его глазами уже встала тесная, заставленная мебелью комната, огромный материн живот, который теперь небось уже вопит в облупленной, еще от Сеньки оставшейся кроватке… а потом — вздернутый нос и сильные, вечно разбитые на костяшках руки брата… И вдруг как-то очень ясно Сенька, никогда, несмотря ни на что к блатным не тянувшийся, понял, что для него сейчас дорога домой — это дорога Коляна.
Стало смутно и зябко. Выходит, правы были затюканные училки, которые и говорить-то уже почти разучились и только кричат осипшими голосами? И правда, что яблоко от яблони?..
Сенька сжал голову руками и глухо застонал сквозь стиснутые зубы.
Каждый раз Глашка исчезала именно тогда, когда была нужна. Вот сейчас Сенька прочел новую книгу про викингов, и ему так хотелось кому-нибудь рассказать о том, какие они были замечательные и сильные люди, и как их все боялись, и сколько добычи привозили они в свои холодные скалистые фиорды, где преданно ждали их светловолосые жены….
Но Глашки, как назло, нигде не было. И в столовую она не пришла. Сеньку так распирало, что он решил написать письмо Коляну. Наверняка брату понравились бы викинги, да он и сам, родись в то время, небось не отказался бы стать морским разбойником. Грызя колпачок ручки, Сенька представил Коляна в доспехах, на носу гордого драккара, рассекающего холодные пенистые волны… В уме все получалось очень красиво, но на бумагу ложились корявые, ничего не выражающие слова. Промучавшись с полчаса, Сенька разозлился, отшвырнул листок и, чтобы успокоиться, вышел в коридор.
- Предыдущая
- 35/44
- Следующая
