Дьюи. Библиотечный кот, который потряс весь мир - Майрон Вики - Страница 11

Все сказанное справедливо и по отношению к городкам в сельской местности. Ведь, кроме всего прочего, в них живет население. Город зависит от людей, люди зависят от города. Как пыльца и шелковые нити кукурузы, они неотделимы друг от друга. Вот почему люди из северозападной Айовы с такой гордостью относились к своим городам. Вот почему они вкладывали столько энергии, чтобы их города жили и работали. Они сажали деревья, они разбивали парки, они объединялись в общественные организации. Они понимали, что, если город не будет постоянно глядеть вперед, он отстанет, а потом и умрет.

Кое-кто считает, что городу Монете положил конец пожар большого элеватора в 1930-х годах. Я же думаю, что причиной было закрытие школы. Когда с 1959 года дети Джипсонов стали ездить на автобусе за десять миль в Хартли, отец потерял интерес к борьбе за ферму. Наша земля была не очень плодородной, и отец не мог позволить себе большие новые машины. Он занялся бизнесом по продаже говядины, а потом стал продавать страховки. Три поколения Джипсонов занимались сельским хозяйством, но через два года после закрытия школы в Монете отец продал ферму соседу и полностью посвятил себя страховому бизнесу. Он ненавидел его, ненавидел ту тактику запугивания, которую приходилось применять по отношению к нищающим семьям. Он перестал работать как коммивояжер в семенной фирме Кроу. Сосед, который купил нашу землю, снес дом, выкорчевал наши деревья и превратил все сто шестьдесят акров в угодья. Он заровнял даже ручей. Часто проезжая мимо, я этих мест не узнаю. Лишь первые четыре фута нашей грунтовой дороги — это все, что осталось от моего детства.

Теперь, если отъехать пятнадцать миль к западу от Спенсера, на обочине дороги можно увидеть указатель — «Монета». Поворот налево. Две мили до конца дороги — и дальше лишь пыльная колея, бегущая между полями. Города тут нет. Осталось, может быть, домов пятнадцать, половина из которых брошены. Ни одного производственного или торгового здания не попадается на глаза. Почти все такие здания в старой деловой части города, которые я помнила с детства, исчезли, и их место заняли кукурузные поля. Вы можете стоять на том месте, где раньше был универсальный магазин Монеты, где дети в восторге замирали перед огромной стойкой, заваленной леденцами и свистульками, но теперь вы увидите перед собой остроконечные ножи культиватора, горы удобрений, из-под которых вытекают ядовитые струйки, и стайки кузнечиков, кормящихся на пустых пространствах. Остались танцевальный зал да старый кабачок, но и тот и другой разваливаются. Наверное, через пару лет и от них ничего не останется.

Школа Монеты по-прежнему стоит за старой изгородью, но между ее кирпичами уже вольно пробивается растительность. Большая часть окон разбита. За это десятилетие здание облюбовали козы. Они ломают полы, объедают известку со стен, оставляя в них дыры, и запах их чувствуется даже издалека. Осталось единственное — встречи выпускников. Год спустя после закрытия школы в Монете ежегодные встречи по-прежнему собирали тысячу бывших школьников на том поле, где мы когда-то играли в бейсбол и в конце года устраивали пикники. Теперь на встречу приезжает сотня или около того бывших учеников. Скоро дорожный знак на шоссе 18 останется последней приметой, указывающей, что до пустынной дороги на Монету всего две мили.

Глава 7

Гранд-авеню

Кризис 1980 года оказался тяжелым, но большинство из нас никогда не верили, что Спенсер может пойти по пути Монеты. Мы никогда не верили, что он может сдаться, развалиться, исчезнуть, ведь в ходе всей своей истории город доказывал, насколько он стоек и вынослив. Ни Спенсеру, ни его гражданам ничего не давалось даром. Все, что у нас было, мы заработали.

Начало Спенсеру было положено мошенничеством. В 1850 году застройщик продал несколько больших участков у изгиба реки Литл-Сиукс. Поселенцы предполагали найти процветающий город в плодородной речной долине, но так и не увидели его. Тут не было ничего, кроме лениво текущей реки и единственной хижины в четырех милях от нее. Город существовал только на бумаге.

Тем не менее первопоселенцы решили остаться. Вместо того чтобы перебраться в уже существующий город, они создали общину на пустой земле. Спенсер заявил о своем существовании в 1871 году и немедленно подал правительству петицию о строительстве железнодорожного вокзала, которого пришлось ждать почти пятьдесят лет. В том же году он отвоевал место в законодательном собрании округа Клей у Петерсена, куда более крупного города в тридцати милях к югу. Спенсер был городом синих воротничков. Он не имел никаких претензий, но знал, что именно здесь, на Равнинах, надо расширяться, модернизироваться и расти.

В июне 1873 года появилась саранча. Она сожрала кукурузу до самых стеблей, после чего двинулась на созревающее зерно. В мае 1874 года саранча вернулась. Снова она появилась в июле 1876 года, когда зерно налилось восковой спелостью, а кукуруза выбросила шелк початков. Как гласит отчет о столетней годовщине нашей общины, приведенный в «Ежегоднике Спенсера»: «Саранча съедала колосья и принималась за кукурузу, пока не сваливалась на землю под своим весом. Это была полная катастрофа».

Фермеры покидали этот район. Горожане отдавали свои дома и бизнес кредиторам и оставляли округ. Те же, кто остался, собирались вместе и помогали друг другу пережить эту долгую и голодную зиму. Весной они наскребли кредитов для закупки семенного зерна. Саранча, поедая все на своем пути, продвинулась с западного края округа Клей примерно на сорок миль, но дальше не пошла. Урожай 1887 года был лучшим, который когда-либо производил этот район. Саранча больше никогда не возвращалась.

Когда поселенцы первого поколения стали слишком стары, чтобы работать на земле, они перебрались в Спенсер. К северу от реки они поставили маленькие домики, в которых занимались каким-то ремеслом, вперемежку с торговыми заведениями. Когда наконец была проложена железная дорога, местным фермерам не приходилось больше запрягать лошадь в повозку и преодолевать пятьдесят миль до рынка. Разве что кому-то надо было преодолевать двадцать миль до Спенсера. Город отпраздновал приобретение расширением дороги от реки до вокзала. Эти восемь кварталов, окрещенные Гранд-авеню, стали главным торговым коридором всего района. Здесь располагалась сберегательные кассы и кредитные учреждения, фабрика попкорна на северной стороне рядом с площадью для ярмарок, завод цемента и кирпичей и лесопильня. Но Спенсер не был промышленным городом. Тут не было больших предприятий. Тут не появлялись обвешанные драгоценными камнями финансисты пограничья, которые прикуривали от двадцатидолларовых купюр. Не стояли особняки в викторианском стиле. Тут тянулись поля, жили фермеры и стояли восемь деловых кварталов под нашим удивительно синим небом Айовы.

И тут случилось 27 июня 1931 года.

Стояла сорокаградусная жара, когда в 13.36 восьмилетний мальчик зажег бенгальский огонь рядом с аптекой Отто Бьорнстада на углу Мейн-стрит и Западной Четвертой улицы. Кто-то вскрикнул, и испуганный мальчик бросил бенгальский огонь в большую витрину петард. Они взорвались, и огонь, подгоняемый горячим ветром, распространился по улице. Через несколько минут пламя бушевало по обеим сторонам Гранд-авеню, и малочисленная пожарная команда Спенсера была бессильна с ним справиться. Четырнадцать близлежащих городов послали команду и оборудование, но напор воды в реке был таким слабым, что ее приходилось качать насосами. Когда пламя достигло пика, огонь охватил даже мостовую на Гранд-авеню. К концу дня были уничтожены тридцать шесть строений, в которых располагались семьдесят две коммерческие фирмы, то есть почти половина тех, что имелись в городе.

Я не могу представить, о чем думали эти люди, глядя на дым, что тянулся над полями и тлеющими остатками их любимого города. В этот день северо-западная Айова должна была чувствовать себя одинокой и покинутой. Город умер. Деловая активность сошла на нет; люди уезжали. Уже три поколения большинство семей в Спенсере с трудом зарабатывали себе на жизнь. А теперь, в преддверии Великой депрессии — она уже ощущалась на побережье, но до таких внутренних районов, как северо-западная Айова, добралась лишь к середине 1930-х годов, — сердце Спенсера лежало в прахе и пепле. Стоимость бедствия — более двух миллионов долларов времен депрессии — до сих пор остается самой большой рукотворной катастрофой в истории Айовы.