Волосы Вероники - Козлов Вильям Федорович - Страница 16
- Предыдущая
- 16/102
- Следующая
Я остановился, взял ее за узкие плечи, повернул к себе.
— Послушай, Оля…
— Не надо, Георгий, — мягко высвободилась она, сразу все поняв. — Рано об этом…
— Почему рано? — вскинулся я.
— Ты сам знаешь, что рано.
— А потом будет поздно, — сказал я.
— Ты в себе не уверен или во мне? — она пытливо заглянула мне в глаза.
— Оля Вторая… — сказал я.
— Будет и третья, — улыбнулась она.
— По-моему, тебе это безразлично…
— Давай наперегонки? — сказала она и, прежде чем я успел ответить, легко и быстро побежала в своих белых кедах по коричневому песку. Чайка сорвалась с валуна и недовольно крикнула, ей тут же в ответ каркнула ворона, что бродила по кромке берега у самой воды. Куртка моя свалилась с ее плеч, но она даже не обернулась.
Подняв куртку, я пошел за ней, все убыстряя шаг, потом припустил что было духу, но скоро почувствовал, как закололо в правом боку. «Вот они, сорок лет-то сказываются!» — подумал я. Тем не менее еще надбавил, и скоро Оля уже была в моих объятиях.
Погиб директор нашего НИИ Горбунов Егор Исаевич. Он летел из Америки на «Боинге-707» домой, где-то над безбрежным океаном произошла авиационная катастрофа. Неизвестно, где упал самолет, может, он покоится на дне Марианской впадины. Был в одиннадцати тысячах метров над океаном, теперь в десяти километрах под водой… Я живо представил себе, как на комфортабельном лайнере внезапно начался пожар реактивного двигателя, языки багрового пламени озарили круглые иллюминаторы, пассажиры в ужасе заметались по салону, бледные стюардессы успокаивали их… А может быть, какой-нибудь негодяй террорист подложил в самолет бомбу замедленного действия или еще придумал какую-нибудь пакость вроде того, что произошло на пассажирском лайнере в кинофильме «Спасите „Конкорд“!» Или вооруженный бандит хотел принудить экипаж сделать посадку в какой-нибудь африканской стране? И, встретив отпор, взорвал «Боинг»? Такие случаи в наш век стали нередки. Как бы там ни было, но смерть пассажиров должна была быть ужасной: ведь в отличие от всех иных транспортных катастроф им довелось умирать не сразу, а минимум десять минут, пока пылающий «Боинг» с ревом падал в океан…
Никто теперь не расскажет, что произошло на борту самолета. Наш директор Горбунов — он возвращался с Чикагской международной конференции по охране воздушной среды — нашел свою могилу на дне океана. На многокилометровой глубине, где обитают гигантские кальмары да куда ныряют, охотясь за ними, кашалоты.
В вестибюле института висел большой портрет в черной рамке. Лицо у Горбунова было строгое и скорбное, будто он задолго предчувствовал свою трагическую кончину. Я уважал Егора Исаевича, как и все у нас. Правда, встречался с ним редко, гораздо чаще мне приходилось лицезреть его заместительницу Гоголеву. Последний раз я его видел на праздничном вечере 8 Марта. В нашем институте большинство женщин, директор их поздравлял с праздником. Он был в сером добротном костюме, улыбчивый, обходительный, целовал сотрудницам ручки, танцевал с ними на вечере после торжественной части.
И вот директора не стало. Состоялась гражданская панихида, произносились прочувствованные речи, женщины плакали, у мужчин тоже были удрученные лица. Однако гроба с цветами и венками явно недоставало, чтобы еще глубже осознать тяжелую утрату…
Через неделю после известия о трагической гибели Горбунова ко мне пришла массивная, с плечами борца, моя сотрудница Грымзина. Пожалуй, она была самым слабым работником в отделе. Она переводила с английского несложные тексты. Ответственные переводы я ей старался не поручать, так как знал, что придется все перепроверять, исправлять грубые ошибки. Я с удовольствием избавился бы от Евгении Валентиновны, но она уже много лет была членом месткома, причем очень активным: часто выступала на собраниях, ратовала за дисциплину, критиковала институтские недостатки, замахивалась даже на высокое начальство. Когда я как-то заикнулся начальнику отдела кадров о том, что Грымзина — балласт в моем отделе и хорошо бы на ее место взять опытного работника, я даже порекомендовал одного школьного преподавателя, кадровик руками замахал: «С Грымзиной лучше не связываться, она на ноги весь ЦК профсоюза подымет, будет писать заявления во все инстанции… Пусть себе работает».
— Вам небезразлично, кто будет директором института? — прямо в лоб задала она мне вопрос.
— Я думаю, моего мнения на этот счет никто не спросит, — ответил я.
— Видите ли, Георгий Иванович, поговаривают, что директором хотят назначить Гоголеву… — она испытующе посмотрела на меня. О моих разногласиях с Ольгой Вадимовной знали в отделе.
— Что ж, достойнейшая женщина, — без особого энтузиазма заметил я.
— Карьеристка, — безапелляционно заявила Грымзина. — Она вас со свету сживет, да и нам будет при ней несладко… — Евгения Валентиновна, доверительно глядя на меня, продолжала: — Я считаю, что на таком посту должен быть мужчина. Женщина есть женщина…
У Грымзиной мало было женского. Грузная, почти квадратная, с широким решительным лицом, жидкими белесыми волосами, она скорее походила на борца-тяжеловеса. И светлые глаза у нее были холодные и пустоватые. Сколько я ее помню, зимой она всегда носила толстой вязки свитера с широким воротом, а весной и осенью — черный кожаный пиджак, не застегивающийся на мощной груди. Заведующий отделом технической информации Великанов прозвал ее «Коняга». С его легкой руки Грымзину за глаза так и звали у нас.
Я с недоумением смотрел на Конягу, еще не догадываясь, куда она клонит. Та не стала дипломатничать. Жестикулируя короткой рукой с толстыми пальцами, она заявила:
— Мы решили послать в министерство заявление с решительным протестом против назначения директором Гоголевой.
— Кто это мы? — взглянул я на нее.
— Общественность, — весомо заявила Коняга и положила передо мной отпечатанные на машинке листы с несколькими неразборчивыми подписями.
Не читая, я брезгливо отодвинул бумажки. У меня издавна предубеждение против всяких заявлений, тем более кляузных. Если мне нужно было выразить свой протест по какому-либо поводу, я открыто говорил на собрании и в присутствии того человека, которого это касалось, случалось, выступал с критикой в многотиражке, но никаких заявлений никогда не подписывал, да ко мне и не обращались с подобными предложениями. Это в первый раз.
— А вам-то что за дело, кто будет директором института? — спросил я.
— Мнение общественности мне небезразлично.
— Я не буду подписывать вашу бумагу, — я по смотрел в пустоватые глаза Грымзиной. — И вам не советую заваривать эту кашу. А если энергию некуда девать, то… — я окинул взглядом солидную кипу иностранных брошюр и журналов на письменном столе, соображая, что бы такое ей дать попроще. — Вот, посмотрите любопытную брошюру Кэтрин и Питера Монтегю «Мир не бесконечен». Они утверждают, что если не принять срочные меры, то все живое на земле погибнет в результате растущего отравления биосферы…
— Вы еще наплачетесь, если директором паче чаяния будет Гоголева, — не слушая меня, ввернула Грымзина. — Только мы (она сделала ударение на слове «мы», по-видимому имея в виду себя) не допустим этого…
— Кого же вы хотите на этот пост? — не удержался и полюбопытствовал я.
— В нашем институте есть достойные люди, — ответила Коняга. — Не знаю, скоро ли погибнет все живое на земле, но мы уж точно задохнемся в той атмосфере, которую создаст в НИИ Гоголева.
— Насколько мне известно, она наоборот ратует за очищение атмосферы, — иронически заметил я.
— Вы еще не знаете ее, — сказала Грымзина, взяла брошюру и удалилась. Под ее тяжелой поступью заскри пели паркетины.
Глядя на захлопнувшуюся дверь — хотя Коняга и была недовольна моим отказом, дверь она затворила за собой довольно осторожно, — я раздумывал: чем же ей не угодила Гоголева? Все конфликтные вопросы, касающиеся отдела, разрешал лично я с заместителем директора. Может, по профсоюзной-линии они поцапались? В том, что «общественность» тут ни при чем, я был уверен. Грымзина и была «общественностью». При желании она, конечно, могла настроить недовольных сотрудников против Гоголевой, мало ли кого Ольга Вадимовна могла обидеть? Человек она умный, язвительный и, надо отдать ей должное, принципиальный. Может, просто по-бабьи Грымзиной обидно, что женщина станет главой Ленинградского филиала НИИ? Неосознанная зависть? Но должна же Коняга чувствовать разницу между собой и Гоголевой?
- Предыдущая
- 16/102
- Следующая
