Исправленному - верить (СИ) - Перунов Антон - Страница 5

Поручик ответил 'есть' и щёлкнул каблуками.

Профессор принял его радушно, если и загружал поручениями, то строго по делу. Одинцову нравился чудаковатый учёный: Дементьев умел 'зажигать' людей, не зря студенты его обожали и были готовы идти за ним в огонь и воду.

Андрей не был посвящён в тайны исследований, но понимал, что сталкивается с чем-то неординарным, способным навсегда изменить судьбу родины.

И вот теперь встреча с человеком, перевернувшим все представления о будущем. Оно выглядело теперь слишком страшным, и в первую очередь для него, потомственного дворянина. У кого-то возникло желание взять всё и поделить, но что можно взять с армейского поручика, не имеющего ни капиталов, ни имений, а ведь таких большинство.

Андрей загрустил. Никто не спорит, бардака в матушке Рассее хватало испокон веков, но зачем ломать хребет стране? Кому после такого станет жить лучше? Униженных и оскорблённых, много, слишком много, с этим действительно надо что-то делать. Но что именно? Неужели нет иных способов, кроме революций, беспорядков, убийств, резни стенка на стенку, когда брат идёт на брата? И уж совсем непонятно - зачем убивать всю царскую семью, вместе с детьми. Чем провинился больной царевич Алексей, его сёстры-княжны? И чем плох Николай?

Императора Одинцову доводилось видеть всего однажды и то издали. Николай Второй приезжал на смотр дивизии, он гарцевал на коне перед строем и хвалил солдат за выправку. Поручик кричал 'ура' вместе со всеми и тщился разглядеть мельчайшие детали. Чёрного демонизма в царе не было, он не походил на пиявку, сосущую кровь из народа. Человек как человек - добрый, весёлый, умный и... несчастный. Кто мог взять грех на душу и выпустить в него пулю? Жаль, пришелец так и не вспомнил имя цареубийцы.

Одинцов давно подумывал о дальнейшем продвижении. Далеко идущих перспектив в полку нет и не предвидится, кругом сплошная армейская рутина, засасывающая как болото. Максимум на что он мог рассчитывать - дослужиться до командира роты. Поступление в академию, прежде всего - Генерального штаба -маловероятный, но всё же шанс, однако попасть в неё непросто, большинство срезалось на вступительных экзаменах. На редких как снег летом счастливчиков в полку посматривали косо, провожали с ненавистью, за глаза обзывали 'моментами' и... отчаянно завидовали.

Но профессор предложил попытать счастья в жандармском корпусе. Отбор осуществлялся строгий, брали далеко не всех, только потомственных дворян, закончивших военное училище по первому разряду, шесть лет прослуживших в армии, не католического вероисповедания. И, разумеется, не имевших долгов.

Всем этим требованиям Одинцов удовлетворял, главным было пройти сквозь мелкое сито отбора. Поручик подал докладную записку с просьбой зачислить его в кандидатский список при корпусе жандармов и стал дожидаться вызова.

В Петербурге он оказался через два месяца, предстояло выдержать предварительные экзамены в штабе корпуса. Желающих набралось с полсотни, это были офицеры всех родов войск, в основном из заштатных гарнизонов. Одинцов, прибывший задолго до начала испытаний, ощутил в себе мелкую нервную дрожь, он жутко волновался, понимая, что другой попытки может и не быть. Чтобы немного успокоиться подошёл к другим офицерам, представился, завёл беседу ни о чём.

Все ждали начала первого экзамена. Он был устным и затрагивал широкий круг предметов.

Двери, за которыми заседала приёмная комиссия, приоткрылись. Щеголеватый жандармский ротмистр с порога огласил первые пять фамилий экзаменующихся.

Капитан-артиллерист Авалов перекрестился:

- Ну, с Богом, братцы, - и неуверенной походкой зашагал к дверному проёму.

Вслед полетели пожелания удачи.

Одинцов оказался в середине списка. Прозвучала его фамилия, сердце учащённо забилось. Он вошёл в комнату, доложился по форме, получил билет и сел готовиться. Мысли разбегались. Тема была и простой и в то же время сложной, с массой подводных камней. Вопросы касались создания Государственной Думы первого и второго созывов и краткой характеристики представленных в ней партий.

Через пятнадцать минут его вызвали отвечать.

Одинцов чётко отбарабанил официальную версию, не прибавляя от себя ничего лишнего. Экзаменаторы - в их число входили старшие адъютанты штаба корпуса и представитель полицейского департамента - откровенно скучали. Внезапно председатель комиссии, брыластый полковник Смирнитский, остановил его:

- Достаточно, господин поручик. Скажите, любите ли вы поэзию?

- Не очень, - удивлённо произнёс Одинцов, не понимая, каким боком это относится к экзаменам.

- Жаль, - полковник поморщился. - Но в любом случае эти строки должны быть вам хорошо известны.

Смирнитский продекламировал:

- Прощай, немытая Россия,

Страна рабов, страна господ,

И вы, мундиры голубые,

И ты, им преданный народ.

- Что скажете насчёт этих стихов, поручик?

Одинцов спокойно ответил:

- Вы правы, господин полковник, Лермонтова не узнать сложно. Если не ошибаюсь, эти строки он написал в апреле 1841 года, когда служил на Кавказе.

- Всё верно, строки действительно принадлежат Михаилу Юрьевичу Лермонтову, - одобрительно кивнул жандарм. - И дату вы точно определили. Но всё же хотелось бы узнать ваше отношение к этим стихам?

- Боюсь, Михаил Юрьевич находился не в лучшем расположении духа. Трудно сказать, что двигало в тот момент поэтом, всё же творческие люди не совсем от мира сего. Может, обида, душевное расстройство, что-то ещё... Возможно, Лермонтов не догадывался, что даже после того, как навлёк на себя справедливый гнев государя-императора и получил направление к местам новой службы, он не был брошен на произвол судьбы. Государь велел присматривать за строптивым чадом с той целью, чтобы с головы поэта даже волосок не упал, а ведь русская армия в то время вела кровопролитную войну с горцами, многие достойные офицеры погибли в бою или умерли от ран. А господина Лермонтова берегли как зеницу ока.

Теперь по поводу голубых мундиров. Даже поэту не стоит забывать, что голубой цвет - цвет православный, цвет святой верности родине и престолу. Отсюда и голубые мундиры жандармов, рисковавших собой, чтобы Лермонтова случайно не подстрелили в бою или не зарезали из-за угла. Лучше бы он вспомнил напутственные слова Николая Первого графу Бенкендорфу, когда тот стал начальником Третьего отделения: 'Утирай слезы несчастным'. Думаю, в этом и жандармы, и поэты должны действовать солидарно.

Ответ Одинцова экзаменаторам понравился, Смирнитский объявил, что поручик допущен ко второй стадии - письменному экзамену, на который надлежало явиться завтра.

И это испытание Андрей выдержал с честью. Его включили в список кандидатов и велели возвращаться к месту службы.

- Мы вызовем вас сразу, как только наведём необходимые справки, - заверил Смирнитский.

Ободрённый словами полковника Одинцов поехал к профессору и его недавно обретённому 'сыну'.