Облачный атлас - Митчелл Дэвид Стивен - Страница 136
- Предыдущая
- 136/143
- Следующая
Мы подошли к его скромному жилищу, выстроенному первым мужем его жены. Внутрь мистер Уэгстафф меня не пригласил, но сам вошел, чтобы принести фляжку с водой для дальнейшей нашей прогулки. Я прошелся по небольшому саду, в котором орудовал тяпкой чернокожий садовник. Спросил, что он собирается посадить.
«Дэвид нем, — обратилась ко мне из дверного проема женщина в обвислом и грязном фартуке. Боюсь, что ее внешность я могу назвать лишь неряшливой, а манеру себя держать — распущенной. — Нем как рыба. А вы — тот английский доктор, что остановился у Хорроксов?»
Я объяснил, что являюсь американским нотариусом, и спросил, не имею ли я честь обращаться к миссис Уэгстафф.
«Да, именно так было записано в объявлении о помолвке и брачном свидетельстве».
Я сказал, что если она желает проконсультироваться у доктора Гуза, то его временный врачебный кабинет находится в доме Хорроксов. Заверил ее, что Генри — поистине превосходный врач.
«Настолько превосходный, что сумеет меня похитить, восстановить все даром растраченные здесь годы и устроить меня в Лондоне с тремя сотнями фунтов годовых?»
Для исполнения подобной просьбы, признал я, возможностей моего друга недостанет. «Тогда, сэр, ваш превосходный врач ничего для меня сделать не может». Услышав хихиканье в кустах у себя за спиной, я обернулся и увидел кучку чернокожих мальчишек (занятно было отметить, как много светлокожих отпрысков дают так называемые «межрасовые» союзы). Не обращая больше внимания на детей, я повернулся обратно и увидел, как белый мальчик двенадцати-тринадцати лет, такой же чумазый, как его мать, проскользнул мимо миссис Уэгстафф, которая не попыталась ему воспрепятствовать. Сын ее проказничал, будучи таким же голым, как и его местные приятели! «Эй, юноша, — с упреком воззвал к нему я, — а не случится ли у тебя солнечный удар, если ты будешь бегать в таком виде?» В голубых его глазах вспыхнул дикий свет, и он что-то пролаял в ответ на полинезийском, что озадачило меня в той же мере, в какой позабавило негритят, которые унеслись прочь, словно стайка зеленушек.
Мистер Уэгстафф, очень взволнованный, шел вслед за мальчиком. «Дэниел! Вернись! Дэниел! Я знаю, что ты меня слышишь! Я тебя выпорю! Слышишь? Я выпорю тебя! — Он повернулся к своей жене. — Миссис Уэгстафф! Вы что, хотите, чтобы ваш сын вырос дикарем? По крайней мере, заставляйте парня одеваться! Что только подумает мистер Юинг!»
Если бы презрение миссис Уэгстафф к своему молодому мужу можно было разлить по бутылкам, его следовало бы продавать в качестве крысиного яда.
«Мистер Юинг подумает все, что мистеру Юингу угодно будет подумать. К тому же завтра он отбудет отсюда на своей чудной шхуне, забрав с собой все свои думы. В отличие от нас с вами, мистер Уэгстафф, которые здесь подохнут, и я молю Бога, чтобы это случилось поскорее. — Она повернулась ко мне. — Мой муж, сэр, не в состоянии завершить свое обучение, так что печальная моя участь состоит в том, чтобы объяснять очевидное по десять раз на дню».
Не склонный смотреть, как мистеру Уэгстаффу наносит унижение его собственная жена, я отвесил неопределенный поклон и вышел за изгородь. До меня доносились звуки мужского возмущения, попираемого женскими издевками, и я сосредоточил все свое внимание на пении птички неподалеку, чей припев для моего слуха звучал так: Тоби не болтает, не-е-ет… Тоби не болтает…
Присоединившись ко мне, мой проводник выглядел более чем приунывшим. «Прошу прощения, мистер Юинг, нервы у миссис Уэгстафф сегодня ужасно расстроены. Она почти не спала из-за жары и назойливых мух». Я заверил его, что «вечный полдень» Южных морей подвергает испытанию даже самые стойкие характеры. Мы шли под липкими листьями пальм, вдоль сужающегося мыса, отравленного гниющей зеленью и пушистыми гусеницами толщиною с мой большой палец, падавшими с усеянных когтями ветвей изысканных геликоний.
Молодой человек рассказал мне о том, как Миссионерское общество заверило его семью в безупречном воспитании его суженой. Пастор Хоррокс обвенчал их на другой день после его прибытия в Назарет, когда очарование тропиков все еще застилало ему взор. (Почему Элиза Мэппл удовольствовалась таким заранее обусловленным союзом, остается неясным: Генри предполагает, что широта и климат «расковывают» представительниц слабого пола и делают их сговорчивыми.) «Слабохарактерность» невесты мистера Уэгстаффа, ее подлинный возраст и буйная натура Дэниела проявились едва ли не до того, как высохли чернила на документах о заключении брака. Отчим пытался бить своего нового подопечного, но это приводило к таким «злобным встречным обвинениям» со стороны как матери, так и пасынка, что он не знал, куда деваться. Вместо того, чтобы хоть как-то помочь мистеру Уэгстаффу, пастор Хоррокс сурово наказывал его за слабоволие, и, по правде сказать, девять дней из десяти он был не менее жалок и несчастен, чем Иов. (Какими бы ни были невзгоды мистера Уэгстаффа, могут ли они сравниться с паразитическим Червем, пожирающим твои церебральные каналы?)
Думая отвлечь опечаленного юношу предметами более материальными, я спросил, почему Библии в таком огромном количестве лежат в церкви неприкосновенными (и, сказать по правде, никем, кроме книжных вшей, не читаются). «Было бы правильнее, если бы об этом рассказал пастор Хоррокс, но, вкратце, дело обстоит так: миссия залива Матавия первой перевела Слово Божие на полинезийский, и местные миссионеры, пользуясь теми Библиями, добились стольких обращений, что старейшина Уитлок — один из основателей Назарета, ныне покойный, — убедил Миссионерское общество повторить этот эксперимент и здесь. Дело в том, что в свое время он был подмастерьем печатника в Хайгейте. Так что вместе с оружием и инструментами первые миссионеры доставили сюда печатный станок, бутыли с типографской краской, наборы шрифтов и рулоны бумаги. В течение десяти дней после основания миссии в Вифлеемском заливе были отпечатаны три тысячи молитвенников для миссионерских школ, еще до того, как были разбиты сады. Затем последовали Назаретские часовни, и Слово с островов Общества распространялось от островов Кука до Тонга. Но теперь станок заржавел, и у нас на руках тысячи экземпляров Библии, просящих себе владельца, а почему?»
Догадаться я не смог.
«Не хватает индейцев. Корабли завезли сюда болезнетворную пыль, черные вдыхали ее, распухали от разных недугов и валились, словно волчки, у которых кончился завод. Тем, кто выжил, мы внушаем, что такое моногамия и брак, но их союзы не допускают верности». Я поймал себя на том, что гадаю, сколько месяцев прошло с той поры, когда мистер Уэгстафф в последний раз улыбался. «Кажется, здесь принято, — предположил он, — убивать того, кого лелеешь и о ком заботишься».
Тропа закончилась у шелушащейся «болванки» черного коралла длиной в двадцать ярдов, а высотой — в два человеческих роста. «Это называют здесь марай, — сообщил мне мистер Уэгстафф. — Мне говорили, что в Южных морях их можно встретить повсюду». Мы вскарабкались наверх, и мне открылся прекрасный вид на «Пророчицу», находившуюся для умелого пловца на расстоянии легкого «омовения». (Финбар опорожнял через борт какую-то бочку, а на макушке бизань-мачты я усмотрел черный силуэт Аутуа, который зарифлял фок.)
Я поинтересовался, каково происхождение и назначение марай, и мистер Уэгстафф удовлетворил мое любопытство, очень кратко. «Всего лишь поколение назад индейцы вопили, совершали кровопролития и приносили жертвы своим ложным идолам как раз на этих камнях, где мы с вами стоим». Мои мысли обратились к Пиршественному берегу на острове Чатем. «Теперь Христовы Стражи задают любому черному, который посмеет сюда ступить, изрядную порку. Или задавали бы. А местные дети не знают даже имен прежних идолов. Теперь здесь одни только крысиные норы и щебень. Вот во что однажды превращаются все верования. В гнездовища крыс и каменные обломки».
Меня окутали лепестки и запах плумерии.
Моей соседкой за обеденным столом была миссис Дербишир, вдова лет под шестьдесят, настолько же горькая и твердая, как зеленые желуди. «Признаюсь, я неприязненно отношусь к американцам, — сказала она мне. — Они убили моего обожаемого дядюшку Сэмюеля, полковника артиллерии Его Величества, во время войны 1812 года». Я принес ей (без какого-либо желания) свои соболезнования, однако добавил, что, хотя моего собственного обожаемого дядюшку убили англичане во время тех же событий, некоторые из самых близких моих друзей — британцы. Доктор чересчур громко рассмеялся, исторгнув из себя вопль: «Браво, Юинг!»
- Предыдущая
- 136/143
- Следующая
