На высотах твоих - Хейли Артур - Страница 20

• Предыдущая
• 20/112
• Следующая

— Ого! — воскликнула Милли. — Решительно же вы настроены!

— Если вам так показалось, то только потому, что мне до смерти надоели эти захолустные старперы вроде Харви Уоррендера с их политической вонью. Оппердятся сначала, а потом посылают за мной расчищать их дерьмо.

— Не говоря уж о вульгарности, — отметила Милли, — в вашей метафоре все перепутано.

Она находила, что на фоне профессиональной гладкости затертых словесных клише, которыми грешило большинство знакомых ей политиков, грубость речи, манер и характер Брайана Ричардсона действовали освежающе. Возможно, именно поэтому мелькнула у Милли мысль о том, что она в последнее время с теплотой думала о нем — гораздо большей теплотой, нежели ей бы хотелось.

Впервые она поймала себя на этом чувстве полгода назад, когда Ричардсон стал приглашать ее на свидания. Поначалу, не уверенная в том, нравится он ей или нет, Милли соглашалась из любопытства. Однако затем любопытство переросло в симпатию, а в один прекрасный вечер, примерно с месяц назад, и в физическое влечение.

Сексуальный аппетит Милли был достаточно здоровым, но не чрезмерным, что порой, как она считала, оказывалось совсем неплохо. После бурного года с Джеймсом Хауденом она знала нескольких мужчин, но случаи, когда встречи с ними завершались в ее спальне, были немногочисленными и редкими и выпадали они только тем, к кому Милли испытывала искренние чувства. В отличие от некоторых она не считала, что постель должна служить средством выражения благодарности за приятно проведенный вечер, и, возможно, именно эта неприступность привлекала к ней мужчин столь же сильно, сколь и ее безыскусное чувственное обаяние. Как бы то ни было, тот столь неожиданно закончившийся вечер с Ричардсоном нисколько ее не удовлетворил и всего лишь продемонстрировал, что грубость Брайана Ричардсона распространяется не только на его речь. Впоследствии она думала об этом эпизоде как о своей ошибке…

С той поры они больше не встречались, и Милли в связи с этим твердо пообещала себе, что еще раз в женатого мужчину она уже не влюбится.

Тем временем Ричардсон продолжал:

— Если бы они все были такими умницами, как вы, лапушка, у меня была бы не жизнь, а мечта. А ведь кое-кто из них взаправду думает, что связи с общественностью — это не что иное, как массовое совокупление. Ладно, обеспечьте, чтобы шеф позвонил мне сразу, как закончится заседание, а? Буду ждать у себя в конторе.

— Сделаю.

— Да, Милли!

— Слушаю?

— Как вы посмотрите, если я заскочу сегодня вечерком? Около, скажем, семи?

Наступило молчание. Потом Милли ответила с сомнением в голосе:

— Ну… Я не знаю…

— Что не знаете? — в голосе Ричардсона звучала непререкаемость, тон, не допускающий возражений или отказа. — У вас что-нибудь уже намечено?

— Да нет, — призналась Милли, затем, поколебавшись, все-таки сказала:

— Мне казалось, что по традиции вечер перед Рождеством проводят дома, разве не так?

Ричардсон рассмеялся, хотя смех у него получился довольно деланным.

— Если вас беспокоит только это — не берите в голову. Заверяю вас, что у Элоизы свои планы на этот вечер — и я в них отнюдь не вхожу. Более того, она только будет вам благодарна, что вы не позволите мне, не дай Бог, ей помешать.

Милли все еще колебалась, вспомнив о своем решении. Но сегодня… Она дрогнула. Когда-то еще доведется… Пытаясь выиграть время, она спросила:

— Вы думаете, все это разумно? У коммутаторов есть уши, знаете ли.

— Вот и не будем давать им слишком много работы, — резко бросил Ричардсон. — Так, значит, в семь?

— Ну хорошо, — наполовину против своей воли согласилась Милли и повесила трубку. Как всегда после телефонных разговоров она по привычке вновь вдела серьги в уши.

Минуту-другую она оставалась сидеть за столом, не снимая руки с телефонной трубки, словно пытаясь сохранить контакт с Ричардсоном. Потом в задумчивости подошла к высокому окну, выходящему на передний двор парламентского комплекса.

С того времени, как она пришла на работу, небо потемнело, повалил снег. Сейчас он густыми пышными хлопьями укрывал столицу страны. Через окно она видела самое сердце города: Пис-тауэр, прямую и легкую на фоне свинцового неба, суровый кряж палаты общин и сената, готические башни Западного блока и за ними Дом конфедерации, громоздившийся наподобие мрачной крепости; колоннаду Ридо-клуба, стоявшего бок о бок со зданием посольства США из белого песчаника; Веллингтон-стрит с ее как всегда беспорядочным движением и пробками. Временами эта картина могла казаться угрюмой и серой, символизирующей, как иногда думалось Милли, канадский климат и характер. Сейчас же зимние покровы уже начали смягчать присущую ландшафту жесткость и прямолинейность. “Предсказатели не ошиблись, — мелькнула у нее мысль. — Оттаву ждет белое Рождество”.

Уши у нее болели по-прежнему. Милли опять сняла серьги.

Джеймс Хауден, храня серьезное выражение лица, вошел в зал Тайного совета с его бежевыми коврами и высоченным потолком. Коустон, Лексинггон, Несбитсон, Перро и Мартенинг уже сидели за огромным овальным столом, окруженным двадцатью четырьмя обтянутыми кожей креслами резного дуба; место, где принималось большинство решений, определявших историю Канады со времен Конфедерации. Несколько в стороне от него за маленьким столиком устроился стенографист — невзрачный, старающийся держаться незаметно человечек в пенсне, который разложил перед собой раскрытый блокнот и множество остро заточенных карандашей.

При появлении премьер-министра собравшиеся стали было приподниматься из кресел, но он жестом руки попросил их сидеть. Хауден прошел к установленному во главе стола креслу с высокой спинкой, сильно смахивающему на трон.

— Курите, кто пожелает, — предложил он и отодвинул кресло. Но не сел в него, а продолжал стоять, храня молчание. Потом начал говорить деловым тоном:

— Я распорядился провести это заседание в зале Тайного совета, джентльмены, с одной только целью: напомнить вам о клятве хранить тайну, которую вы все принесли, становясь членами совета. То, что будет здесь сказано, совершенно секретно и должно оставаться таковым до надлежащего момента даже для ваших ближайших коллег. — Джеймс Хауден сделал паузу, взглянув на официального стенографиста. — Думается, нам лучше обойтись без стенограммы.

— Извините, премьер-министр, — подал голос Дуглас Мартенинг, умному лицу которого толстые линзы очков в роговой оправе придавали сходство с совой. — По-моему, следует протоколировать ход заседания. Это поможет впоследствии избежать разногласий по поводу того, кто и что именно сказал.

Все сидевшие за овальным столом обернулись к стенографисту, который скрупулезно записывал дискуссию, касавшуюся его собственного присутствия. Мартенинг добавил:

— Протокол будет засекречен, а мистеру Маккуиллэну, как вы знаете, и в прошлом доверялось немало секретов.

— Это действительно так, — в ответе Джеймса Хаудена прозвучала искренняя сердечность. — Мистер Маккуиллэн наш старый и верный друг.

Слегка зардевшись, объект дискуссии поднял глаза, перехватив взгляд премьер-министра.

— Что ж, хорошо, — согласился Хауден. — Пусть ход заседания протоколируется, однако ввиду его особой важности я должен напомнить стенографисту о законе о государственной тайне. Я полагаю, вам известно его содержание, мистер Маккуиллэн?

— Да, сэр. — Стенографист добросовестно записал вопрос премьер-министра и свой собственный ответ.

Переводя взгляд на присутствовавших, Хауден собрался с мыслями. Готовясь вчера ночью к заседанию, он выстроил четкую последовательность шагов, которые следовало предпринять до встречи в Вашингтоне. Одна жизненно важная задача, которую было необходимо решить на самой ранней стадии, заключалась в том, чтобы убедить других членов кабинета в своей правоте. Именно поэтому в первую очередь он собрал здесь этих людей в узком кругу. Если он добьется одобрения среди них, он заручится надежной поддержкой, которая сможет оказать нужное воздействие и склонить к согласию остальных министров.

• Предыдущая
• 20/112
• Следующая