Синдром синей бороды - Витич Райдо - Страница 28

`Я никогда не отплачу ей за заботу и любовь, как мечтала. Не согрею в своих ладонях огрубевшие от работы руки, не прижмусь к ней, ища спасения от бед и печалей, не заберу ее усталость и заботы. Не смогу помолиться о здоровье, выпросить долгих, благоденственных дней жизни.

Что она видела в этой жизни? Тяготы одиночества, суету и вечные, неразрешимые проблемы: что приготовить, где купить подешевле продукты и вещи, и у кого занять на это денег?

Лика сморщилась и прикрыла глаза ладонями: `Не хочу об этом думать, не хочу'! А глаза уже щиплет от слез и они, преодолевая решимость хозяйки, льются из глаз.

`Нет, уходите! У меня все хорошо! Я счастлива, свободна и… одинока.

Не надо думать об этом'! — всхлипнула и попыталась найти менее зыбкие аргументы собственного благополучия: `У меня есть квартира и работа — кров и пища. Да! Уже лучше! У многих нет и этого, у бомжей, например. А еще Бог дал мне шанс начать новую жизнь. Переосмыслить свои поступки, и став более терпимой, не творить зла мыслями и делами. Он дал мне вчерашний день и сегодняшний. Дал солнце и дождь, запах осени и улыбки прохожих. Он свел меня с семьей Грековых…. и с Вадимом'.

Девушка облегченно вздохнула, улыбка раздвинула губы. Слезы высохли.

Правильно — кивнула сама себе: не зачем плакать. Пока ей есть ради чего жить, печалиться не зачем, а мама… `Надеюсь ей там хорошо, много лучше чем здесь. И она видит меня и радуется, и помогает. Не удивлюсь, если Вадим ее рук дело'.

И закусила губу, чтоб вновь не расплакаться, открыла шкафчик, где хранилась аптечка. Выпила две таблетки валерианы, умылась и пошла одеваться. Пора на работу, а то, пожалуй, начнет думать дальше и уже не остановит слез. Она взрослая, самостоятельная женщина, и достаточно сильная, чтоб суметь держать себя в руках.

И не сумасшедшая, а самый обычный человек, нормальный до оскомины.

— Скучаете, дядя Вадим? — спросила Маша, усаживаясь в соседнее кресло.

— Нет, тебя жду. И почему дядя Вадим? Мы же договорились — Вадим.

Маша смущенно улыбнулась:

— Мама.

— Здесь мамы нет.

— Да, но…

— Намекаешь на то, что я слишком стар для Вадима? — улыбнулся мужчина.

— Нет, вы не старый. Наоборот, — Маша хотела сказать комплемент, да осеклась: неизвестно, как гость его воспримет.

— По-моему ты смущаешься, — заявил Греков, и, завладев рукой девушки, поцеловал. — Чаровница.

— Ничуть не смущаюсь, — парировала Маша, с нескрываемым восхищением разглядывая мужчину.

— У тебя есть парень? — спросил Вадим, разглядывая алые щеки племянницы.

— Да. Но он так себе, — поморщилась девушка.

— А в чем `так себе'? Расскажи, мне наука будет. Может я тоже из этой серии?

— Да, что вы, Вадим. Ничего подобного. Вы очень обаятельны, умны….словом, настоящий мужчина. А Славка еще ребенок, глупый рохля, нудный, безвкусный. Поговорить даже не о чем.

— Зачем же тогда встречаешься с ним?

— Вынуждает. Жалко мне его. То в трубку чуть не плачет, то часами под окнами стоит.

`Знакомая картина', - подумал Вадим и отвел взгляд, чтоб девушка не заметила его холод:

— Ты в поликлинику собиралась? Поехали?

У подъезда их ждал рыжий лопоухий парень с плаксиво-несчастным выражением лица.

— Слава? — скривилась Маша, словно лимон съела, и покосилась на Вадима: спасайте. Но то и не подумал, кивнул парню в знак приветствия и пошел к стоянке:

— Не буду мешать. Вы пообщайтесь пока, я за машиной.

— Кто это, Маша? — услышал, и поспешил отойти подальше, но, увидев Лику, бредущую навстречу, притормозил:

— Здравствуй.

Та остановилась напротив, заглядывая ему в глаза, и кивнула:

— Здравствуйте Вадим.

И вроде сказать больше нечего, а вроде и не нужно. Глаза в глаза — и слов не надо. Так и молчали, минуту, другую. Первой отвела взгляд Лика, покосилась на Машу и уловила ревность в ее глазах. Рыжий парень в чем-то уверял ее, а она и не смотрела на него, косилась на Грекова, на домработницу.

— Вы вскружили голову девушке, — тихо заметила Лика. Вадим молчал. — Не жалко вам ее?

— Удивишься — нет, — разжал губы.

Она не удивилась, скорей огорчилась:

— Зачем вы так с ней?

— Влюблен.

— Не правда.

— Почему? Она красивая девушка, я еще не старый мужчина…

— Вы ее дядя.

— Любви родственные узы не помеха.

— Любви — да, но в вашем случае о ней и речи нет.

— Вот как? — заинтересовался Вадим. — Значит тебе не важно, что мы родственники, важно, что нет любви? И почему решила, что ее нет? Может наоборот, я влюблен, страстно, безумно.

— Вы себя обманываете или меня? Машу? Не надо Вадим, оставьте ее, она слишком чувствительна, слишком ранима…

— Как ее мама?

— Нет. Вероника Львовна очень сильный человек, способный на…

— Подлость.

Лика растерялась: Вадим прав — Грекова способна на низость, но кто может ее судить?

— Мы все не святые. Вероника Львовна не исключение, но она не подлая, а запутавшаяся. Маша же и вовсе, невинная девочка.

— Вы ангел-хранитель семьи Грековых? С какой радости?

— Долг любого человека помогать ближнему.

— Даже если он подлец?

— Даже сели он подлец. Вы же, не он.

Вадим невесело усмехнулся: святая наивность!

— Вы интересная девушка Лика… С удовольствием побеседую с вами, но позже, сейчас нам с Машей нужно ехать, — заметил, услышав стук каблучков за спиной.

— Привет, — сухо бросила Маша домработнице, даже не взглянув на нее, и подхватив Вадима под руку, лучезарно улыбнулась ему в лицо. — Поехали?

— Вероника Львовна, как вы относитесь к ухаживанию брата вашего мужа к вашей дочери? — спросила Лика, поборов смущение. Хозяйка оторвалась от составления очередного списка и удивленно выгнула бровь, одарив ее взглядом, точь в точь как у доктора, который не может поставить точный диагноз.

— Первое: с чего ты решила, что Вадим ухаживает за Машей? Второе: какое тебе до того дело?

— Мне кажется…

— Сто раз говорила тебе: оставь свое `кажется' при себе! Мне нет дела до тех фантазий, что бродят в твоей голове. Не забывай, пожалуйста, что ты домработница, а не член семьи.

Лика вздохнула, признавая правоту женщины. И хоть могла возразить на правах пусть не члена семьи, но добропорядочной христианки, не стала. Знала — бесполезно. Хозяйка лишь разозлится сильней, но все равно не послушает. Девушка прекрасно понимала, что она для Грековой — навязанная мужем прислуга, ненормальная, которую она терпит по доброте душевной и из уважения к Егору Аркадьевичу, не более. Но терпение Грековой не безгранично, как и влияние мужа. Возьмет да погонит надоедливую дурочку.

Устроиться же на другую работу Лике будет трудно, почти невозможно. Пыталась она уже, не раз. Месяц максимум и её просили оставить место в добровольно-принудительном порядке. А здесь она уже два года. Привыкла к Грековым и они к её приступам слезотечения. Вероника Львовна даже к знакомому психологу устроила, бесплатно. Вот и получается — хозяйка к девушке с добром, а она в благодарность молчи? Но как же молчать, если Вадим Маше угрожает? Окрутит девушку и главное не от любви, а от скуки или еще чего хуже. Есть в нем что-то настораживающее: лед на дне зрачков, дичинка во взгляде. Такой и сам не рад, что творит, а все равно — делает. Беда, одно слово. И Маше, и родителям, да и самому Вадиму потом худо будет. Не злой ведь он, не подлый, а скорей дурной от мути, что годами накопленная, в его душе лежит, Видать покрутила его жизнь, поломала.

`Господи, жалко-то его как! А Грековых?! И что мне-то делать? — сморщилась Лика, пытаясь удержать слезы.

— Ну, ну, перестань, — приказала Вероника Львовна увидев её мокрое лицо. Салфетку кинула. — Неврастеничка, право. Слова сказать нельзя тут же в слезы! Ты как жить-то собираешься, если по поводу и без повода в рев?

— Страшно мне за вас, — всхлипнула.