Банальная история - Витич Райдо - Страница 30
- Предыдущая
- 30/81
- Следующая
Мне очень понравился тот подарок, и я смирилась с потерей того, что не получила в группе, и просила у Деда Мороза такой же, а еще куклу с ванночкой, чтоб можно было ее купать. И было уверена — получу….
За три дня до праздников мама уехала к папе, оставив нас одних.
После Новогодней ночи под елкой лежал лишь один подарок — мой. И он в точности отображал тот, что я видела в маминой коробке. Правда, вместо машинки в нем лежал пупсик…
Я была слишком мала, чтобы понять, почему подарок один, и слишком большой, чтобы не понять, чей он.
Нет, я не посчитала это несправедливым, я посчитала это жестоким и возмутительно не правильным поступком. Пусть меня уверяли, что Сергей уже большой, и он сам серьезно кивал, подтверждая сказанное, выглядел ничуть не огорченным, но мне все равно было очень обидно. И я не могу до сих пор определить точно, за кого больше — за себя или брата.
Да, я очень хотела конфеты, но мне казалось, я совершу нечто низкое, сродное предательству, если съем хоть одну. Ночью я вернула подарок под елку в надежде, что утром Сергей его заберет, и справедливость восторжествует, Дед Мороз поймет, насколько он не прав, и на другой день загладит вину, подарив нам два, как и должно было быть.
Можно было бы спать спокойно, но я не могла — сомнения в том, что так и будет, не давали покоя. И четыре конфетки, что я по душевной слабости не смогла отдать и спрятала их под подушкой, чтобы съесть тайно от всех, не давали покоя. Мои руки тянулись к сладостям, а голос совести портил их вкус и превращал наслаждение в огорчение. А утром, когда Сергей с немым укором хлопнул злосчастный подарок на мою постель, я готова была залезть не то, что под одеяло, под половицы. Это много лет спустя, я поняла, что он не укорял меня за те съеденные втихаря от них конфеты, он переживал за омраченный праздник, за то, что не смотря на все усилия, они не смогли сохранить во мне веру в Новогоднюю сказку.
С годами, этот, в общем-то, незначительный эпизод из далекого детства, превратился во вполне осязаемую обиду на мать. Еще одну. Мой сознательный возраст открыл мне глаза на все то, что в несознательные годы воспринимается под другим углом. Он присовокупил эту мелочь, сродную недоразумению, к реестру других немаловажных претензий и сплел целый клубок, в котором уже невозможно было найти им конца и начала. И сжечь разом. Избавиться, разбивая на составные, ведя отстрел каждой из обид, тоже. Проще было бы забрать его с собой, уходя навсегда, но как раз этого и не хотелось.
Моя подруга Ольга, во спасение своей неустроенной жизни бросившаяся в дебри психологии, поведала мне как-то, что личность человека закладывается в момент зачатия и 80 % имеющегося не что иное, как гены, доставшиеся в наследство от родителей, и лишь 20 % — воспитание. Но как быть с теми, кто, как и мы, были с избытком награждены генетическими отклонениями и совершенно лишены воспитания? Как и внимания. Тепла и понимания, пусть мимолетных материнских взглядов, но полных любви и ласки, пусть нудных, но нравоучений отца, обычных для других, недосягаемых для нас. Мы росли сами по себе, сами для себя, как могли, как получалось. Меня воспитывали братья, сами нуждающиеся в воспитании. Они дарили мне то самое обычное тепло, которое не видели сами. Их заботами я не чувствовала себя ненужной, брошенной, больной…
Да, несмотря на то, что мое детство хранило массу глупых, а порой и надуманных обид, назвать несчастным я его не могла. Потому что оно было счастливым. Благодаря трем мальчишкам, чутко хранящим мое сознание от потрясений и глубоких травм в меру своих возможностей и знаний. И ежедневно, ежечасно проявляя недетское внимание и милосердие. Доброту, которую не часто встретишь в чистом виде и во взрослом, истинную — бескорыстную, без примесей эгоизма и предвзятости.
Они не только заменили мне родителей, они отдали мне часть себя, сломали свои жизни, возложив их на обелиск моей. Если бы не этот факт, возможно, я не чувствовала подобной привязанности к ним, долга, длинного, как борода, мешающего не то что шагать, но и нормально смотреть на мир. Не будь ее, я бы могла гордо расправить плечи, вскинуть подбородок и зашагать туда, куда хочу. Жить, не оглядываясь, не задумываясь, не отчитываясь. Не завися.
Мое настроение окончательно сползло в минор. Очарование волшебного дня сменилось усталостью. Краски будущего, нарисованного моим воображением еще утром — поблекли и размылись. Сердце глухо билось о грудную клетку, предчувствуя скорый и незапланированный нами финал.
Меня все больше одолевало чувство вины. Оно росло и крепло, умиляя красоту свободы. Те, кто остался там, за боем курантов, за чертой Нового года, вновь вернулись в мою жизнь, вклиниваясь в сознание. Но сейчас я уже не чувствовала и грамма осуждения к поступку Андрея и доли обиды на пьяного Олега. Теперь я винила во всем себя и принимала оскорбления мужа за данность, справедливое воздаяние за грехи: за причиненную боль, за собственную стервозность.
Приходилось признать, что я достойная своей матери дочь. И это, естественно, не улучшало настроения.
— Что загрустила, Снегурочка? Аль подарку не рада? Трескай, давай, пончики, пока горячие, — Сергей расставил тарелочки с золотистыми булочками, щедро присыпанными сахарной пудрой, белые чашечки с кофе и креманки с мороженым, отодвинул поднос и сел.
— Сережа, ты любишь маму? — спросила я неожиданно для себя. Да и для него. Он нахмурился, посверлил меня внимательным взглядом, высыпал сахар из пакетика мне в кофе, размешал и только тогда ответил:
— Люблю. Она — мать — этим все сказано. А судить мы ее будем, когда своих детей заведем. Это ты к чему спрашиваешь? Думаешь, как она прореагирует на наши отношения? А зачем ей знать?
— Нет. Как раз об этом я и не думала.
— Тогда чем вызван вопрос?
— Помнишь тот Новый год, когда она к отцу уехала?
Сергей наморщил лоб, силясь вспомнить, и, естественно, не мог. Пришлось напомнить:
— Мне шесть лет было, и ты еще отдал мне свой подарок.
— Ой, блин! Ну, ты даешь, Анюта! Нашла, что вспоминать. А я уж озадачился — что ж в нынешние подарки пакуют, не вирус ли депрессии? Неужели ты до сих пор переживаешь? Глупо, котенок, столько лет прошло. Да и мало ли, что в жизни случается. Еще неизвестно, какими мы родителями будем.
— Хорошими, Сережа. Знаешь, я тогда еще поклялась себе, что когда вырасту и появиться у меня деточка, то буду не один, а два, три…пять подарков делать. И чтоб конфет столько, что глаза разбегутся, что засыпать можно до самой макушки и купаться в них, и раздавать, и кидаться…
— Ну, и что хорошего? Сплошной диатез.
— Ничего ты не понимаешь! Это радость! Представь, какие у ребенка будут глаза? В каком он будет восторге? И верить в Деда Мороза до сознательного возраста, и вырастет, все равно будет воспринимать Новый год, как сказку, ночь волшебства, а не обмана.
— Ань, ну, тебе ли жаловаться — два кило конфет под рукой!
— Но я уже взрослая. Мне бы эти два кило туда, и чтобы от мамы, а не в ущерб вам.
— О-о-о, все поплыли в мазохизм воспоминаний! На черта тебе это сейчас ворошить? Кому легче-то станет? Было и было — забудь. А то ведь так и комплекс заработать не долго, имени Новогоднего подарка. Оно тебе надо? Хочешь, я тебе еще десять куплю?
— Не-а, этот не осилю.
— А я помогу…
— Нетушки, я его засушу, как гербарий, на долгую память. А на счет мамы ты прав — явятся они феврале — что скажешь?
— До февраля еще уйма времени.
— А до завтра?
— А что он уже завтра? Объявили, да?
— Да, Алеша и Андрей, — я взяла пончик, прикрывая нарочитым аппетитом тревогу. Сергей потерял беззаботность и стал, сосредоточено сверлить меня взглядом:
— Что ты хочешь, Анюта? — поцедил он через пару минут с ноткой раздражения. Подозреваю, что мысль о братьях тревожила его не меньше, чем меня, и он так же не знал, что делать.
А меня совершено не устраивал его вопрос, потому что он предполагал ложь. Ложь, очень красивую, но не нужную мне, не нужную ему, и не во спасение, а на погибель нам обоим. Дело в том, что у нас были совершенно разные, не стыкующиеся меж собой желания. Он смирял свою грубую напористость, боясь спугнуть меня, оттолкнуть и потерять. Я же ждала, когда она проявится, и надеялась, что будет не менее безапелляционной, чем страсть, которой он потряс меня в постели. Меня больше не устраивала жизнь по принципу — "что ты хочешь". Этого мне сполна дал Алеша, по той же схеме строились и наши отношения с Олегом с превалированием в сторону — "что я хочу". Андрей чуть перестроил постановку, но суть изменилась на йоту, и звучало примерно — "если тебе надо". И лишь Сергей был не зависим от моих мнений, был откровенен в суждениях и действиях. И тем привлекал.
- Предыдущая
- 30/81
- Следующая
