Банальная история - Витич Райдо - Страница 72

• Предыдущая
• 72/81
• Следующая

— Я же не инвалидка, — протянула я неуверенно.

— А кто?!

Я вскинулась, не ожидая от подруги подобной бестактности, и поняла по взгляду, Ольга находится в своем душевном состоянии в стадии полной свободы слов и дел. Корректность в таком состоянии у нее обычно заменяет прямолинейность. Самое время задавать вопросы, чтобы получать прямые и четкие ответы.

— И что мне делать? Что ты предлагаешь?

— Аборт!

Это слово, словно взмах кнута, рассекло воздух и опустилось на мою душу тяжким грузом, горящим, болящим, убивающим.

Я в ужасе уставилась на подругу: как у нее повернулся язык? Как она посмела не только подумать — высказать столь кощунственную, отвратительную мысль?!

Оля сидела с каменным лицом и смотрела на меня с долей сочувствия, искреннего, но болезненного, и упрямо повторила:

— Аборт. Другого выхода нет.

— Как же?… — схватилась я за горло. — Как можно?

— Не можно, а нужно! — отрезала Оля грубо. И вздохнула, видя, что фактически нокаутировала меня своим заявлением. Смягчилась, снизошла до разжевывания и так ясного. — Если ты этого не сделаешь, ребенок тебя убьет. Или ты, или он, третьего не дано. Родится виртуальное чудо или нет — вопрос огромный, но что ты этого не узнаешь, факт бесспорный. Как и то, что нормальным ребенок не родится при любом раскладе. Будет одноглазый Даун с гемофилией или еще какой пакостью. Даже я со своим посредственными знаниями в области медицины это понимаю. Вот сюрприз ты папочке приготовила. От любви, наверное? И не вздумай Сергею говорить! Не надо, себя не жалеешь, его пожалей. Делай аборт, не раздумывай. А там как сложиться — может еще не один олег появится, и брата забудешь, глупости, что натворила…А я подожду, не привыкать.

Мне было больно слышать горечь и яд обиды в голосе подруги. Я почувствовала себя неуютно: мое горе заразило близкого человека. Но разве за тем я мчалась к Оле? Я хотела всего лишь совета и не предполагала, что он будет настолько жесток, не предполагала, что, пытаясь выбраться из ямы отчаянья, толкну туда подругу.

— Прости меня, Оля, — прошептала потерянно, смиряясь с участью виновной и не надеясь ни на ответ, ни на прощение. И получила разом и то, и другое. Великодушие Кравцовой было подстать Сережиной бесшабашной смелости. И в сотый раз подумала — как они все же похожи друг на друга!

— Не обращай внимания. Мне сейчас плохо, но дай время, я приду в себя, пойму и приму…Все будет, как прежде. Мы друзья. Я благодарна тебе за правду. Да горько, да — обидно, но лучше так, носом об асфальт, чем с иллюзией через всю жизнь. Нет, я не виню тебя. В чем? Сергей ведь и не смотрел на меня, я, что есть для него, что — нет. Как и для остальных. Ты у них на первом месте. На пьедестале. И все крутится вокруг тебя и для тебя, по твоему велению, хотению. Завидно? Честно — есть немного, но больше страшно. Что с ними будет, если что случится с тобой? Ты думала об этом? Если — да, то, по-моему, и мыслей иных, кроме аборта, возникать не должно. Ты и жизнь твоих "трех богатырей" или нежизнеспособный уродец. Выбор ясен. Конечно, тяжело и больно, но нужно решаться. Ждать нечего.

— Знаю, — кивнула, соглашаясь и одновременно противясь неизбежному.

Мне еще блазнился иной выход, но там, за граню действительности, в области бесплодных метаний и глупых мечтаний. Мир иллюзий, такой яркий радужный в детстве и блекнущий, теряющий свои манящие краски с каждым годом, с каждым шагом по полотну взрослой жизни, еще звал меня, но уже и отталкивал. Пришло время расстаться с ним. Навсегда, как с детством, юностью. Переступить еще одну разделительную черту, пройти еще одну границу, и больше не парить над землей, а встать на нее и ощутить под ногами твердость почвы, смириться с ней и идти дальше, к следующей полосе, к другой границе.

Так взрослеют, шаг за шагом, боль за болью приобретая опыт и теряя наивность взглядов и легкость походки. Черствая расчетливость сменяет гипотетические рассуждения о смысле жизни и человеческом назначении. Они объединяются и давят нас стандартом, вложенным в одну фразу, высказанную давным-давно и совсем по другому поводу, выученную, но так и не понятую. Непринятую в те светлые годы юности, когда чувства будоражат разум и переполняют сердце. Ты еще защищен от грубости реального мира крепким тылом родни, окрылен открывающимися возможностями, твердо уверен, что именно тебя ждут великие открытия и совсем иной путь, чем многих других, уже избитых, а порой и забитых жизнью. И смысл слов "жизнь нужно прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы" еще не укладывается в голове. Ты зубришь фразу, не вникая в смысл, не принимая суть, и живешь, отвергая наставление, забывая напрочь на многие десятилетия….чтобы вспомнить и осознать, наконец, признать их гениальную точность, сидя на самом дне выкопанной тобой же ямы, в темноте и по макушку в грязи.

И подумалось отстраненно: а мне больно за каждый день, за каждый прожитый год, за каждый не использованный шанс, за каждый груз, что переложен на плечи близких. И отдельно — за свою эгоистичную любовь, что лишь брала, но разве что давала взамен? И хоть плачь — ничего не изменишь — позади двадцатьдевять лет жизни в стрекозьем порхании прямо по сюжету басни Крылова.

Но я еще не умерла, не умру и попытаюсь все исправить. Исправлю. Ради своих братьев, ради их спокойствия и счастья пойду на все…даже на аборт. И буду жить. Ради них, для них. Прочь эгоизм. Меня больше нет, есть только Алеша, Андрюша, Сергей. И пусть мне осталась лишь капля жизни, я отдам ее им.

И Оле.

— Прости меня, Олечка. Прости, пожалуйста. Обещай, что не оставишь Сережу, если что случится. Он…впрочем, ты знаешь, какой он. Его постоянно нужно сдерживать, защищать от себя самого. Я знаю, тебе это по силам. Вы так похожи, только ты более рассудочна…Обещай, что будешь рядом с ним, что не бросишь, поможешь и не отпустишь от себя.

Ольга прищурилась и окинула меня внимательным, пытливым взглядом, выискивая в моем лице, причину столь странного вывода. И не нашла, нахмурилась недовольно, пряча тревогу под полуопущенные ресницы и наплевательский, немного желчный тон:

— Ты мне, подруга, депрессивную философию оставь. Вот еще — "что случись!" А что случись? Не ты первая, не ты последняя, от аборта еще ни кто не умирал, да и срок маленький, осложнений минимум. Утром легла, вечером — дома. Тоже подвиг! И с Сереженькой твоим ничего не сделается, не дитя — "присмотри, обогрей, помоги!" Ага, с ложки кормить буду и за ручку водить. Нянюшку нашла! Спасибочки! Вообще, сейчас я немного очнусь и найду телефон одного очень хорошего, нужного, а в данной ситуации незаменимого человека. Сделают все по высшему классу в стационарных условиях.

— Ты опять об аборте?

— Нет. О прогулке на Ямайку за ромом, — буркнула Оля, шаря взглядом по кухне. — Куда ж я записную книжку дела?

— Оля, я еще не решила…

— Природа решила. Да пойми ты, Аня, нет у тебя выбора. Совсем. Хочешь родить урода с букетом врожденных патологий? А другого и не получится от родного брата…Ладно, посмотри на ситуацию с другой стороны: ты что, всерьез веришь, что доносишь, родишь? И выживешь? Нет. Сама понимаешь, потому и разговор завела о Сереге. О других братьях подумай. На кого их кинуть собираешься? На меня? А они согласны? Я точно — нет. Хлопотные вы…

— Да причем туту братья? — возмутилась я.

— Да притом! Ты же центр семьи Шабуриных. Объясняла уже! Ты ствол, они — ветки. Ствол сруби, что с ветками станет? Так-то. Сиди, коньяк вон выпей и шоколад поешь, а я сейчас, — пошла записную искать, оставив меня в глубокой задумчивости.

Никогда я не думала, что являюсь стержнем семьи. Мне на этой роли представлялся Алеша. По праву старшего, мудрого. Но со стороны, оказывается, виделось иное.

Я прислонилась лбом к поверхности стола и закрыла глаза, пытаясь настроить себя на неизбежное, убедить в необходимости и правильности столь омерзительного решения. И скатывалась в слезливый минор сожалений о непоправимости собственных поступков, о безвозвратно прожитом отрезке жизни, о себе и ребенке, которому не суждено родиться, о Сереже, который никогда не узнает, что мог стать отцом, об Алеше, об Андрее.

• Предыдущая
• 72/81
• Следующая