Чудес не бывает - Витич Райдо - Страница 39

— Я принесу ужин.

— Не задерживайтесь, мессир.

Оррик не удержался и поцеловал девушку, заверяя, что будет отсутствовать миг, который она не заметит.

Отец Ансельм оказался человеком сведущим и без труда и лишних расспросов обеспечил Гарта всем необходимым, включая инструкцию по умерщвлению ведьмы. А заодно наградил мыслью, что порой и мальчики не лишены колдовских чар, так что убивать-то надо бы сразу всех, чтоб наверняка.

Фогин воспарял, обретя цель, выход из положения и четкий план по спасению друга, и рванул к Орри. Но, проходя мимо кухни, заметил того у стола. Оррик накладывал рагу в миски и переговаривался с воинами, что задержались за столом.

Гарт дождался пока Даган не получит все желаемое и не направиться к себе. Перехватил его в коридоре, насильно впихнул под рубаху распятие, ладан и мирру.

— Спятил?! — нахмурился Орри.

— Ты! Это все ведьма, Орри. Поверь, я знаю, что говорю. Она изурочила тебя!

— Какая ведьма? — растерялся тот, напрочь забыв о своей жене.

— Та, с которой ты мечтал развестись! Отец Ансельм говорит, что и мальчики тоже могут насылать чары…

— Та-аак! — протянул сообразивший, о чем речь Оррик и предупредил ретивого друга, зная что тот способен на многое. — Только волос с его головы упадет — мы перестанем быть друзьями. Я убью тебя. Оставь бред экзорцизма монахам и епископам, не лезь, куда не знаешь.

— Так расскажи, чтоб знал!

— Не могу. Мог бы — давно рассказал. Одно скажу — не выдумывай того, чего нет.

Гарта перекосило в попытке сложить увиденное в келье и слова друга.

— Хочешь сказать ты не хочешь его?

— Хочу, — заверил Оррик, качнувшись к уху друга. — И не просто хочу, а до безумия. Душу за него продам.

— Ага? — отстранился Гарт, чтобы заглянуть в глаза Даган и все же понять — кто из них спятил? — Но я ничего не знаю, а то, что знаю — ни черта не значит, а то, что видел — выдумал? Ты целовался с ним, Орри!

— Да, и мечтаю поцеловать вновь. Я люблю его Гарт, — добил мужчину Орри.

Обошел, пока тот в остолбенении от услышанного складывал слова, фразы, действия и бросил в спину как кинжал:

— Больше никто нам не помешает и не отберет его у меня, ни Бог, ни Дьявол!

— Ты пропал, — прошептал мужчина, чувствуя как от отчаянья и переживания за друга, сдавило сердце. — Я помогу тебе, спасу… спасу, Орри! — заверил, сжав кулаки.

Тихо в келье, только потрескивают поленья в огне да нежность что витает, греет душу теплом забытым уже Исвильдой и незнакомым Оррику. Он не знал ласки и заботы, привык с раннего детства заботиться о себе сам и робел, и млел одновременно от заботы Исвильды, что, насытившись, принялась растирать его вином, поглаживая и, тем плавя в ласке всю решимость мужчины противостоять желанию. Он не мог оскорбить ее, взяв как деревенскую шлюшку, а жениться не мог тем более. И сказать, что женат — язык не поворачивался. И отказаться от близости девушки, от ее нежности и трепетных рук, что растирали его еле касаясь и наслаждаясь не меньше чем он, тоже не мог.

Тупик, но пусть время в нем остановится и даст Оррику запомнить ощущение желанности, полного доверия и надежды на любовь. Мечта о ней, что он считал — не для него, но манила и не таяла вопреки всей суетности и грязи в его жизни уже стучала в сердце и отравляла его сладким ядом, от которого он терял себя, забывал прежние ориентиры.

Исвильда любит его?

Исвильда, небесное создание, маленькая птичка, сполна хлебнувшая горести и бед. Малышка, чистая как слеза святого, наивная и трогательная как лепет дитя, доверчивая, милая, нежная.

Конечно неправда, возможно бред: но подожди сомнение, подожди мерзкая прямота реальности! Дай прикоснуться к чуду, погреться хоть миг в лучах его, забыть, кто ты и кто она, забыть и долг, и грубый мир, что не считается с иллюзией.

Словно ангел спустился с небес и коснулся его своим крылом — несмелым шепотом Исвильды, от которого дрожь и нега волной по телу и голова кругом, и душа прямиком в рай:

— Я люблю тебя.

Как отплатить ей?

Оррик повернулся и посмотрел в бирюзовые глаза, нежно касаясь девичьей щеки.

Сказать люблю?

Как пошло, как мало. Что слова если цена им набор букв, тогда как бесценность Исвильды в ее глазах. Доверии и любви, что не скрыта под фальшивую маску хитрости и лжи, что кинута ему под ноги, взлелеяна для него.

— Бесценная моя… — коснулся губ любимой. Ладони укрыли ее щеки нежнее, чем снежок укрывает по зиме землю, бережнее, чем мать пеленает дитя.

Замри мгновение. Уйди, исчезни прошлое и будущее — там нет ее, а значит, нет его.

И пусть сгинут все метания и печали, враги, дела, друзья.

Здесь и сейчас — она и он — больше ничего не надо, никого.

Но как ответить подлостью на доверие? Подвести, обмануть, разбить мечты и растоптать наивное сердце?

Оррик отодвинулся. Уложил, укрыл Исвильду, с комом в горле оттого, что придется уйти, оставить ее:

— Спи, — пусть тебе приснится радужный сон.

Взгляд девушки стал несчастным, печальным и обвиняющим.

Оррик поспешил уйти, сорвал непросохший плащ и кинув на пол у очага, завернулся в него с головой, отвернувшись спиной к девушке. Даган ненавидел себя в эти минуты, но точно знал, что презирал бы себя много больше, если б поступил иначе.

Исвильда не сдержала слез: он вновь показал, что она ему не нужна. Значит все напрасно?

Конечно, зачем ему трусливая предательница? Лгунья, уродина, никчемная девчонка, возомнившая себя Бог знает кем! На что она надеялась? Вспомнить только ее поведение, когда шел бой — кому нужна такая, что кроме презрения она может заслуживать?

Она помогала людям, лечила и даже вылечивала, но себя излечить ни от страха, ни от неуверенности не может. Она помогала обретать уверенность в себе и собственных силах, но разве от этого она была уверенна в себе? Ее считали умной, но разве она умна? Считали сильной — а она сильная? И куда все делось? Где прозорливость, где рассудочность, терпение, вера, в конце концов, в себя, в лучшее? Она не подводила ее и в самый трудный тяжкий час, но сейчас осыпалась и растворилась, вновь высвободила ту испуганную девочку, что бежала по лесу, не зная куда, не зная зачем. Спасалась? К чему, если никому неважно жива она или нет, если она никому не нужна и незачем, по большому счету, не то, что бежать — жить, потому что не к чему стремиться.

Как просто, как легко учить других, видеть то, что не видят они, когда это не касалось ее и, как трудно научиться чему-то самой, видеть себя какая есть, мириться со своей низостью, страхами, открыто посмотреть на себя и признаться — да, я не идеал, я хуже любого монстра.

Исвильда остро ощутила свою ущербность, и пожалела, что осталась жива тогда. От чего спасалась, бежала, надеялась, верила, берегла себя для единственного, но самого близкого и дорогого, кто не оттолкнет, поймет и примет ее какая она есть.

Мечта — выше звезд. Недосягаемая как светило. Потому что тот, кто нужен Исвильде больше жизни. Тот, кому она готова отдать себя всю без остатка — идеален, прекрасен в гневе любви и бою, и не ей низкой, глупой лгунье мечтать о нем, не ей греться в кругу его рук, не ей слушать его мысли и стук сердца. Она не достойна его. И ничего не изменишь, как не повернешь время вспять.

Тихий всхлип девушки достиг ушей Орри, и того подкинуло. Плачь девушки слышать, было для него хуже, чем прижигать открытую рану каленым железом. Но отчего Исвильда плачет?

Грубиян! Он обидел ее, оскорбил?

Оррик подошел к постели, навис над закутанной с головой девушкой и вновь услышал приглушенный всхлип. Плечи девушки вздрагивали, но плач был еле различим — она глушила его, не смея беспокоить Орри, и тем лишала его возможности уйти, сделать вид, что он не слышит.

— Исвильда, — позвал тихо мужчина. Плачь прекратился. — Что случилось? Минута тишины и шепот из-под одеяла:

— Ничего.

Оррик сел на постель и мягко развернул девушку к себе. Заплаканное лицо стало последней каплей в чаше его самообладания.