Противостояние - Витич Райдо - Страница 64

— Галина Сергеевна, у Саниной сепсис, тяжелейшее состояние, раневая поверхность составляет более тридцати процентов. Вы хотите ее убить на операционном столе?

— Наоборот, хочу, чтобы она выжила. Осколки — дополнительный очаг инфекции, плюс они находятся в опасной близости с жизненно важными органами.

— Согласен. Но сейчас извлекать их безумие. Я категорически против операции.

— Возможно наоборот.

— Галина Сергеевна, позвольте мне самому решать, что и когда возможно. Изучите рентген снимок внимательней. Осколки — последствие старого ранения. Они закрыты капсулой соединительной ткани и на данный момент представляют самую минимальную опасность для организма.

Женщина помолчала и сухо спросила:

— Я свободна?

— Да, конечно.

Женщина вышла, а Ян опять уставился на документы.

Это какой подвиг какими силами совершила девушка, если ей самое высокую награду дали?

Надо бы как-то торжественно вручить, — подумал и убрал пока в стол наградной лист и звезду. А офицерские корочки в стопку других. Вряд ли они пригодятся. Девушка даже если выживет — инвалид. Будет комиссована однозначно.

Глава 28

Санин писал письмо. Писал уже неделю и никак не мог подобрать нужные слова.

Валюша осталась одна, умерла мама — что на это сказать, какие слова подобрать?

Холодно от смертей на душе у майора было, а что из него вытащишь? Боль потери? Так ее в слова не облечь. Сожаление, скорбь? Так они в глазах каждого, но выразить письмом их невозможно. Вот и вымучивал слова поддержки, а они скупыми выходили, не таким, как в уме, предложения рубленными, как приказы.

Грызов, уже капитан, сидел напротив друга, подперев кулаком щеку и, посматривал на него, пытаясь понять, что это Коля мучается, чего такое царапает на листе бумаги и морщится? Докладную, что ли, в штаб сочиняет? А Санин смял третий лист, выкинул. Расстегнул ворот гимнастерки, закурил.

— Чего ты? — спросил Федор.

— Не получается.

— Докладная?

— Письмо.

— Матери?

— Сестренке. Умерла, мама-то…

Мужчины помолчали.

— Дааа, — протянул Грызов: а что еще скажешь?

Любые слова труха, потому что не выдумали еще слов, чтобы все что в душе точь- в — точь отображали.

— Пусто, Федор, вот здесь пусто, — на грудь свою показал. — Внутри, словно поле выжженное.

Дверь в штаб хлопнула, Савельич на пороге появился:

— Ну и чего сидим? — улыбнулся, усы пригладив. — Я вам таких командиров надыбал, ух, братцы! Гвардейцы! Орденоносцы!

— И где? — застегнул ворот Санин, вставая.

— Давайте двигайтесь, — открыл дверь, приглашая контингент. Вошли трое, вытянулись.

— Товарищ майор!…

Коля рукой махнул, поморщившись и на Семеновского глянул: гвардейцы, да? Двое явно только с курсов, молодые, хоть молоко с губ утирай, а третий…

Коля уставился на него, глазам не веря, а тот вдруг щедро улыбнулся:

— "Товарищ лейтенант", — протянул, хитро поглядывая.

— Вася?! Голушко!

— Ну, — заулыбался еще шире. Миг и обнялись:

— Вот бродяга! Жив значит!

— Ну, а то!

— Знакомы, что ли? — спросил Владимир Савельевич.

— Друг! — заверил Коля и к столу Васю подтолкнул. — С тобой особый разговор будет, за стол давай. Так, а тут у нас? — оглядел молодых.

— Лейтенант Гаргадзе.

— Лейтенант Иванов.

— С курсов?

— Да.

— "Да", — передразнил, губы поджав, затылок огладил: вот что с ними делать? — Миша?! — крикнул ординарца. И приказал, как только тот высунулся из дверей. — Проводи лейтенантов на место дислокации их взводов.

— Понял, — кивнул.

Офицеры вышли, а Санин к столу двинулся. Вася смущенно улыбаясь, на незнакомых офицеров посматривал и осторожно из вещь мешка на стол провиант выкладывал. Тушенка впечатления не произвела, но появившийся шмат сала в тряпице, фляжка со спиртом, пирожки в газету завернутые — да.

У Федора глаза большие сделались, с непониманием на друга уставился:

— Он зампотылу что ли?

— Это Вася, — засмеялся Николай, обняв Голушко за плечи. — В сорок первом по хозяйственности своей с голодухи нам всем помереть не дал.

— Ай, скажите тоже, товарищ майор, — отмахнулся лейтенант, но было видно, что доволен, тем что помнят его, заслуги какие-то приписывают.

— Где ж ты был, чертяка?! — легонько ткнул ему в плечо кулаком мужчина. Рад был, как брату родному. А впрочем, так наверное и было — породнил их тот июнь.

— Да, — снял фуражку, лоб оттер. — Где только не был.

— Ну, рассказывай.

— А чего?

Федор кружки достал, Савельич посмотрел на пирожки и тяпнул один. Жевать принялся, на друзей поглядывать, а те в обнимку сидели, кружки со спиртом получив, в них глядели. Прошлое они вспоминали, молча погибших величая, дань памяти светлой им отдавая.

— За ребят? — тихо спросил Василий.

— За ребят, — серьезно посмотрел на него Николай.

Выпили, помолчали, и Санин усмехнулся, тепло на мужчину поглядывая:

— Знал бы ты Василий, как я тебя рад видеть.

— А уж я-то? Мне вон товарищ майор предложил, говорит командир у нас героический, бригада отличная, сплошь герои. Будешь в медалях и орденах. А мне ж не награды нужны, — к груди руки прижал, заверяя. — Не пошел бы, я ж на Брянском, ребята там мои. А про вас-то услышал, думаю, а не тот ли это майор Санин, что лейтенантом в сорок первом был? Не тот ли это Николай Иванович, с которым мы в котле жару фрицам давали? Вот не ошибся.

Коля улыбнулся, умиляясь. Федор сало нарезал, хлеб — подвинул на газете:

— Значит, вместе из окружения выходили? — спросил Семеновский.

— Ага, — начал жеваться Голушко.

Санин на стол руки сложил, оглядел боевых друзей и хорошо вдруг так стало, что хоть песни пой. Важно это, когда их прошлого не только мертвые, но и живее приходят. Значит не все позади гарью смерти покрыто, не все в пепел и руины превращено.

— Может, еще кого видел? — спросил у Васи.

— Кого? — пожал плечами, задумчиво дожевывая хлеб с салом.

— "Тетю Клаву". Мы же с ним вышли. Может, тоже жив, воюет.

— Может, — повел плечами Голушко.

— Что за "тетя Клава"? — разлил по второй дозе Грызов. Политрук молча сидел, внимательно смотрел и слушал. Но не смущал и ладно.

— Фенечкин, рядовой. Худой, одни кости, — улыбнулся Санин и стих, нахмурился. — А имя не помню, представляешь?

— Ну, как же? Леня, Леонид, — напомнил Василий.

— Точно! — опять заулыбался мужчина.

— А чего "тетя Клава"? — полюбопытствовал Семеновский.

— Так это вот, товарища майора подруга…

— Жена, — тихо бросил Санин, не спуская взгляда с Савельича. Голушко смолк озадаченно: какая жена? Когда успели, если ее убило тогда? Но подумал, пожевал и, перечить не стал — непонятно, но не его ума дело.

— Жена, — кивнул, зыркнув смущенно на мужчин. Второй кусок сала взял.

К столу Миша подошел, прижимая сверток к животу. Высыпал на стол сахар вперемешку с сухарями:

— Вот, — заулыбался. — И чаек сейчас поспеет.

— Шустрый у тебя ординарец, майор, — хитро улыбнулся Семеновский. — Понятливый. Молодца.

— Садись, Миша с нами, — пригласил его Коля.

— Да ну, — замялся парень. Всего неделю как звание лейтенанта получил и все не понимал, что уже в каком-никаком, но чине. Мальчишка, что с него возьмешь. Но воюет по-взрослому, без соплей.

— Садись, — за рукав потянул его Федор, заставляя рядом сесть. Спирта в кружку плеснул, подвинул.

— За солдат, за погибших друзей, — сказал Санин. — Мы вон с Василием, вместе в сорок первом из окружения выбирались. Ребята с нами из разных частей. Не все вышли.

Голушко кивнул. Миша понял, с серьезным видом выпил предложенное и, ладонью занюхал. Улыбнулся смущенно.

— Ешь, — улыбнулся и Санин. Хорошо ему было, растаяла наледь внутри. Все бы друзья боевые здесь с ним сидели — как бы здорово — то было. Вообще бы на седьмом небе от счастья был.