Послесловие - Витич Райдо - Страница 10

— Аркадий, — кивнул.

— Елена, — бросила сухо.

— А отчество? — улыбнулся как-то светло, подкупающе. Лена с минуту изучала его и ответила не думая:

— Владимировна.

— Так мы тески с вами по отцам?! — обрадовался чему-то. «Странный» — отметила девушка. — Неужели еще и однофамильцы? У меня Рогожкин фамилия, а у вас?

— Санина.

— А годиков сколько?

Он все улыбался, будто родню нашел, а Лена усталость почувствовала от его вопросов. Вроде минуты не говорили, а словно часа три беседовали.

— Не помните?

Она даже не пыталась вспомнить вопрос. Вздохнула лишь, взглядом предлагая болтуну испариться.

— Устали? Не буду вас тревожить, отдыхайте. Навещу чуть позже. Не погоните?

— Да мне-то что?

— Ну, и прекрасно, — кивнул как-то суетно, услужливо и испарился, как появился. А может, Лена опять не заметила?

День за днем как во сне, как в тумане через который продираешься и борешься с ним, и устаешь от этого. И ничего ясного, яркого, понятного. Блеснуло что-то силуэтом и пропало. Только Аркадий Владимирович все доставал своими вопросами и доставал. Сначала Лена уставала от него, словно вагон угля разгружала. Потом злилась, затем привыкла.

Постепенно, нехотя что-то вспоминалось, но лучше от этого не стало. Она как раз начала вставать, делала первые шаги. Сил совсем не было, ноги дрожали и как будто были чужими. Приходилось делать передышку, стоять, вцепившись в поручень кровати, чтобы справиться со слабостью, одуряющим звоном в ушах. И снова шаг, прижавшись к стене, еще, передышка. А в ней фрагменты, но памяти ли, прошлого ли? Взрывы, грохот, крик солдат, и девушка без рук и ног: «застрели» — шепчет.

Лена зажала уши и закричала, сползла по стене, теряя сознание.

— Сестру!! Врача!! — закричал кто-то.

В тот же день Сивухин категорически запретил всякие посещения Саниной.

Рогожкин не стал спорить, уехал с докладом к Банге:

— Что инвалид, это бесспорно, — заявил сразу, без обиняков. — Память фрагментарна, восстановлению подлежит, но воспоминания серьезно травмируют капитана. Далеко ходить не надо — сегодня она что-то вспомнила и тут же пошло обострение общего состояния. Сейчас без сознания, в себя так и не пришла. Сивухин понятно, погнал меня в шею.

— Твой вывод? — хмуро глянул на него Банга.

— Для оперативной работы не пригодна.

"Да начхать мне на это!"

— Для жизни пригодна?

Рогожкин помолчал, раздумывая, стоит ли быть откровенным и, спросил:

— Не мое дело, но мне цель непонятна, а раз так, неясно с выводом и направлением работы.

— Хочешь знать, зачем я тебя к Саниной направил?

— Да, — не стал скрывать. Артур закурил, по кабинету прошелся, решая послать к черту желающего много знать или все же чуть «карты» перед ним приоткрыть? Выходило, что лучше последнее.

— Она моя племянница. Насмотрелась за войну, а девчонке только двадцать на днях исполнится, — бросил без энтузиазма.

— Вы хотите, чтобы она жила или работала?

— Я хочу, чтобы она не просто жила, а счастливо. Долг у меня перед ней. Долгая история и тебе ненужная. Лена отличный боевой офицер, герой Советского Союза, у нее больше четырех ранений. Гестапо за плечами. Четыре года этого дерьма, что она хлебала наравне со всеми, с пятнадцати лет. Если убрать родство: как думаешь, майор, заслужила она право нормально жить?

— Бу-бу буф, — выдохнул Рогожин, губы надув: новости, конечно. И чисто по-человечьи — ответ однозначный. Только проблемы есть. — Если все так как вы говорите, то воспоминания ей не нужны, даже опасны. Понятно теперь почему ей сразу плохо становится.

— Поясни? — развернулся к нему генерал.

— Что тут пояснять, Артур Артурович? Нужно радоваться, что у нее амнезия и ни в коем случае не восстанавливать память, а писать новое, удобное на том чистом листе, что сейчас и представляет ее память. Воспоминания — то тяжелые, состояние тоже тяжелое, прибавьте контузии, не одну, как понимаю. Вместе это шок, дур дом, если хотите, если вообще не умрет.

— То есть, ты хочешь стереть до конца все, что она еще может помнить?

— Оно все равно сотрется, дело времени. Процессы мозга не изучены до конца, но психика очень хрупкая штука. Боюсь, что нормальной жизни вспомни все капитан, не будет. Будет неспокойная, на больничной койке и ладно обычного госпиталя, а то ведь и до специального не далеко. Заклинит и пойдет в атаку, и будет идти пока не умрет. И не поймет, что война закончилась.

Банга головой покачал: хор-р-рошая перспективка!

— Предложения есть?

— От вас зависит.

— Излагай.

— Написать новый сценарий прошедших лет, выдать ей, наложив на поврежденные клетки. И домой. Одно «но» в этом. Писать нужно так, чтобы ничего и косвенно к войне отношения не имело. Чтобы реакция не началась случайная, не ахнула все в исток и опять под угрозу смерти или дурдома. А такая легенда исключает ее службу, звания, награды. Значит, льготы. Да и несправедливо это, товарищ генерал, мое мнение.

"А умереть, но со званиями и наградами — это справедливо. В двадцать лет, ничего не увидев кроме кошмаров войны, гребанного фашизма?! Хорош выбор…Ну, льгот допустим ей моих и отцовских хватит, так что заморачиваться не стоит"

— Делай.

— Что? — нахмурился.

— Легенду давай! — рыкнул мужчина. — Без орденов прожить можно, а мертвому они никуда не уперлись! Тоже выбор: жить, но без звания или умереть, но при всех регалиях! Составляй легенду, мне доложишь и вперед!

— Но Сивухин?

— Плевать мне на него! Сделает, что скажу. Вперед, майор! Все решили.

Глава 50

Второго сентября было объявлено о безоговорочной капитуляции Японии.

Вторая Мировая война закончилась.

Радовались люди и, появилась стойкая уверенность, что вот сейчас-то, наконец, все наладится, будет нормальная жизнь.

Николай не спешил с выводами, как-то отучился дальше сегодняшнего дня заглядывать, планы строить. Сегодня есть — хорошо, будет завтра, завтра и решится что-то. Остальное прах, потому что вилами на воде написано и то ли будет, то ли нет. Что говорить о планах, если даже последние три субботы, как не завел в ритуал, а вырваться на ВДНХ не мог. Пока американская делегация по авиационному заводу да художественным выставкам шастала, все в ружье были поставлены, пахали от зари до зари, следя за порядком и чтобы муха мимо гостей не пролетала, чтобы лишнего чего их глаза не увидели, уши не услышали.

Наконец уехали «гостечки».

А тут Победа над Японией и официальное объявление выходным днем третьего сентября. Выходной! Великий праздник, что и говорить!

Что Николай, что Валя впервые отоспались. Потом сестренка к подружкам убежала, чему мужчина рад был. А сам начистил сапоги, в порядок физиономию помятую от сна привел, и к шести к фонтану на ВДНХ двигался, лавируя в толпе гуляющих, отмечающих, празднующих.

И затормозил, сразу узнав Саньку. Тот посидел, заматерел лицом, но все таким же разгильдяем был. Форма капитана ему очень шла и привлекала внимание не только военных, отдающих честь, но больше женщин и девушек. И Дроздов явно млел, окидывал их насмешливым взглядом, оборачивался, провожая наиболее симпатичные и фигуристые экземпляры.

Николай от волнения за папиросами полез, руки тряслись, лицо кривилось от радости напополам со злость. Так и хотелось заорать: где ж ты был, черт тебя дери, Дрозд?! Я уж тебя двадцать раз похоронил, разгильдяй ты этакий!

Шаг сделал, другой — ноги как ватные, внутри дрожит все, крик рвется и не сдержался — схватил Сашку за грудки, к себе разворачивая, чтобы внимание, наконец, и на него обратил и выдохнул:

— Где ж ты был, чертяка?

У мужчины глаза от удивления посветлели. Миг — одна ладонь Николаю на затылок легла, другая рука в китель на плече вцепилась:

— Колька? — он не верил, он лишь еще хотел поверить. Лицо судорогой подернулось, и мужчины крепко обнялись.