Послесловие - Витич Райдо - Страница 43

"Лежите спокойно Коля и Леночка.

Это очень хорошо, что вы не знаете, как по нашим улицам ходят детины со свастикой и читают "Майн Камф", хорошо что не знаете, что нет уже советских людей, как нет звания человек — есть украинцы, белорусы, русские, таджики. Хорошо, что вы никогда не узнаете, что сорок первый вернулся и снова одна нация пытается доказать другой что выше и лучше, что как и тогда Родину поливают грязью и топчут, давят святое, попирая все мыслимые человеческие законы. Что как тогда, одни идут в бой с голыми руками, стоят до последнего на своем рубеже, а другие верят фашисткой пропаганде и предают свою же Родину, свою землю и своих близких. Что есть уже и полицаи, и хиви, и гетто. Что на Украине собрались ставить памятник зверю Шухевичу, активно вырезавшему своих же соотечественников семьями, выжигавшему деревни, убившему сотни тысяч ни в чем не повинных людей: женщин, стариков, детей. Что Польша, встречавшая нас цветами, закрыла советскую экспозицию в концлагере, и тем плюнула в души замученных. Что в Прибалтике сносят памятники победителям, и называют нас захватчиками.

Хорошо, что вы не знаете, что «благодарные» потомки верят фашистским прихвостням больше чем вам и сравнивают вас с землей, утюжат, как в сорок первом фашисты сравняли целый лес с раненными.

Хорошо, что не слышите, как ваша правнучка ругается с Валей за то, что та, как в годы войны по привычке все складирует запасы съестного, боясь голода, как боялась его все эти годы.

Хорошо, что вы не ведаете той горечи, что испытываю я, наблюдая за происходящим. И кажется мне"…

— Дядя Саша? О чем задумался? — коснулся его Антон, глядя точь в точь, как Николай, чуть исподлобья. И Дроздову на минуту показалось, что перед ним Санин, его самый близкий, самый верный друг, с которым они прошагали Полесье и пережили тяжкие послевоенные годы:

— Мне часто кажется, что в те злые, жестокие годы мы и прожили свои жизни, Коля, все, без остатка. Сколько было отмеряно нам лет — уложились в те кровавые четыре года.

Все, что было до, лишь подготовка, стадия подобная митозу насекомого, готовящегося из куколки превратиться в бабочку. Все что после — анабиоз, в котором лишь сны о тех годах, лишь память об ушедших днях, павших товарищах, лютой ненависти и чистой любви, о верной дружбе. И самые высокие идеалы, и самые низкие пороки — там. Здесь лишь их фантомы, которым неважно наше уважение, как и не страшно презрение.

Для мертвых это уже не имеет значения, но живым необходимо вдвойне, нет — втройне — за них, за себя и за тех, кто будет после нас…

Вы помните об этом, ребята.

Нам больше ничего и не надо…

1 ноября — 1 декабря 2008 г

Зарплата в 45 году на заводах в Москве составляла 600 рублей при двенадцатичасовом рабочем дне. С переходом на восьмичасовой стала 270 рублей. При этом в добровольно-принудительном порядке продолжались делать вычеты из зарплат по Государственному Военному займу у населений. Ежегодно с 42 года рабочие подписывались на сумму равную месячной зарплате и больше. И должны были выплатить эту сумму в течении десяти месяцев государству. Офицеры иногда подписывались до 170 % зарплаты. Хотя при переходе на 8-часовой рабочий день сократил существенно зарплату, выплаты по займу продолжались взиматься по старым расценкам, т. е. в среднем 600 рублей. Стоит прибавить к этому, что зарплата часто задерживалась или выдавалась с большим опозданием. А рабочие тех заводов, что переходили с военной продукции на выпуск промышленную, стали получать в три. А то и четыре раза меньше. Ситуация складывалась плачевная. Доходило до того, что многие не могли выкупить продукты по карточкам — денег не было. Магазины были пусты. Достать продукты питания можно было либо на черном рынке, где цены были втридорога, либо в коммерческих, которых было мало и воспринимались они больше, как насмешка. Одно пирожное в коммерческом стоила месячную зарплату рабочего. Выставленные в витрины деликатесы лишь разжигали злость и аппетит, ведь есть было нечего, а здесь есть что, но не купишь. Дети часто останавливались у витрин и голодными глазами рассматривали кондитерское изделие. Для них недоступно было даже мороженное, что продавали с лотков. Но стоило оно треть зарплаты рабочего, что тоже было невозможной тратой для кошелька гражданина.

Рабочие почти не получали соль, мыло, керосин. Карточка на ребенка до 12 лет составляла: 300 гр хлеба, 6 г жиров, 3 г сахара, 20 г мясопродуктов, 20 круп. Прожить на это можно ровно день, а карточка рассчитывалась на месяц. Для взрослых вес продуктов был больше, но никто не получал по карточкам на мясо именно мясо, как правило отоваривали яичным порошком, овощи и картофель заменяли крупами. На 750 грамм нормы овощей и картофеля выдавали 130 г. пшена. Отпуск промышленных товаров вовсе был как насмешка. Например, за 3 метра материала на пальто, что было положено партийным работникам раз в год, он должен был заплатить 1200 — 1500 рублей, когда зарплата составляла 650 рублей. И это парт работники, а что говорить об обычных гражданских лицах, пришедших с войны солдатах? Все, что было ценного за четыре года войны было обменяно на продукты или продано, люди ходили в чем придется, некоторые из вернувшихся так два года и ходили в форме, не имея возможности переодеться — не во что было.

6 июля 45 вышел указ об отмене спец формы и введении общеармейских званий для офицеров и генералов.

Все жители сельской местности не получали карточек на продовольствие и промтовары. За инвентарем приходилось ездить в город и покупать на свои деньги. При этом колхозник обязан был уплачивать сельскохозяйственный налог, погасить ссуды и задолженности за прошлые года, внести в казну государства налоги и страховые платежи, выработать трудодни. За один трудодень колхозник получал 5 копеек или триста грамм хлеба. Если крестьянин этого не делал, его ждала уголовная ответственность до 8 лет лишения свободы. В итоге нищета колхозников доходила до абсурда и они не продавали излишки, а отрывали от себя, чтобы не попасть в тюрьму. Освобождены от налогов были только семьи инвалидов и погибших красноармейцев, но и эти льготы были отменены 16 октября 1945 года.

Из писем колхозников: "Замечали налоги. Земли дают 0,25 га, а налоги в тройном размере взимают. Я должна сдать 40 кг мяса, 7 масла, 150 штук яиц, 36 пудов картошки. А где все это взять? Хочу уехать из деревни."

"Колхоз за один центнер получает от государства 6 рублей, а покупает у государства хомут за 250 рублей, вилы за 10 рублей, узду за 30. Молока сдает 15 рублей центнер, а жмых покупает по 60 рублей центнер".

В итоге к 46 году все возможности сельского хозяйства были полностью исчерпаны.

Первая была сброшена 6 августа на Хиросиму.

Люди были в шоке, все думали, что война затянется и опять придется жить, как придется: "Еще не успели зажить раны, как снова начались наши мучения". "Когда услышала сообщение о войне с Японией — у меня ноги подкосились, встать не могла. Ведь мы без передышки четыре года впроголодь живем".

Осадное положение в Москве было отменено только 21 сентября 45 года.

21 августа 45 Наркомздрав СССР разрешил изготовлять и отпускать без рецептов средства от головной боли мигрофен, средство от кашля «пектол» и ряд желудочных лекарств.

Центральный дом работников искусства. Выставка открылась 15 октября 45 года.

13 ноября 45

На 45 год в столице обитало 3 759 563 человека. "Летопись Москва Сталинская".

Цены на продукты и промышленные товары по карточкам в простонародье называли пайковыми.

Факт. В январе 45 цены были снижены до 40 % на многие продукты и винно-водочные, табачные изделия. Только в Москве открылось 950 лоточных точек, с которых торговали мороженным, кондитерскими, хлебобулочными, табачными изделиями. Весной того же года появились первые бакалейные лавки.

За прогул или опоздание на 20 минут, работника ждало наказание в виде исправительно-трудовых работ до шести месяцев в 25 % вычетом из зарплаты или заключением до четырех лет. Только с 26 40 по 26 декабря 41 по этому указу было осуждено свыше 7 миллионов человек. 41В 46 еще продолжал действовать указ от 26 июня 40 года. Он будет отменен только 31 мая 48 года.