Погнали - Хелл Ричард - Страница 12

• Предыдущая
• 12/43
• Следующая

— Что ты делаешь? — говорит.

— Прости, но я целую небо.

[7]

— За что простить?

— Нет, ты не понимаешь. Ты — небо.

— Я небо?

— Ага.

— Небо — это предел.

— Ты — предел.

— Вот и я о том же, — говорит она.

Ха. Я рассказываю ей о том, как общался с облаками, а потом меня начинает срубать в сон. Я откидываю назад спинку сидения, закрываю глаза и наслаждаюсь приятным чувством, которое можно определить, как «маленькая овечка заблудилась в лесу, но потом нашлась». Я кладу голову ей на плечо, и засыпаю, и сплю несколько тысяч миль.

В Лос-Анджелесе я уже бывал, два-три раза; но так, проездом, с народом из группы. Это не город. В Нью-Йорке ты как бы внутри, в Лос-Анджелесе — на поверхности, как маркер, пишущий на доске. Это не город, а плоскость — тонко раскатанный лист в мелких трещинках, слой пастели поверх сухого резистентного грунта. Повсюду — ложные сигналы веселья. Броские неоновые вывески и замысловатая архитектура — как улыбки, приклеенные на лицо, искаженное ужасом. И еще запах… сладкий, пугающий… как скрытый мотив орхидеи, притягательный и отвратительный одновременно, как запах своего собственного пердежа.

Но я рад, что я здесь. Я писатель, и я на работе. То есть, у меня есть причина здесь находиться, и при этом я — человек со стороны, и, стало быть, не сопричастен безобразному облику этого места. Да и работа приятственная, прямо скажем. Можно хоть целый день продрочить на диване, главное — хорошо это описать.

Берем такси и едем в мотель, «Закат у Бесси»: по широким пустынным бульварам в перекрестии электрических проводов, сквозь ряды высоких домов и периодических высыпаний в виде причудливых низких построек, совсем рядом с невидимым океаном, которому на нас наплевать.

Таксист сворачивает в квартал безымянных автостоянок и круглосуточных магазинов и высаживает нас у мотеля. «Закат» раскрашен той самой бледной розово-оранжевой калифорнийской краской, которая сразу наводит на мысли о раковинах мелких моллюсков, внутренностях млекопитающих и о том, что скрывается у прекрасного пола под купальниками-бикини.

Что очень логично подводит нас к Дженнифер, то есть, девушке за конторкой портье. Которая как будто сошла со страниц журнала крутого порно. Проникаюсь к ней с первой секунды и чувствую себя как дома. Весь ее характер — в роскошной груди и дерзком голосе. На самом деле, они похожи: высокие, вызывающие и скрипучие, как два огромных воздушных шара, трущихся друг о друга. Она — из тех женщин, которые кажутся одновременно наивными девочками и прожженными бестиями, которых ничто не смутит. Она вся — сексапильная девочка-переросток стандарта пятидесятых и полный набор калифорнийских клише.

В общем, мы с ней мгновенно находим общий язык, зато Крисса вовсю напрягается. Взгляд такой — снисходительный и холодный. Положение так и просится, чтобы на нем сыграть. Когда Дженнифер говорит, с явным, но дружелюбным ехидством, что заказанный для нас номер с двумя кроватями готов, я указываю подбородком на Криссу и объясняю:

— Она храпит.

Зря я это сказал. Очень зря.

Мы идем мимо бассейна в наш номер.

Крисса — в ярости. Когда она злится, ее французский акцент становится очень заметным:

— Тебе так понравилась эта девица?

— Да нет. Ты — лучше.

— Врешь… ты с ней заигрывал за мой счет.

— Я просто пошутил.

— Ничего себе шуточки! Ты меня оскорбил!

Я беспомощно улыбаюсь.

— Да почти все храпят. В этом нет ничего…

— Нет! Я не храплю! Ты нарочно меня унизил, чтобы к ней прикадриться!

— Ну, прости… правда… когда ты храпишь, для меня это — божественная симфония.

— Не смешно! Я не храплю! И дело даже не в этом! Ты что о себе возомнил?! Нет, это немыслимо. — Она открывает свой чемодан, снимает свитер, хватает какую-то шмотку, чтобы надеть вместо свитера, и идет к двери. Пылая праведным гневом.

— Прости меня, ну, пожалуйста, — я пытаюсь ее удержать. Но не тут-то было. Я по-прежнему улыбаюсь — улыбка как будто приклеилась, не отодрать, — но я, правда, немного смущен и чувствую себя полным ничтожеством. И тут мне в голову приходит вполне закономерный и здравый вопрос: — А ты куда, вообще, собралась?

— Пойду погуляю!

— В Лос-Анджелесе негде гулять.

— Тогда, может быть, прокачусь на такси. — Она хватает фотоаппарат и выходит. Я пытаюсь ее задержать, но она хлопает дверью у меня перед носом.

Я не бегу ее догонять, но эта ее зловещая последняя реплика никак не идет у меня из головы. Как говорится, за что боролись, на то и напоролись. Сажусь на кровать и смотрю в пол.

Ну, не гожусь я на роль героя. Даже в собственной книге.

Эх, был бы косяк…

Встаю, подхожу к окну и раздвигаю задернутые занавески.

Открывшийся вид, мое одиночество и остаточное воздействие метадона — все это вкупе создает ощущение шаткого рассеянного равновесия.

Окно выходит на задний двор мотеля, огороженный забором. За забором — еще один двор и маленький оштукатуренный домик. Яркое солнце освещает густой кустарник, над которым порхают птицы и бабочки. Зелень буквально бурлит жизнью — как алхимический тигель, где происходит непонятная и удивительная трансформация. Из белого домика за забором выходит женщина с большой корзиной в руках. Симпатичная женщина, миловидная. Но одета — не очень: простенько, бедно. С виду — несчастная и потерянная. На веревках сушится белье, и я думал, что женщина будет его снимать, но она ставит корзину на землю и собирает в нее игрушки, разбросанные по двору. У меня сжимается сердце. Я люблю эту женщину. Гораздо проще любить человека на расстоянии, думаю я. Избитая мысль. Полжизни за косяк.

Теперь я думаю про Дженнифер. Надо бы пообщаться с ней наедине, так чтобы Крисса не знала. Только захочет ли Дженнифер? Но это легко проверить — вот взять и прямо сейчас пойти к ней. Вдохновляющая идея. Но тут меня вдруг пробивает: я как ребенок, которого мама с папой оставили одного дома, или как лабораторная крыса — хочу, чтобы меня похвалили и дали вкусненького, и не хочу, чтобы меня наказали. Какого хрена. Я просто хочу курнуть травки. Меня тошнит от себя, от всех этих мыслей и вообще от всего.

Иду в ванную — ополоснуться.

Выхожу во двор при мотеле, как Одинокий Рейнджер в предвкушении новых опасностей и приключений. [8]

За конторкой портье никого нет, но там за стойкой есть дверь, и через пару секунд оттуда выходит Дженнифер.

— На самом деле, ты не Билли Бернхард, — говорит она. — Ты Билли Мад.

— А кто ты на самом деле?

— Я — это я, — говорит она. Похоже, мой остроумный ответ не произвел на нее впечатления.

— У меня тут проблема, и я подумал, а вдруг ты сможешь помочь. В общем, хотелось бы раскуриться. Не знаешь, где можно достать?

— В смысле, травы покурить?

— Ага.

— У меня есть с собой. Будешь? — На ней короткое легкое платье с гавайским рисунком, и она босиком.

— Ага…

— Ну, пойдем, — говорит она и открывает дверь в заднюю комнату.

Я подныриваю под стойкой и иду следом за Дженнифер.

— Я бы еще прикупил на потом.

— Сначала попробуй, а то вдруг не понравится.

— Ладно, как скажешь.

Комната за стойкой портье напоминает притон где-нибудь в пригороде: большой мягкий диван у дальней стены, два кресла. Низкий кофейный столик с кипой старых журналов. Окно выходит на улицу, занавески задернуты, но не до конца. Дженнифер закрывает дверь, подходит к окну и поплотнее сдвигает тюль. Я стою над диваном. В горле немного першит от предвкушения — мы остались с ней наедине. Она подходит к дивану, и мы садимся.

Из-под журналов на столике Дженнифер выуживает косяк — уже забитый и готовый к употреблению, — и закуривает.

— Вы просто так приехали или по делу? — спрашивает она. — А это что, твоя девушка?

• Предыдущая
• 12/43
• Следующая