Наука под гнетом российской истории - Романовский Сергей Иванович - Страница 18

На Ломоносова поступила жалоба в следственную комиссию, его вызвали на допрос, он вновь вел себя оскорбительно, за что и был арестован. Можно себе представить накал стра-стей, если только за внутренние академические распри Ломоносов пробыл под арестом с 28 мая 1743 г. по 18 января 1744 г.

Академия наук стала походить на осиное гнездо. Она плыла по воле волн, управляемая лишь номинально. В ней царили дикие нравы и она стала менее всего напоминать в те годы храм науки. Елизавета Петровна решила навести в Академии порядок: она после пятилетнего перерыва в 1746 г. назначила президента Академии наук. Выбрала она младшего брата своего морганатического супруга К.Г. Разумовского. Все бы ничего, да только президенту едва исполнилось 18 лет! Ясно, что акт этот был скорее декоративным. Реальные бразды правления находились в руках воспитателя президента Г.Н. Теплова и всего того же И.-Д. Шумахера.

Именно они составили «Регламент» (Устав) Академии на-ук, который был утвержден в 1747 г. Кстати, тот факт, что составление Устава было поручено паре Теплов – Шумахер, хотя и косвенно, но все же свидетельствует, что антогонизм между немцами и русскими в Академии наук в то время не был самодовлеющим. Реальное противостояние определялось не националь-ностями ученых, а их амбициями. Когда в центре очередного скандала оказывались, к примеру Ломоносов и Миллер, то здесь сталкивались не русский с немцем, а два разных миросозерцания, два противоположных взгляда на науку, да и два, достойные друг друга, темперамента. С другими немцами, например с Х.-Г. Кратценштейном, Ломоносов находил полное взаимопонимание. Так что усиленно внедрявшаяся ранее версия о враждебном отношении Ломоносова к иностранцам просто надуманна [133].

То, что это именно так, прекрасно иллюстрирует многолетний «идеологический» конфликт Ломоносова и Миллера. Сегодня он нам интересен прежде всего тем, что развивался этот спор под соусом не просто национального патриотизма, но национальных интересов, целесообразность ставилась выше истины и это, к сожалению, стало одной из неискорененных традиций русской науки. Причем, если чисто научная подоплека этой распри не вызывала, да и не могла вызвать никаких отрицательных эмоций, то внешняя атрибутика, с помощью которой аргументировалась правота одной из сторон, даже сегодня кажется недостойной.

Так, в 1747 г. покинул Петербург и вернулся в Париж зна-менитый астроном Ж.-Н. Делиль. Он стал для России персоной non grata. Мгновенно было забыто, что ученый более 20 лет отдал становлению русской на-уки, теперь он представлялся чуть ли не врагом Петербургской Академии наук, сношения с ним пресекались. Только за то, что историка Миллера заподозрили в переписке с Делилем, на квартире Миллера в его отсутствие был учинен обыск. Его провели Ломоносов и Тредиаковский 28 января 1748 г. “Уже сам факт, что два академика, два поэта лично обыскивают своего коллегу, живо рисует нравы Академии наук XVIII века” [134]. Так расценил этот факт историк А.Б. Каменский.

Ломоносов направил президенту Разумовскому “доноси-тельную докладную” на Миллера, обвинив того – ни много, ни мало – в “политической неблагонадежности” [135]. Не гнушался Ломоносов писать на Миллера доносы и в высшие сферы, наклеивая на него ярлык “антипатриота”. Цель, правда, уж больно мелка: вырвать у Миллера редактировавшийся им журнал «Еже-месячные сочинения» и издавать его самому [136].

Доносы, как считает Е.В. Анисимов, были одним из способов жизни разложившихся людей в разложившемся аморальном государстве [137].

Однако хватит. Ломоносов все же ученый. И важнее понять, как он работал «научно», какие традиции русской науки заложил, чем знать тех, кого он «заложил» в переносном смысле этого слова. Но анализировать труды Ломоносова во всех областях знания немыслимо. Поэтому мы избрали только одну – геологию [138]. Во-первых потому, что в этой области работы Ломоносова менее известны широкой читающей публике, во-вто-рых, геология, как наука, также родилась только в XVIII веке и в этом смысле Ломоносов был одним из ее восприемников и, в-третьих, геология – специальность автора этой книги.

Итак, в середине XVIII века геологической науки еще не существовало. И хотя уже были известны идеи актуализма (Лео-нардо да Винчи), был сформулирован первый основополагающий принцип стратиграфии (Николаус Стено) и даже высказаны первые робкие соображения о дрейфе материков (Фрэнсис Бэ-кон) – науки о Земле еще не было. Ее основы во второй половине XVIII века только закладывались трудами Д. Геттона, А.-Г. Вернера, Г.-Х. Фюкселя, П.-С. Палласа, И.-Г. Лемана, М.В. Ломоносова и других ученых. В 1761 г. Фюксель дал ей название «геогнозия» и она стала преподаваться в ряде европейских университетов как особая научная дисциплина.

Все смешалось и переплелось на раннем, донаучном этапе развития геологии. Еще не было фактов, не было поэтому и обоснованных ими воззрений. Были лишь прозорливые – чаще же абсурдные – суждения и мысли отдельных провидцев, которые теперь излишне рьяные историки науки явно от «избытка энтузиазма» пытаются выдавать и за учения и даже за теории. В отсутствии достаточного числа, как выражались в XIX веке, «положительно известных явлений», ученые – натуралисты да и философы, размышлявшие о «сотворении мира», писали о Земле в целом, строили внешне красивые, но ничем не обоснованные теории.

Так, в 1755г. немецкий философ И. Кант опубликовал «Всеобщую естественную историю и теорию неба», в 1788 г. шотландец Д. Геттон – «Теорию Земли». Немецкий натуралист А.-Г. Вернер в книге «Новая теория образования Земли» (1791г.) развил свои “полупоэтические, полуневежественные” (так их обозвал Н.А. Головкинский, самый крупный русский геолог XIX века) воззрения на строение земной коры.

По Вернеру, земная кора состоит из 4 всемирных формаций, опоясывающих земной шар. Образовались они последовательно из хаотических вод (menstruum'a) первородного океана. Если почитать историко-научные экскурсы Ч. Лайеля (1830 г.), А.П. Павлова (1920 г.), то подобных теоретических откровений можно найти немало.

Как к ним относиться сейчас? С одной стороны, сегодня, конечно, они выглядят псевдонаучными, от них даже попахивает средневековым мракобесием. Но, с другой, – это вершины геологической науки того времени. Ее творцы – а мы упомянули только самые громкие имена – своими размышлениями, суждениями и идеями не столько обогащали ее фактическую базу, сколько опережали ее. Если в XIX веке, образно говоря, геологи «мыслили фактами» и ничего, лежащего за их пределами, решительно не признавали, то в XVIII cтолетии ученые мыслили «не фактами», а «за факты». Фактов не было, а мысль упорно работала, фактов не было, зато появлялись обобщения и не какие-нибудь скромные региональные, а глобальные всеземные. Срабатывала, видимо, известная закономерность – чем меньше знаешь фактически, тем более тянет на всесветные суждения, тем легче их обосновать и тем правдоподобнее они выглядят. Правда, плёночка из фактов столь тонка, что обобщения эти быстро лопаются, но автор зато успевает потешить свое самолюбие и попасть в анналы.

Таков вкратце научный фон, который мог питать мысли Ломоносова – геолога. Если же вспомнить, что при его обрисовке мы сознательно вышли за хронологические рамки жизни ученого, то фон этот должен выглядеть еще более скудным. Тем более можно лишь удивляться, как при почти полном отсутствии фактической базы Ломоносов смог сформулировать ряд идей, которые и сегодня не выглядят такими уж архаичными.

В геологических работах Ломоносова “наиболее важны высказанные им взгляды, идеи и гипотезы” [139]. Так считал Вернадский. И мы будем исходить из того же.