Наука под гнетом российской истории - Романовский Сергей Иванович - Страница 36

В 1910 г. Академия наук приступила к изучению естественной радиоактивности. Надо было организовать экспедицию в Туркестан и на месте собрать коллекцию “радиоактивных минералов”. Испросили для этой цели у Министерства 800 – 1000 руб. Сумма мизерная, но и в ней Академии было отказано. Выступая на заседании физико-математического отделения в сентябре 1910 г. В.И. Вернадский заявил, что отказ в столь ничтожной сумме на эти важные исследования “необычайно резко выясняет ненормальность положения ученого сословия” России. Отказ в средствах для академической экспедиции, подчеркивал академик Вернадский, заслуживает быть занесенным “в летописи научной жизни нашей страны” и не может быть “оставлен Академией наук без ответа” [278].

В 1913 г. И.И. Мечникова, нобелевского лауреата, работавшего в то время в Париже в институте Пастера, его ученик Д.К. Заболотный пригласил занять пост директора Института экспериментальной медицины в Петербурге. Мечников ответил следующее: “…Хотя я и враг всякой политики, но все же мне было бы невозможно присутствовать равнодушно при виде того разрушения науки, которое теперь с таким цинизмом производится в России” [279]. А в интервью журналу «Вестник Европы» Мечников пояснил свою позицию: “Насколько я слежу за деятельностью русского министерства народного просвещения, я нахожу ее направленной к ущербу науки в России” [280]. Что имел в виду ученый конкретно? Трудно сказать. Но достаточно вспомнить, что всего за год до этого интервью, в 1912 г. XIII Съезд объединенного дворянства вынес решение, что “ни одно высшее учебное заведение не должно быть создано, так так такое создание приближает страну к революции”. Николаю II подобная логика очень понравилась. В “Особом журнале” заседаний Совета министров он начертал на этом решении резолюцию: “В России вполне достаточно существующих университетов. Принять эту резолюцию как мое руководящее указание” [281].

Русское чиновничество принимало подобные решения не оттого, что не осознавало значимости науки и образования в жизни общества. Оно вполне это осознавало. Потому и такие решения. Ведь речь шла не об обществе вообще, а о российском обществе, а для него – с позиций правительства – лучшая жизнь, когда власть может спать спокойно и не думать об этом самом обществе. И.И. Мечников все это прекрасно видел, он знал ситуацию в стране и предпочел заниматься своим прямым делом в Париже, а не воевать с властями в Петербурге.

Подобное отношение к науке и образованию ученые ощущали постоянно. Они как бы претерпелись к своему унизительному положению, понимая, что никакие их призывы постоять за честь отечества никого из российских чиновников не проймут. Для чиновника в России такие понятия всегда стояли на одном из последних мест.

Вот почему ученые так оживились во время «петицион-ной» кампании 1904 года, они не то чтобы верили в возможность радикальных перемен, но все же надеялись, что на волне общественного подъема удастся проломить и глухую стену отчуждения власти от образования и науки. Этим можно объяснить тот энтузиазм, с которым люди науки и просвещения включились в самом начале 1905 г. за составление своей «петиции», известной сейчас как «Записка о нуждах просвещения», или «Записка 342 ученых».

Ученые, солидарные со всей русской интеллигенцией, считали, что на повестке дня стоит один, но главный вопрос – “созыв свободно избранных представителей всего народа, а до этого жизнь России…не может – и мы убеждены – не пойдет сколько-нибудь нормальным порядком” [282].

Так говорилось в резолюции общего собрания С.-Петер-бургского общества взаимопомощи лаборантов и доцентов вузов, принятой 16 января 1905 г., и так же считали практически все члены Академии наук. Шестнадцать из них, не сомневаясь в своей правоте, подписали «Записку 342 ученых», в которой, в частности, говорилось: “Правительственная политика в области просвещения народа, внушаемая преимущественно соображениями полицейского характера, является тормозом в его развитии, она задерживает его духовный рост и ведет государство к упадку” [283]. Что касается средних школ, то “своим строем они подавляют личность как ученика, так и учителя и убивают такие качества человеческой души, развитие которых составляло бы их прямое назначение – любовь к знанию и умению самостоятельно мыслить”. Высшие же учебные заведения, как констатируют авторы «Записки», “приведены в крайнее расстройство и находятся в состоянии полного разложения”[284].

Не лучше обстоит дело и с наукой, с организацией научных исследований, не мыслимой без академических свобод. “Академическая свобода, – пишут авторы «Записки», – не совместима с современным государственным строем России. Для достижения ее недостаточны частичные поправки существующего порядка, а необходимо полное и коренное его преобразование. В настоящее время такое преобразоване неотложно”[285].

Ученые требуют парламентаризма: “Опыт истории свидетельствует, – пишут они, – что эта цель не может быть достигнута без привлечения свободноизбранных представителей всего народа к осуществлению законодательной власти и контролю над действиями администрации. Только на этих основах обеспеченной личной и общественной свободы может быть достигнута свобода академическая – это необходимое условие истинного просвещения”[286].

Еще Дени Дидро писал: “Нет ни прав, ни законов, ни сво-боды там, где Государь распоряжается правами и законами по своему усмотрению”. Французский мыслитель советовал Екатерине II созвать в России Законодательное собрание [287]. Было это в 1777 году. Она, само собой, не послушалась. Но в 1905 г. власти дрогнули, и Россия успела вдосталь насладиться парламентаризмом…

«Записку» эту подписали академики Ф.Ф. Бейльштейн, Н.Н. Бекетов, И.П. Бородин, А.Н. Веселовский, В.В. Заленский, К.И. Залеман, А.М. Ляпунов, А.С. Лаппо-Данилевский, А.А. Марков, С.Ф. Ольденбург, И.П. Павлов, В.В. Радлов, А.С. Фаминцын, Ф.Н. Чернышев, А.А. Шахматов и И.И. Янжул – лучшие люди Академии наук того времени! К ним присоединили свои голоса еще сотни профессоров и преподавателей. Всего около 1500 подписей. Позднее эту «Записку» подписал и академик В.О. Ключевский.

А дальше? Власти, ознакомившись с «Запиской», разуме-ется, не поспешили «озаботиться» нуждами ученого сословия России. Они пошли по пути проторенному и в зависимой стране очень действенному. Короче: решили «разобраться» с подписантами и указать им их истинное место. Взялся за это президент Академии наук Великий князь К.К. Романов.

4 февраля 1905 г. он пишет циркулярное письмо, которое рассылается всем подписавшим эту «Записку» академикам. “Не отвлекаясь рассуждениями о необходимости начала политичес-кой свободы, – пишет Великий князь, – деятели ученых и высших учебных учреждений должны бы сперва освободиться от казенного содержания, коим пользуются от порицаемого ими правительства”[288]. Ментальность власти, как видим, не изменилась со времен Рюриковичей, которые вполне искренне считали, что не они для страны, а Россия – для них. Константин Романов распекает академиков, как провинившихся школяров.

… Вместо призывов к созданию законодательной власти, вы бы, господа, лучше занимались бы своим прямым делом, лучше бы “позаботились о скромном и святом исполнении своего высокого и ответственного ученого и учебного долга” [289].