Наука под гнетом российской истории - Романовский Сергей Иванович - Страница 7

В-пятых, отношение к науке в стране зависело только от политического выбора правящей элиты: до 1917 года к ней относились с терпеливым безразличием, а при Советской власти науку вдруг «полюбили». Но союз режима и науки оказался браком по расчету: науку сытно кормили, но при этом бдительно следили за ее поведением. Добавку к обеду получали лишь те, кто нравился хозяевам, а «неблагодарные» вообще лишались стола.

В-шестых, Академия наук, будучи бюрократическим учреждением, мгновенно заразила бациллами «чиновничьей правды» и саму науку. Это означает, что руководящая научная элита стала служить не столько научным ценностям, сколько услуживать власти, а рядовые научные сотрудники оказались маргиналами даже в собственной среде, ибо их положение в науке во многом зависело от каприза их непосредственного начальства. Этот симптом был характерен всегда, но особенно зримо он проявился в советский период, когда по узкому идеологическому коридору, проложенному строго вдоль «генеральной линии», могли перемещаться лишь люди особого склада, у которых интеллект заменяло чутье. Они не шарахались от стенки к стенке, а потому всегда были первыми. Они – номенклатура. Они же – проводники руководящих указаний. Ученые труды в те годы плодить было легко, творить – почти невозможно, ибо сам климат перестал быть идееносным. Отмеченные «особости» помогут не только глубже уяснить социальную историю российской науки, но и более трезво оценить тот «обвал», что случился с нашей наукой в последние годы. А значит – предложить и конструктивные пути выхода из кажущегося тупика.

Самые первые шаги официальной науки в России изучены весьма обстоятельно. Из многих сотен работ на эту тему мы упомянем лишь самые значительные [38]. Пафос всех этих трудов неизменен: благодаря гениальной дальновидности Петра Великого, наука в России состоялась; и хотя отношение к ней со стороны государства было неровным, она не только не зачахла, но, напротив, одарила мир великими открытиями и вписала в сокровищницу знаний имена многих национальных гениев. Само собой, своеобразным «центром тяжести» всех без исключения исследований по истории науки в России является величественная фигура Петра I.

На самом деле, в истории России, пожалуй, всего два деятеля соразмерны по масштабу позитивных деяний. Это Святой Владимир, который крестил Русь в X веке и тем самым, вырвав ее из языческого первородства, духовно приобщил к Византии и Европе, и Петр Великий, реформы которого окончательно прикончили дремучее Московское царство, привели к рождению Российской империи и к духовному единению с Европой до-бавили единение материальное: в культуре, технике, науке. После себя Петр оставил, если и не европейское, то вполне готовое стать таковым Российское государство.

Вот почему до сего дня фигура Петра I вызывает столь пристальный интерес историков, одних восторгая, других приводя в бешенство. Причем сама личность Петра “удивительно цельная” [39] и когда говорят о противоречивой фигуре российского преобразователя, то невольно лукавят: противоречив не сам Петр, противоречиво отношение к нему. Но еще С.М. Соловьев резонно заметил [40], что крайние оценки Петра: восторженная и хулительная – не исторические, а эмоциональные, ибо следуя им, мы поневоле толкуем Петра как некую сверхестественную силу, кометой пронесшейся по российским просторам, разворошив-шей все и удалившейся в Вечность. И до Петра была российская история, и до него были преобразователи. Более того, все они в определенном смысле трудились, чтобы сделать реальными его реформы. И все же без Петра радикальный слом русской жизни никогда бы не состоялся. Для этого были нужны его цельность, его ум, его фанатизм, его смелость и его жестокость.

По мнению В.С. Соловьева, Петр I своей властной и деспотичной рукой навсегда разбил нашу “национальную исключительность” и вернул Россию человечеству [41]. Точнее все же сказать – пытался вернуть, ибо Россия продолжает этому активно сопротивляться и на пороге XXI века. А не смог он этого сделать потому только, что желание силой развеять миф о национальной исключительности лишь укрепило его корни в душах и умах людей.

“В Петре были черты сходства с большевиками. – Писал Н.А. Бердяев. – Он и был большевиком на троне” [42]. Это весьма точное наблюдение, потому оно и совпало у поэта (М.Волошин: “Великий Петр был первый большевик”) и философа. Но сходство с большевиками, надо сказать, все же поверхностное – оно лишь в методах достижения цели. Но сами цели (а это главное!) диаметральные: Петр проводил реформы ради приобщения России к европейской цивилизации, реально существовавшей и манившей его своими бесспорными экономическими и культурными выгодами для России; большевики же не реформы проводили, а строили «светлое будущее», пытаясь втиснуть реалии в выдуманные их теоретиками абстрактные схоластические схемы, т.е. стремясь сделать живой реальностью мертвую утопию.

Свои реформы Петр двигал неистово, он сметал со своего пути всех, кто им противился. В итоге измотал себя и страну, но своего добился: Россия с величайшим напряжением преодолевая инерцию, сдвинулась со своей исторической стоянки и тяжело поползла вслед убежавшей вперед Европе…

При Петре было принято несколько тысяч законодательных актов. Они касались всего. Не было ни одной сферы российской жизни, которая смогла избежать их вмешательства. Многие из указов царя были глубокими и дальновидными, некоторые – сиюминутными, эмоциональными и даже мелочными. Но любой из них был насквозь пропитан энергией и нетерпением автора. Нетерпеливость, пожалуй, наиболее характерная доминанта петровских преобразованй. Пушкин не зря сказал, что у него сложилось впечатление, будто ряд указов Петра писан кнутом.

Когда нетерпеливость подавляет здравый смысл, то взор неизбежно устремлен в перспективу и то, что делается на грешной земле, остается вне поля зрения. Начинание поэтому немедленно оказывается подражательным и на реальные процессы практически никакого влияния не оказывает. Именно таким стало одно из последних монарших повелений Петра: учредить в России Академию наук, хотя прекрасно было известно, что ни социальной, ни культурной базы для этого не было, что ни один русский человек не мог в то время стать ее членом. Поспешность обернулась тем, что наука так и не стала органически необходимой России, а усилия ученых-одиночек, обогативших сокровищницу знаний великими открытиями, абсолютно не влияли на общий характер экономического и культурного развития. Как заметил А.С. Изгоев, “основное преступление старого режима против науки (это написано в 1918 г. – С.Р.) заключалось в том, что он не дал у нас возможности укорениться научной традиции, трактуя ученых как чиновников самодержавной власти” [43].

Иначе говоря, нетерпение Петра привело к тому, что наша национальная наука оказалась, что мы уже отметили, под гнетом российской истории и вместо мощного стимулятора прогресса стала нищей падчерицей, ждущей подаяния от безразличного ко всему чиновника…

Начал Петр основательно и сразу дал понять всем, что не собирается менять наличники на окнах русской избы, а будет строить новое здание – на века!

В 1697 г. Петр под именем волонтера Петра Михайлова выехал в составе Великого посольства в Европу. Цель одна – учиться самому и учить подданных. Он не стеснялся прошлого России и ясно видел ее будущее. Он не завидовал Европе, а скорее смотрел на нее свысока, будучи уверенным, что ЕГО Россия еще утрет ей нос. Если верить графу А.И.Остерману, то Петр якобы заявил: “Мы возьмем у Европы все полезное, а потом повернемся к ней задом” [44]. Одним словом, он заставил Россию заниматься делом.