История одной девочки - Сизова Магдалина Ивановна - Страница 25

• Предыдущая
• 25/28
• Следующая

Ибо то, чего она хотела и без чего самая лучшая роль балета казалась ей пустой, было соединение танца с актёрской игрой и сочетание в одном лице балерины и актрисы.

Дом Терновых был всегда полон артистами всех областей искусства: отдыхающими художниками, старыми композиторами, гастролирующими актёрами.

В первое время привычный Гале страх — чего-то не знать — удерживал её от разговоров с этими людьми. Но они говорили о таких интересных и нужных ей вещах, что скоро она забыла о своём страхе, всё чаще вступая в общую беседу.

До начала сезона у неё оставалось ещё две недели отдыха, когда однажды утром Николай Сергеевич Тернов сказал:

— Знаете что, Галечка, едемте с нами на Селигер! Мы туда отправляемся на днях, и, если поедете с нами, вы ещё успеете наглядеться на тамошние замечательные места. Такого озера вы нигде не видели!

— Да нечего её уговаривать, просто я её силком с собой беру, — сказала Екатерина Ивановна. — Ну как, Галюша, поедете добровольно или вас силком везти?

Галя вспомнила озеро Щор, представила себе, как много дадут ей ещё две недели жизни и общения в тишине с двумя людьми, ставшими ей дорогими, и в ту же минуту согласилась.

Эти две недели на берегах несравненного по красоте озера, перед которым озеро Щор казалось детской игрушкой и на котором пропадала Галя в лодке с веслом, с рыболовными сетями с утра до вечера и с ночи до зари, — остались незабываемыми в её памяти и оказали огромное влияние на её творческую жизнь.

Широкое озеро, уходившее в бесконечные дали, многочисленные острова его, заросшие старым лесом, густые заросли цветов, долгие закаты, зажигавшие рубины в глубоких водах, — никогда не уйдёте вы из памяти!

Не уйдут из памяти и долгие беседы в маленькой лодочке, затерявшейся где-нибудь в камышах.

— Вы, Галенька, прислушивайтесь больше к своему внутреннему голосу, — говорит Николай Сергеевич, держа неподвижно весло и всматриваясь в даль, — и этому голосу верьте. И, если он скажет вам, что вы делаете что-то не совсем хорошо, ищите нового в своей работе, невзирая на похвалы. Но, если он говорит вам, что вы на правильном пути, не слушайте никого и идите по этому пути до конца. Художник имеет право верить самому себе.

Щурясь на яркие полосы заката в тёмной глубине воды, Екатерина Ивановна медленно добавляет:

— А главное, Галя, берите каждую новую роль как живой образ и наполняйте её настоящими чувствами. Этот образ должен быть для вас всегда новым и только вашим, улановским, свойственным только вам и только вашей актёрской личности…

Неузнаваемы и новы стали для Гали репетиции, когда все вместе вернулись они в город и начали каждый свою работу.

Теперь она знала, чего хотела: ей хотелось овладеть живым образом своей роли так, чтобы, танцуя Аврору и танцуя Ледяную деву, одни и те же движения наполнить разным содержанием.

Теперь в свободный вечер она мчалась радостно в шумную квартиру Терновых, здесь, в городе, всегда наполненную актёрами и их учениками.

Екатерина Ивановна, выслушав рассказы Гали о работе и о каких-нибудь новых сомнениях, говорила, увлекаясь и сверкая глазами:

— Чтобы овладеть ролью, надо почувствовать образ, как чувствуешь собственную жизнь.

— И эпоху соответствующую нужно знать, — добавлял Николай Сергеевич, — начиная от архитектуры и музыки, вплоть до мелочей костюма. Много, очень много нужно знать, Галюша!

Работа над каждой ролью приобретала новый смысл.

Их было так много — балетов, в которых она танцевала в первые же годы своей артистической работы: «Раймонда», «Спящая красавица», «Лебединое озеро», «Ледяная дева». И она видела много раз, как их танцевали другие. Когда она была девочкой и ученицей, её восхищали и танцы и костюмы главных героинь. Но, по мере того как она вырастала, это начинало не удовлетворять её. И теперь она поняла почему.

Она вдруг представила себе, что было бы, если бы все эти роли танцевала одна и та же балерина, в одном и том же простом рабочем платье для тренировки. Можно ли было бы тогда отличить одну роль от другой? Нет, не отличить тогда «Раймонду» от «Ледяной девы», Аврору в «Спящей красавице» от Тао Хоа в «Красном цветке»! Что же меняется в танцовщице, когда после одной роли она начинает танцевать другую?

Изменятся причёска, грим и костюм, но эта внешняя часть сценического образа должна отвечать его внутреннему характеру. Именно этот внутренний характер и интересовал её, но он оставался как бы вне поля зрения у тех танцовщиц, которым был важен только технический блеск выполнения.

На первой репетиции «Спящей красавицы» с оркестром Уланова стояла у самой сцены, ожидая своего выхода и музыки, начинающей её танец. Его построение, его рисунок были ею давно усвоены и исполнялись не в первый раз.

Но теперь впервые она думала не о том, как она танцует, а о том, кого она танцует. Образ Авроры, раньше бывший только именем роли, теперь облекался в её сознании живой плотью и кровью, полной огня и веселья. Аврора точно выплывала из тумана; она сливалась с существом и с сердцем самой Гали. И вот это уже не только Галя Уланова, это ещё и Аврора. И сейчас, вот сейчас, когда в скрипках уже слышится где-то тема её танца, она, Галя Уланова, превратится в шестнадцатилетнюю принцессу, полную радости и веселья, потому что сегодня день её рождения и на этот праздник съехались гости и женихи со всей страны, и с тем, который лучше всех, она будет сейчас танцевать. Радость переполняет сердце юной Авроры (и Гали) до того рокового мгновения, когда веретено укололо ей палец и она заснула на сто лет.

Так Аврора стала точно частью её существа.

И вот «Ледяная дева». Неужели это её, Галино, тело словно скользит над землёй и каждое движение его полно такой чёткости и холодной чистоты, с какой светится тонкий лунный серп в морозном небе? Как далека она теперь от ликующей, весёлой Авроры! Но и Аврора и Ледяная дева равно живут в Гале, они созданы ею. И это её, Галины, руки поднимаются и протягиваются в воздух, как крылья, несущие её над дощатым полом сцены, точно над снежной землёй.

Все образы, все роли стали теперь для Гали живыми существами, и танец стал выразителем внутреннего характера этих образов.

Но самым замечательным и самым важным было то, что Галя начинала теперь сознавать и чувствовать свою собственную художественную личность.

Как-то зимним вечером они шли втроём пешком с концерта, направляясь ужинать к Терновым, у которых в эти часы сходились обычно наиболее близкие друзья после спектаклей.

Над застывшим пустынным каналом только что носилась вьюга, и теперь, когда она улеглась, пушистый чистейший снег точно белой пеной покрыл чугунные перила моста и каждый выступ каменных громад Ленинграда, подчёркивая их величавые линии.

Сюда не доносились звонки трамваев, и в этой тишине безлюдного позднего часа Галя ещё слышала только что отзвучавшую музыку, повторенную памятью. Они остановились на минуту над тихим каналом, и Галя сказала:

— Музыка передаёт все чувства и все состояния человеческой души. Она может радовать и потрясать, она может вызывать и слёзы и восторг. Почему же нельзя передать этого в движении? Это тоже большое искусство, не правда ли?

— Правда, — ответил ей Николай Сергеевич, — но такое искусство достигается очень немногими — единицами.

Екатерина Ивановна обняла Галю за плечи и, стряхивая снег с её меховой шубки, добавила:

— Вы это можете, Галюша, и в этом ваше отличие от других мастеров вашего искусства, хотя у нас были и есть замечательные, первоклассные балерины.

• Предыдущая
• 25/28
• Следующая