Прощай, оружие! - Хемингуэй Эрнест Миллер - Страница 5

• Предыдущая
• 5/60
• Следующая

– Как это приятно. Так редко встречаешь хорошего врача в прифронтовой полосе. Ведь это прифронтовая полоса, правда?

– Конечно.

– Дурацкий фронт, – сказала она. – Но здесь очень красиво. Что, наступление будет?

– Да.

– Тогда у нас будет работа. Сейчас никакой работы нет.

– Вы давно работаете сестрой?

– С конца пятнадцатого года. Я пошла тогда же, когда и он. Помню, я все носилась с глупой мыслью, что он попадет в тот госпиталь, где я работала. Раненный сабельным ударом, с повязкой вокруг головы. Или с простреленным плечом. Что-нибудь романтическое.

– Здесь самый романтический фронт, – сказал я.

– Да, – сказала она. – Люди не представляют, что такое война во Франции. Если б они представляли, это не могло бы продолжаться. Он не был ранен сабельным ударом. Его разорвало на куски.

Я молчал.

– Вы думаете, это будет продолжаться вечно?

– Нет.

– А что же произойдет?

– Сорвется где-нибудь.

– Мы сорвемся. Мы сорвемся во Франции. Нельзя устраивать такие вещи, как на Сомме, и не сорваться.

– Здесь не сорвется, – сказал я.

– Вы думаете?

– Да. Прошлое лето все шло очень удачно.

– Может сорваться, – сказала она. – Всюду может сорваться.

– И у немцев тоже.

– Нет, – сказала она. – Не думаю.

Мы подошли к Ринальди и мисс Фергюсон.

– Вы любите Италию? – спрашивал Ринальди мисс Фергюсон по-английски.

– Здесь недурно.

– Не понимаю. – Ринальди покачал головой.

– Abbastanza bene [Недурно (итал.)], – перевел я. Он покачал головой.

– Это не хорошо. Вы любите Англию?

– Не очень. Я, видите ли, шотландка.

Ринальди вопросительно посмотрел на меня.

– Она шотландка, и поэтому больше Англии любит Шотландию, – сказал я по-итальянски.

– Но Шотландия – это ведь Англия.

Я перевел мисс Фергюсон его слова.

– Pas encore [Еще нет (франц.)], – сказала мисс Фергюсон.

– Еще нет?

– И никогда не будет. Мы не любим англичан.

– Не любите англичан? Не любите мисс Баркли?

– Ну, это совсем другое. Нельзя понимать так буквально.

Немного погодя мы простились и ушли. По дороге домой Ринальди сказал:

– Вы понравились мисс Баркли больше, чем я. Это ясно, как день. Но та шотландка тоже очень мила.

– Очень, – сказал я. Я не обратил на нее внимания. – Она вам нравится?

– Нет, – сказал Ринальди.

На следующий день я снова пошел к мисс Баркли. Ее не было в саду, и я свернул к боковому входу виллы, куда подъезжали санитарные машины. Войдя, я увидел старшую сестру госпиталя, которая сказала мне, что мисс Баркли на дежурстве.

– Война, знаете ли.

Я сказал, что знаю.

– Вы тот самый американец, который служит в итальянской армии? – спросила она.

– Да, мэм.

– Как это случилось? Почему вы не пошли к нам?

– Сам не знаю, – сказал я. – А можно мне теперь перейти к вам?

– Боюсь, что теперь нельзя. Скажите, почему вы пошли в итальянскую армию?

– Я жил в Италии, – сказал я, – и я говорю по-итальянски.

– О! – сказала она. – Я изучаю итальянский. Очень красивый язык.

– Говорят, можно выучиться ему в две недели.

– Ну нет, я не выучусь в две недели. Я уже занимаюсь несколько месяцев. Если хотите повидать ее, можете зайти после семи часов. Она сменится к этому времени. Но не приводите с собой разных итальянцев.

– Несмотря на красивый язык?

– Да. Несмотря даже на красивые мундиры.

– До свидания, – сказал я.

– A rivederci, tenente. [До свидания, лейтенант (итал.)]

– A rivederla. – Я отдал честь и вышел. Невозможно отдавать честь иностранцам так, как это делают в Италии, и при этом не испытывать замешательства. Итальянская манера отдавать честь, видимо, не рассчитана на экспорт.

День был жаркий. Утром я ездил в верховья реки, к предмостному укреплению у Плавы. Оттуда должно было начаться наступление. В прошлом году продвигаться по тому берегу было невозможно, потому что лишь одна дорога вела от перевала к понтонному мосту и она почти на протяжении мили была открыта пулеметному и орудийному огню. Кроме того, она была недостаточно широка, чтобы вместить весь необходимый для наступления транспорт, и австрийцы могли устроить там настоящую бойню. Но итальянцы перешли реку и продвинулись по берегу в обе стороны, так что теперь они удерживали на австрийском берегу реки полосу мили в полторы. Это давало им опасное преимущество, и австрийцам не следовало допускать, чтобы они закрепились там. Я думаю, тут проявлялась взаимная терпимость, потому что другое. предмостное укрепление, ниже по реке, все еще оставалось в руках австрийцев. Австрийские окопы были ниже, на склоне горы, всего лишь в нескольких ярдах от итальянских позиций. Раньше на берегу был городок, но его разнесли в щепы. Немного дальше были развалины железнодорожной станции и разрушенный мост, который нельзя было починить и использовать, потому что он просматривался со всех сторон.

Я проехал по узкой дороге вниз, к реке, оставил машину на перевязочном пункте под выступом холма, переправился через понтонный мост, защищенный отрогом горы, и обошел окопы на месте разрушенного городка и у подножия склона. Все были в блиндажах. Я увидел сложенные наготове ракеты, которыми пользовались для вызова огневой поддержки артиллерии или для сигнализации, когда была перерезана связь. Было тихо, жарко и грязно. Я посмотрел через проволочные заграждения на австрийские позиции. Никого не было видно. Я выпил с знакомым капитаном в одном из блиндажей и через мост возвратился назад.

Достраивалась новая широкая дорога, которая переваливала через гору и зигзагами спускалась к мосту. Наступление должно было начаться, как только эта дорога будет достроена. Она шла лесом, круто изгибаясь. План был такой: все подвозить по новой дороге, пустые же грузовики и повозки, санитарные машины с ранеными и весь обратный транспорт направлять по старой узкой дороге. Перевязочный пункт находился на австрийском берегу под выступом холма, и раненых должны были на носилках нести через понтонный мост. Предполагалось сохранить этот порядок и после начала наступления. Как я себе представлял, последняя миля с небольшим новой дороги, там, где кончался уклон, должна была простреливаться австрийской артиллерией. Дело могло обернуться скверно. Но я нашел место, где можно было укрыть машины после того, как они пройдут этот последний опасный перегон, и где они могли дожидаться, пока раненых перенесут через понтонный мост. Мне хотелось проехать по новой дороге, но она не была еще закончена. Она была широкая, с хорошо рассчитанным профилем, и ее изгибы выглядели очень живописно в просветах на лесистом склоне горы. Для машин с их сильными тормозами спуск будет нетруден, и, во всяком случае, вниз ведь они пойдут порожняком. Я поехал по узкой дороге обратно.

Двое карабинеров задержали машину. Впереди на дороге разорвался снаряд, и пока мы стояли, разорвалось еще три. Это были 77-миллиметровки, и когда они летели, слышен был свистящий шелест, а потом резкий, короткий взрыв, вспышка, и серый дым застилал дорогу. Карабинеры сделали нам знак ехать дальше. Поравнявшись с местами взрывов, я объехал небольшие воронки и почувствовал запах взрывчатки и запах развороченной глины, и камня, и свежераздробленного кремня. Я вернулся в Горицию, на нашу виллу, и, как я уже сказал, пошел к мисс Баркли, которая оказалась на дежурстве.

За обедом я ел очень быстро и сейчас же снова отправился на виллу, где помещался английский госпиталь. Вилла была очень большая и красивая, и перед домом росли прекрасные деревья. Мисс Баркли сидела на скамейке в саду. С ней была мисс Фергюсон. Они, казалось, обрадовались мне, и спустя немного мисс Фергюсон попросила извинения и встала.

– Я вас оставлю вдвоем, – сказала она. – Вы отлично обходитесь без меня.

– Не уходите, Эллен, – сказала мисс Баркли.

– Нет, уж я пойду. Мне надо писать письма.

• Предыдущая
• 5/60
• Следующая