Райский сад - Хемингуэй Эрнест Миллер - Страница 39

• Предыдущая
• 39/44
• Следующая

— Убедился, что все так, как я сказала? — спросила Кэтрин.

— Да, — сказал Дэвид. Он облокотился на стойку.

— Наверное, достаточно было сжечь только газетные вырезки, — сказала Кэтрин. — Но я решила уничтожить все подчистую.

— Да, ты постаралась, — сказал Дэвид.

— Теперь ты можешь спокойно работать над повестью о нашем путешествии, и тебе ничто не помешает.

— Конечно, — сказал Дэвид.

— Хорошо, что ты рассуждаешь здраво, — сказала Кэтрин. — Ты даже не представляешь себе, какие они были плохие. Я должна была доказать тебе.

— Разве нельзя было сохранить хотя бы рассказ про Кибо? Он же тебе нравился.

— Я же сказала, что пыталась найти рассказ. Но если хочешь написать заново, я могу повторить его слово в слово.

— Любопытно получится.

— Действительно любопытно. Увидишь. Могу пересказать тебе его прямо сейчас. Начнем, если хочешь.

— Нет, — сказал Дэвид. — Не сейчас. Может быть, ты его запишешь?

— На бумаге у меня ничего не получается. Ты же знаешь. А пересказать могу в любой момент. Ведь другие рассказы тебе ни к чему? Они были совсем никудышные.

— Все-таки зачем ты это сделала?

— Чтобы помочь тебе. Ты поедешь в Африку и напишешь все заново. Теперь ты стал взрослым и сумеешь во всем разобраться. Природа не могла сильно измениться. Впрочем, лучше бы ты написал что-нибудь об Испании. Ты говорил, что природа там напоминает Африку, но зато в Испании говорят на нормальном языке.

Дэвид налил себе виски, отыскал бутылку минеральной воды и долил немного в стакан. Он вспомнил тот день и то место в долине по дороге в Ле-Гро-дю-Руа, когда они набрали в бутылки такой же минеральной воды и как…

— Давай не будем говорить о писательстве, — сказал он Кэтрин.

— Но я хочу, — сказала Кэтрин. — Только о настоящей, нужной работе. У тебя так хорошо получалось, пока ты не начал писать эти рассказы. Отвратительнее всего было читать о грязи, о мухах, о жестокости и зверствах. Ты, похоже, просто погряз в них. А эта ужасная сцена бойни в кратере и бессердечность твоего отца?

— Можно сейчас не говорить об этом? — спросил Дэвид.

— Нет, я буду говорить, — сказала Кэтрин. — Я хочу, чтобы ты понял, почему я должна была их сжечь!

— Напиши все, что хочешь сказать, — сказал Дэвид. Я бы предпочел тебя не слышать.

— На бумаге у меня ничего не получится, Дэвид.

— Получится.

— Нет. Но я могу пересказать их кому-нибудь, кто сможет записать, — сказала Кэтрин. — Если бы ты относился ко мне получше, ты бы сам записал. Если бы ты любил меня, то был бы рад помочь.

— У меня только одно желание — убить тебя, — сказал Дэвид. — И я не делаю этого только потому, что ты — сумасшедшая.

— Ты не смеешь так говорить со мной, Дэвид.

— Неужели?

— Нет. Не смеешь. Не смеешь. Слышишь?

— Слышу.

— Тогда запомни, ты не смеешь говорить мне такое. Не смеешь говорить такие гадости.

— Слышу, слышу, — сказал Дэвид.

— Не смеешь. Я не потерплю. Я разведусь с тобой.

— Буду только рад.

— Тогда я останусь и не дам тебе развода.

— Тоже неплохо.

— Я сделаю с тобой все, что захочу.

— Уже сделала.

— Я убью тебя.

— Наплевать, — сказал Дэвид.

— Даже в такую минуту ты не способен выражаться как джентльмен.

— Интересно, что сказал бы джентльмен в такую минуту?

— Что он сожалеет.

— Ладно, — сказал Дэвид. — Я сожалею… Я сожалею, что встретил тебя. Я сожалею, что женился на тебе.

— Я тоже.

— Заткнись, будь добра. Расскажи это кому-нибудь другому, кто сможет изложить все на бумаге. Я сожалею, что твоя мать встретила твоего отца и они зачали тебя. Я сожалею, что ты родилась и выросла. Я сожалею обо всем, что мы делали вместе, — и плохом, и хорошем…

— Неправда.

— Ладно, — сказал он. — Заткнусь я. Я не собираюсь произносить речей.

— Тебе просто жаль самого себя.

— Возможно, — сказал Дэвид. — Но, черт возьми, дьяволенок, зачем тебе понадобилось их сжигать? Мои рассказы?

— Я должна была, Дэвид, — сказала она. — Жаль, если ты не понимаешь.

На самом деле он все понял еще раньше, и его вопрос, теперь это было ясно, был чисто риторическим. Он не любил пустых фраз, не доверял фразерам, и ему стало стыдно за свою слабость. Он неторопливо пил виски с содовой, думая о том, как ошибаемся мы, считая, что, поняв, можно все простить, и постарался внутренне собраться, как в былые времена, когда вместе с механиком и каптенармусом проверял перед вылетом самолет, его мотор и вооружение. Тогда в этом не было необходимости, потому что они и так превосходно делали свое дело, но для него это был способ не думать о предстоящем и, как ни сентиментально это звучит, хоть как-то утешало. Сейчас это было необходимо, потому что он искренне был готов убить Кэтрин. Ему было стыдно за последовавшую за этими словами тираду. Но все сказанное было правдой, и теперь нужно было взять себя в руки на случай, если он вдруг начнет терять контроль над собой. Он налил еще виски, добавил минеральной воды и стал смотреть, как поднимаются и лопаются крошечные пузырьки воздуха. «Чтоб ее черти взяли», — подумал он, но вслух сказал:

— Извини, я погорячился. Конечно же, я понимаю.

— Очень рада, Дэвид, — сказала она. — Утром я уезжаю.

— Далеко?

— В Андай, а оттуда в Париж, чтобы найти художников для книги.

— Вот как?

— Да. По-моему, надо ехать. Мы и так потеряли много времени, а сегодня мне столько удалось сделать, что не хочется сбавлять темп.

— Как ты поедешь?

— На «бугатти».

— Не стоит ехать одной.

— Но я хочу.

— Не стоит, дьяволенок, поверь мне. Я не отпущу тебя.

— А поездом можно? Есть поезд прямо до Байонна. А там или в Биаррице я могу взять напрокат машину.

— Давай поговорим об этом утром.

— Но я хочу сейчас.

— Тебе не следует ехать, дьяволенок.

— Я поеду, — сказала она. — И ты меня не остановишь.

— Я только думаю о том, как тебе лучше добраться.

— Нет. Неправда. Ты не хочешь, чтобы я ехала.

— Если подождешь немного, мы можем поехать вместе.

— Я не хочу ехать вместе. Я хочу поехать завтра на машине. Если ты против, я поеду поездом. Ты не можешь помешать мне уехать на поезде. Я уже достаточно взрослая, а быть твоей женой еще не значит быть твоей рабой или твоей собственностью. Я еду, и ты меня не остановишь.

— Ты вернешься?

— Думаю, да.

— Понятно.

— Ничего тебе не понятно, но это не важно. План очень разумный и правильный. Из него уже ничего не выбросишь…

— В мусорную корзину, — подсказал Дэвид, но тут же вспомнил о самообладании и сделал глоток виски. — Хочешь в Париже посоветоваться со своими адвокатами? — спросил он.

— Если понадобится. Обычно я с ними советуюсь. Раз у тебя нет адвокатов, это еще не значит, что другим возбраняется их иметь. Или ты хочешь обратиться к моим?

— Нет, — сказал Дэвид. — К черту твоих адвокатов.

— Как у тебя с деньгами?

— С деньгами все в порядке.

— Нет, правда, Дэвид? Рассказы, должно быть, немало стоили. Мне это не давало покоя, но я свои обязательства помню. Я все выясню и сделаю что положено.

— Что-что?

— Сделаю все, что положено.

— И что же положено?

— Я оценю их стоимость и перечислю на твой счет в два раза больше.

— Вот это щедрость, — сказал Дэвид. — Ты всегда была бессребреницей.

— Я хочу быть справедливой, Дэвид, и рассказы, возможно, стоят намного больше, чем их могут оценить.

— И кто же назначит цену?

— Найдется кто-нибудь. Есть же люди, знающие цену всему.

— Кто же?

— Ну, не знаю, Дэвид. Наверное, такие, как редактор журнала «Атлантик мансли», или «Харперз», или «Нувель ревю франсэз».

— Пойду-ка пройдусь немного, — сказал Дэвид. — С тобой все в порядке?

— Все, если не считать того, что меня гложет вина за причиненное тебе зло, и я должна это как-то компенсировать, — сказала Кэтрин. — Мне надо в Париж еще и поэтому. Не хотелось говорить тебе.

• Предыдущая
• 39/44
• Следующая