Выбери любимый жанр

Зеленые холмы Африки - Хемингуэй Эрнест Миллер - Страница 36


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:

36

— Что это, комедия Чаплина? — сердито сказал я по-английски. Но оба они продолжали тихонько посмеиваться у меня за спиной. Наконец после кошмарного пути через лес мы увидели свой костер, и М'Кола, казалось, был очень доволен, когда Дед упал, пролезая в темноте сквозь колючую изгородь. Только когда я посветил ему фонарем, указав пролом в изгороди, он встал, ругаясь, и с трудом поднял свою ношу-голову куду. Когда мы подошли к костру и Дед положил череп куду около хижины, я увидел, что лицо у него в крови. М'Кола, тоже положив свою ношу, указал на Деда и со смехом затряс головой. Бедный Дед совершенно обессилел, лицо было все исцарапано, покрыто грязью и кровью, но он благодушно посмеивался. — Бвана упал, — проговорил М'Кола и изобразил, как я повалился на землю. Оба фыркнули.

Я шутливо замахнулся на него и сказал:

— Шенци!

Он снова изобразил, как я падал, но тут появился Камау. Он вежливо и почтительно пожал мне руку, сказал: «Хорошо, бвана! Очень хорошо, бвана!» — потом подошел к головам; глаза у него заблестели, он встал на колени и, поглаживая рога куду, ощупывая уши, затянул ту же монотонную песню, похожую на вздохи: «Ооо-ооо!», «Иии-иии!» — что и М'Кола. Я вошел в палатку и в темноте-фонарь мы оставили в лесу свежевальщикам-умылся, снял мокрую одежду, затем, порывшись в рюкзаке, достал пижаму и купальный халат. Выйдя к костру переодетый, я положил мокрую одежду и башмаки у огня, и Камау развесил все на жердях, а башмаки, каждый в отдельности, надел на колья, которые воткнул в землю на некотором расстоянии от огня, чтобы кожа не покоробилась.

Я присел на бачок, прислонясь спиной к дереву, а Камау принес бутылку и налил мне в кружку виски, я добавил туда воды из фляги и стал пить, глядя в огонь, ни о чем не думая, в полном блаженстве, чувствуя, как тепло разливается по телу и под влиянием виски все во мне расправляется, как расправляют смятую простыню, ложась в постель; Камау тем временем принес банки с консервами и спросил, что приготовить на ужин. У нас было три банки особого «рождественского» фарша высшего качества, три банки лососины и три — с консервированным компотом, а еще много шоколада и коробка рождественского пудинга, тоже высшего качества. Я велел унести все, недоумевая, зачем Кэйти положил нам фарш. А пудинг этот мы тщетно искали и не могли найти вот уж целых два месяца.

— Где мясо? — спросил я.

Камау принес толстое жареное филе газели, которую Старик подстрелил, когда охотился на дальнем солонце, и хлеб.

— А пиво?

Он принес одну из больших литровых бутылок немецкого пива и откупорил ее.

На бачке было не очень удобно сидеть, поэтому я разостлал свой плащ около костра, где земля уже подсохла, вытянул ноги и прислонился спиной к деревянному ящику. Дед поджаривал мясо, насадив его на прут. Этот отборный кусок он принес, завернув в полу своей тоги. Вскоре один за другим появились и остальные туземцы с мясом и двумя шкурами; я лежал на земле, потягивая пиво и глядя в огонь, а они оживленно болтали и жарили на прутьях мясо. Становилось прохладно, ночь была ясная, пахло жареным мясом, дымом, сырой кожей от моих башмаков, и ко всему этому присоединялся запах нашего милого ван-деробо, который сидел на корточках неподалеку от меня. Но я еще живо помнил приятный запах куду, лежавшего в лесной чаще. Каждый туземец насадил для себя на вертел большой кусок или несколько маленьких кусочков: они все время поворачивали прутья и, не переставая болтать, следили, как жарится мясо. Из хижин вышли еще двое незнакомых мужчин и с ними тот мальчик, которого мы видели днем. Я ел кусок жареной печени, который снял с одного из вертелов вандеробо-масая, и недоумевал про себя, куда же девались почки. Печенка была замечательно вкусная. Я как раз размышлял, стоит ли встать, чтобы взять словарь и спросить насчет почек, когда М'Кола сказал:

— Пива?

— Что ж, давай.

Он принес бутылку, и я залпом осушил ее до половины, запивая жареную печенку.

— Вот это жизнь! — сказал я по-английски. М'Кола улыбнулся и спросил на своем языке:

— Еще пива?

Когда я заговаривал с ним по-английски, он воспринимал это как милую шутку.

— Гляди, — сказал я, приставил ко рту бутылку и осушил ее единым духом. Это был старый фокус, которому мы научились в Испании, где пили так вино из мехов. Римлянин был поражен. Он подошел, присел на корточки и начал что-то говорить. Говорил он довольно долго.

— Совершенно верно, — сказал я ему по-английски. — И катись ты от меня подальше!

— Еще пива? — спросил М'Кола.

— Вижу, ты хочешь споить меня, старик.

— Н'дио, — да, — ответил он, делая вид, что понимает по-английски. — Смотри, Римлянин. — Я начал лить пиво себе в рот, но, увидев, что Римлянин, глядя на меня, делает горлом глотательные движения, чуть не поперхнулся и опустил бутылку. — Хватит. Больше двух раз за вечер не могу: вредно для печени.

Римлянин продолжал говорить что-то на своем языке. Дважды я услышал слово «симба».

— Симба здесь?

— Нет, — ответил Римлянин. — Там. — Он махнул рукой в темноту, и я так ничего и не понял. Но слушал его с удовольствием. — Я убил много симба, — сказал я. — Я-истребитель симба. Не веришь-спроси у М'Кола. — Я чувствовал, что меня, как всегда по вечерам, одолевает желание похвастаться, но рядом не было Старика и Мамы. А хвастать, когда тебя не понимают, куда менее приятно. Все же это лучше, чем ничего, особенно после двух бутылок пива.

— Поразительно, — сказал я Римлянину. Он продолжал рассказывать что-то. На дне бутылки оставалось немного пива. — Дед, — позвал я. — Мзи!

— Что, бвана?

— Выпей пива. Ты уже стар, оно тебе не повредит. Я видел глаза Деда, когда осушал бутылку, и понял, что ему тоже хочется пива. Он выпил все, что оставалось, и склонился над прутьями с мясом, нежно прижимая к себе бутылку. — Еще пива? — спросил М'Кола.

— Да, — ответил я. — И патроны.

Римлянин продолжал разглагольствовать. Видно, он был еще больший говорун, чем Карлос, которого я встречал на Кубе. — Все это необычайно интересно, — сказал я ему. — Ты молодчина. И я тоже-оба мы славные ребята. Послушай-ка… М'Кола принес пиво и мою охотничью куртку, в карманах которой лежали патроны. Я отпил глоток, заметил, что Дед не сводит с меня глаз, и выложил перед ним шесть патронов.

— Сейчас буду хвастать, — заявил я. — Придется вам потерпеть. Глядите! — Я по очереди дотронулся до каждого патрона:

— Симба, симба, фаро, ньяти, тендалла, тендалла. Каково? Хотите верьте, хотите нет. Гляди, М'Кола! — И я снова перебрал все шесть патронов: лев, лев, носорог, буйвол, куду, куду.

— Айяяй! — ахнул Римлянин.

— Н'дио, — торжественно подтвердил М'Кола. — Да, это правда.

— Айяяй! — снова воскликнул Римлянин и ухватил меня за большой палец.

— Святая правда, — сказал я. — Хоть и трудно поверить.

— Н'дио, — повторил М'Кола и сам принялся перечислять:

— Симба, симба, фаро, ньяти, тендалла, тендалла!

— Можешь рассказать это им всем, — сказал я по-английски. — А с меня на сегодня хватит.

Римлянин снова заговорил, обращаясь ко мне, и я внимательно слушал его, прожевывая новый кусок жареной печенки. М'Кола занялся головами куду, освежевал одну и показал Камау, что делать со второй. Это была кропотливая работа, они вдвоем при свете костра осторожно очистили глаза, нос и уши, потом удалили все мясо, не повредив шкуры, искусно и аккуратно. Не помню, когда я лег спать и ложились ли мы вообще в ту ночь. Помнится, я достал словарь и велел М'Кола спросить мальчика, есть ли у него сестра, а М'Кола серьезно и твердо ответил мне за него:

— Нет, нет.

— Да пойми ты, я ведь без всякой задней мысли спрашиваю. Просто из любопытства. Но М'Кола был непоколебим.

— Нет, — сказал он и покачал головой. — Хапана! — Таким же тоном он говорил «нет», когда мы выслеживали льва в густых зарослях. На этом прервался наш светский разговор, и я стал разыскивать почки; брат Римлянина выделил мне кусок из своей доли, я насадил почку на прут между двумя кусками печени и начал поджаривать их над костром. — Будет отличный завтрак, — сказал я вслух. — Куда вкусней фарша. Потом мы долго беседовали о черных антилопах. Римлянин не называл их «тарагалла» и вообще не знал этого слова. Сперва я думал, что речь идет о буйволах, потому что Римлянин все время повторял «ньяти», но, оказывается, он хотел этим сказать, что они черны, как буйволы. Потом он начал рисовать их на золе у костра, и стало ясно, что он говорит именно о черной антилопе. Рога ее изогнуты, как восточные сабли, и концами касаются загривка.

36
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело