Повесть о красном орленке - Сидоров Виктор - Страница 15

• Предыдущая
• 15/60
• Следующая

— А што, пацан, в кобуре-то деревянный пистоль? Смотри не поубивай нас...

Бородачи захохотали. Артемка обиделся:

— Никакой не деревянный, настоящий,— и торопливо вытащил браунинг.— Вот. Деревянный, да?

Оружие блеснуло на солнце, как дорогая игрушка. Смех сразу смолк.

— А ну, покажь...— протянул руку мужик с лохматыми бровями. И, взяв браунинг, проговорил, сдерживая восхищение: — Знатная штучка!..

Поднялись остальные мужики, окружили Артемку, брали по очереди браунинг, качали головами, прищелкивали языками.

— Хорош, дьявол... В руке будто влитой сидит.

— Должно, генеральский... У офицерья таких не видывал.

— Где взял браунинг-то?

— Нашел,— ответил Артемка.

— Да, повезло...

— А ты-то сам откуда приблудился?

Артемка не успел ответить. Щуплый горбоносый мужик в солдатской фуражке сказал:

— Небесный Рак откель-то привел.

— А-а!..

Артемка вскинул глаза на щуплого:

— Какой еще небесный рак?

Мужики засмеялись. А щуплый ответил:

— Неборак. «Небо» и «рак». Вот, значит, и получился Небесный Рак!.. — и снова засмеялся.

Наконец все насмотрелись на браунинг. Бровастый с сожалением протянул его Артемке:

— Хорошее оружие.

Прошло несколько дней. Артемка вполне освоился в партизанском лагере, познакомился со многими мужиками. Одних успел полюбить, других — возненавидеть. Крепко привязался он к Тимофею Семенову.

Безобидный, незаметный мужичонка Тимофей. Кто он, откуда, зачем пристал к партизанам — никто не знал. Ничего у него не было: ни котомки, ни оружия, одна лишь суковатая палка. Носил он латаные-перелатанные портки с обтрепанными штанинами, синюю в белую полоску рубаху да на плечах серый шабуришко. Ни картуза на голове, ни обуток на ногах. В жару и в ненастье ходил босым. Но пел Тимофей, что твой соловушка. Запоет — сердце защемит.

И сказок много знал Тимофей. А сказки все какие-то необычные, грустные и красивые. Рассказывал он их тихо, а сам, не мигая, смотрел по-над соснами, будто видел там что-то интересное, никому не доступное.

Любил Артемка Тимофеевы песни и сказки, а вместе с ними и самого Тимофея: чуть что, сразу бежит к нему посидеть, поговорить или просто помолчать.

А вот Кешку Хомутова терпеть не мог. С первых же дней.

Сидел как-то Артемка у своей землянки, ковырял от нечего делать щепкой землю. Вдруг подошли двое парней. Потом уже Артемка узнал, что одного — хлипкого, с черными подгнившими зубами — зовут Кешка Хомутов, другого — крепкого белобрысого — Аким Стогов.

— Здоров,— сказал Кешка.— Это у тебя, мужики болтают, браунинг генеральский?

— У меня.

— Ну-ка.— И Кешка протянул руку.

Артемка вынул браунинг, но не отдал: увидел, как алчно загорелись Кешкины глаза. Да и вообще ни он, ни Аким не внушали доверия.

— Ну, ну, дай. Поглядим — не слопаем. Штука не съедобная,— проговорил Аким.

Но Артемка все-таки не дал. Кешка досадливо сплюнул:

— Жила! Отродясь таких сквалыг не видывал, — и, длинно промычав «у-у», провел ладонью сверху вниз по Артемкиному лицу.

Они ушли. Однако к вечеру Кешка снова заявился, подозвал Артемку:

— Дело есть... Слушай, продай мне браунинг!

Артемка даже вскричал от негодования:

— Да ты что?!

Кешка заторопился:

— Чего орешь-то? Как следует отвалю. Не поскуплюсь,— и хлопнул рукой по карману.— Мне он во как нут жен! В разведку ходить. А тебе на кой черт? В землянке и так не опасно... Продай.

Артемка от возмущения слов не находил, стоял и смотрел в зеленоватые бегающие Кешкины глаза.

— Ну? Деньги сразу.

— Пошел отсюда,— еле выдавил Артемка и круто повернулся, чтобы войти в землянку. Кешка поймал его за плечо:

— Погоди. Вот что: за браунинг, так и быть, деньги и нож в придачу... Нож с костяной ручкой и в ножнах. Финкой называется. Идет?

Кешка почти налез на Артемку, обдавая лицо смрадным дыханием. Артемка морщился, отступал, а потом закричал:

— Да отстанешь ты или нет? Вот привязался!

Кешка отпрянул:

— Бешеный, что ли? С ним подобру говорят, а он... Не хочешь — не надо. Прощевай.— Отошел шага три, обернулся.— Подумай хорошенько, братва может и за так забрать твой браунинг.

С этого дня не стало прохода Артемке. Кешка, где ни встретит, сразу, как смола, прилипнет: продай и продай браунинг. А однажды принес для мены длинную кривую саблю, чуть поменьше самого Кешки.

Артемка забеспокоился — дело добром не кончится. Так оно и вышло. Пошел однажды Артемка к ручью. Только нагнулся, чтобы зачерпнуть воды, сзади, словно ястреб, набросился Кешка. Артемка и сообразить ничего не успел, как Хомутов срезал кобуру с ремня.

— Отдай! — закричал Артемка и бросился на Кешку. Но тот ловко сбил его кулаком.

— Цыц! Говорил: давай меняться. Не захотел. Пеняй на себя.

Он вынул браунинг из кобуры, сунул в карман, а кобуру кинул Артемке.

— На вот, носи для красоты и помалкивай. Пикнешь кому-нибудь — прибью. Со мной шутки плохи. Понял?

И пошел, насвистывая.

Долго просидел Артемка у ручья. Вернулся в землянку с красными глазами, забился в угол, чтобы никого не видеть. К обеду притопал Неборак, глянул мельком на Артемку, стал чистить картошку. Потом снова обернулся, посмотрел внимательнее. Отложил нож.

— Что кислый?

Артемка не ответил, только носом шмыгнул.

— Что, спрашиваю? — возвысил голос Неборак.

И Артемка, сдерживая слезы, рассказал о своем несчастье. Неборак молча выслушал, молча поднялся и молча вышел из землянки. Вернулся через полчаса, протянул Артемке браунинг.

— На, оружием не хвастай. Не для этого оно. И слюней не распускай.

Впервые за много дней у Артемки шевельнулось к Небо-раку расположение. Но он не выказал своего чувства — не таков этот Небесный Рак, чтобы лезть к нему с нежностями. Взял браунинг молча, лишь благодарно глянул в суровые и колючие глаза.

...Прошло, остыло в сердце Артемки чувство новизны от жизни в лесу. Загорюнился. Бродит меж землянок, слушает и смотрит лениво, равнодушно. Все одно и то же: и разговоры, и занятия. Варят, едят, курят, спят; потом все сызнова. Тоска. А тут еще комарье и пауты (Пауты (местн.) — оводы.) житья не дают, жгут, что твоя крапива. Со всех сторон. Хоть в костер бросайся.

Разглядел Артемка и другое: живут люди в одном лагере, а дружбы между ними нет. Сбились группами по землячеству и знать остальных не хотят.

Первые Артемкины знакомые, бородатые кашевары, все оказались макаровскими. Их было больше других, поэтому и землянок штук шесть занимали. Жили они своей артелью и к другим без нужды не ходили. В противоположной стороне поселились устьмосихинцы и куликовские мужики. Посередине — все остальные. В это число входили Неборак, Тимофей Семенов и пяток других мужиков из разных сел и деревень уезда.

У Неборака с этими «разными» своя компания: вместе спят, варят, работают. Но оказались и такие, которые живут сами по себе,— это Кешка, Стогов и еще двое-трое парней. Они почти все время возле командира вертятся: чем-то занимаются, куда-то ездят с ним, пропадая по два-три дня.

У Артемки нет-нет да и мелькнет мысль: не уйти ли? Не попытать ли счастья в другом месте? Но тут же отгонит мысль — куда податься? Одному страшновато. Вот были б дружки — иное дело.

Все, конечно, пошло бы по-другому, если бы отряд выбрался в степь, начал бить карателей. Тогда бы не пришлось скучать и искать заделья. Но идут неделя за неделей, а мужики сидят и сидят с Бубновым в землянках-норах и, по всему видно, не собираются вылезать из них. Так, по крайней мере, понял Артемка, побывав в последний раз у макаровских. Он зашел к ним на «огонек». Бровастый мужик, серьезный и сосредоточенный, варил на артель кашу. Встретил Артемку почему-то недружелюбно.

— Чо блукаешь? Поиграть не с кем? Вот скоро понавезем сюды таких же сопляков, и будет совсем весело: в лапту станете гонять.— А потом, будто про себя, пробубнил: — Не отряд, а чисто сиротский приют...

• Предыдущая
• 15/60
• Следующая