Повесть о красном орленке - Сидоров Виктор - Страница 34

• Предыдущая
• 34/60
• Следующая

Колядо успокоил:

— Не волнуйтесь, товарищи: скоро приведем на ваш честный суд и цих живоглотов.

В последние дни на Колядо валились новые и новые заботы. Зачастил в сельсовет, к Митряю Дубову. И все с одним и тем же наболевшим вопросом:

— Ну шо, Митряй, нашел железо чи ни?

Митряй молча качает головой.

Хмурится Колядо, постукивает черенком плети по голенищу:

— Худо, брат, дело. Дюже худо.

Митряй подтверждает:

— Худо. И так уже все ухваты да кочережки в пики перековали.

Артемка стоит у окна, смотрит на оживленную площадь, а сам внимательно слушает разговор.

— А если еще раз пошукать по селу? Може, найдется?

— Нету, Федор... Ничего нет. Все избы уже обошли.

И снова задумались.

Артемка вдруг оборачивается к Колядо:

— А вон то — разве не железо? На тысячу пик хватит! — и ткнул рукой в окно. Колядо подошел к Артемке:

— Где? Какое железо?

— Церковная ограда.

Митряй вскрикнул:

— А ведь верно! — Хлопнул себя по лбу.— Совсем из ума выжил.

Колядо отошел на шаг от Артемки, осмотрел его сверху донизу, спросил грозно:

— Чего ж ты раньше молчав, а? Чего ж ты не пожалел своего командира, когда вин чуть мозги не сломав, думая об этом проклятом железе? Где ты раньше був? — А потом радостно засмеялся, шагнул к Артемке, обнял.— Спасибо, дружок. Вот это выручив!

И выбежал из сельсовета.

Спустя час партизаны уже расклепывали церковную ограду, а дня через три Колядо вручил первой группе партизан острые, отточенные пики.

— Это, хлопцы, самое грозное оружие. Пику ужас як боятся беляки. При сноровке можно одним ударом двух беляков протыкать... когда они прячутся друг за друга.

Мужики и парни смеялись шуткам командира, но Колядо закончил разговор серьезно:

— Помните: пика — оружие. Она поможет вам добыть у врага винтовки, гранаты и пулеметы. Тот, хто бросит в бою пику, тот трус и дрянь, и ему не место у партизанов.

Никогда Артемка не был так спокоен, как в эти дни в освобожденном от врага родном селе. Порой даже забывал, что всюду идет война, что здесь только временное затишье, что в однодневье все может измениться. О плохом не хотелось думать — очень уж легко и хорошо было на сердце.

Только вот от ребятишек некуда было деться: донимали они Артемку хуже мошкары. Так и вязли к нему, во все глаза разглядывали его, словно какое-то чудо. Стоило остановиться, как они облепляли со всех сторон, щупая ремни, кожанку, норовя добраться и до браунинга.

— Артеш, покажь, а?

— Артеш, а ну пальни!

— Артеш, дай подержать хотя незаряженный!..

Они так просили, так умоляюще смотрели голубыми, зелеными и карими глазами, что Артемка не в силах был отказать.

Одному давал примерить папаху с алой лентой, другому вручал разряженный браунинг. Что тогда было! Ребята набрасывались на каждую вещь, гладили, щупали, примеривали к себе!

Да что малыши! Спирька, Пашка, Ванька Гнутый и даже застенчивый Серьга не давали покоя Артемке. Они готовы были содрать не только папаху и портупею с кобурой, но и кожанку.

Артемка злился:

— Вы-то, чай, не маленькие?..

Однажды встретил на улице Проньку. Он шел, как всегда, с независимым и беспечным видом, лузгая семечки.

— Здорово, Пронька! — сказал приветливо, с уважением за все то, что сделал Драный и для него и для мамы.

Пронька сплюнул шелуху и подставил к своему виску ладонь с растопыренными пальцами:

— Здравия желаем!

— Куда направился? — все так же дружелюбно спросил Артемка.

— Тебя не спросил.— И прошагал мимо, высоко задирая ноги и не отрывая ладони от виска.

Пройдя таким образом шагов пять, остановился, обернулся.

— Ну что? Задаешься, да? Думаешь, если в ремнях, то генерал? Ходит, не шевелится, будто палкой подавился.

Артемку передернуло.

— Слушай, Драный, ты хоть и сделал нам добро, а по морде получишь!

Пронька нахально захохотал и пошел как ни в чем не бывало.

Артемка расстроился. Теперь он шел действительно не так важно, как прежде, даже сам это заметил.

«Ах ты черт длинный! — злился Артемка.— Ну, погоди! Ну, погоди...» Но что он сделает Проньке, так и не решил. Остановился, нервно куснул губу и пошагал к штабу отряда. Там быстро разыскал интенданта Цыбулю.

— А, Артемка,— обрадовался интендант.— Шо ты такий хмурый? Заболел, чи шо?

— Здоров,— угрюмо ответил Артемка.— Вы вот что, дядя Опанас, возьмите-ка вот это обратно, в обоз...— И Артемка торопливо снял портупею.

— Чого так? — удивился интендант.

— Да так... Неудобно в ремнях ходить... Плечи давит...

Цыбуля внимательно глянул на Артемку, проговорил, пряча улыбку в усах:

— Оно конешно. Особливо без привычки...

Артемка тут же перестегнул ремень с кобурой под кожанку, оглядел себя и даже повеселел:

— Так будто лучше, а, дядя Опанас?

— Когда скромнее, оно, конешно, завсегда лучше,— сказал интендант серьезно.— Не оружие, сынок, красит воина, а воин — оружие. Это так...

Будто гора свалилась с Артемкиных плеч: шел, посвистывая и попинывая попадавшиеся на дороге комки засохшей грязи, точно так, как ходил, когда был одет в домотканую длинную рубаху и старый, блином, потрепанный картуз.

Зато как был огорчен исчезновением ремней Спирька.

— Ну, дурак,— кричал он, расстроенный чуть ли не до слез.— Я бы ввек не отдал, носил! Эх, ты!.. Лучше бы мне подарил. А еще друг... Сейчас ты и на партизана-то не похож, а так...— И Спирька неопределенно крутнул рукой.

Но Артемка только улыбался.

Забежал однажды под вечер к Митряю Дубову. Тот один в прокуренной комнате сидит за столом, бумажки перебирает, пишет что-то. Поднял голову:

— Присаживайся. Дел — невпроворот! Завтра последним беднякам помощь выдаем...

И снова зашелестел бумажками. Прямо не узнать Митряя: побрился, подстригся. Будто помолодел. Гимнастерку военную носить стал, поверх ремень широкий, а на нем кобура с револьвером.

— Чего молчишь и разглядываешь? — поднял голову Митряй.

— Да так... Помолодел, кажись.

Дубов засмеялся:

— Скажешь! Уже сорок стукнуло. Теперь, брат, только мысли молодеют.— А потом вдруг вспомнил: —Да, и вам, Артемка, помощь вырешили... Хлеб, сахару дадим. Крупы...

Артемка почему-то насупился:

— Лишне, дядя Митряй. Обошлись бы... А Драному, поди, ничего не дали?

— Какому такому Драному? — вскинул   брови   Дубов.

— Проньке-то Сапегину. Забыл, что ли, его?

— Ах, Проньке! — перелистал  бумажки,  качнул головой.— Не дали... Пропустили, должно быть.

Артемка ткнул пальцем в бумаги:

— Запиши. Забудешь еще.

Дубов усмехнулся, но записал.

Просидели они вдвоем долго. Наконец Артемка поднялся.

— Есть, поди, хочешь? Идем к нам.

Дубов не стал отказываться. Собрал быстро бумажки, сунул в карман гимнастерки.

Уже подходили к дому, когда Артемка увидел девчонку с ведрами. Она несла их на крутом коромысле, согнувшись в три погибели. «Никак, Настенька!» Сказал Дубову:

— Ты иди, а я сейчас... Подмогну.

— Валяй,— кивнул Митряй и пошел дальше. А Артемка — к Настеньке. Она остановилась, смущенно потупилась.

— Давай помогу.

— Что ты! Увидит кто-нибудь...

— Давай, давай ведра,— сказал грубовато я почти насильно снял коромысло с узких плечиков.

«Вот это ведерки!» — усмехнулся про себя, почувствовав, как коромысло вдавливает его в землю. Но несмотря на тяжесть, он молодцевато внес воду во двор.

— Не жалеет тебя мать-то.

— Почему? — удивилась Настенька.

— Уж   очень   ведра   большие.   Не   по   плечам   тебе.

— Я сильная...

Артемка присел на чурбачок, оглядел двор — чисто, уютно да ладно все. Хороший хозяин Черниченков, да нелюдим очень. Ни к себе никого, ни сам ни к кому. Знай работает не разгибая спины — в крепкие хозяева, видать, метит. Вспомнил его черные колючие глаза под нависшими бровями, робость взяла: вдруг выйдет да прогонит. Спросил:

• Предыдущая
• 34/60
• Следующая