Бесплатных завтраков не бывает - Хендерсон Крис - Страница 33

• Предыдущая
• 33/52
• Следующая

— Не знаю, как тут быть... — попытался он отшить меня. — У нас это не полагается... Могут быть нарекания...

— Нареканий будет еще больше, если сюда снова вломится полиция. Однажды они уже арестовывали парня, к которому я пришел. Желаешь, чтобы они топтались тут еще несколько часов? Это можно будет тебе устроить.

— Вы же не из полиции.

— До чего ж ты смекалистый. Да, не из полиции. Возьми конфетку за догадливость и пересядь на первую парту. Ты прав. Я не полицейский, а ты — вообще никто. Точка. Давай ключ, пока я не начал тебе это доказывать.

Портье пробормотал себе под нос какие-то слова, но внял мне. На самом деле он просто вымогал у меня мзду. Я это сразу понял, но жара шутит с людьми странные шутки: иногда ты подчиняешься правилам, а иногда — нет. В тот день я не был к этому расположен. Виной тому — то, что все тело у меня ныло, от духоты в голове мутилось, и, главное, мне ужасно надоело платить людям за то, что входит в их служебные обязанности. Портье видел, как я пер на себе Миллера, знал, стало быть, что я не посторонний, и все-таки пытался отделаться от меня. Или содрать несколько долларов. Эта болезнь очень распространена среди нью-йоркских трудящихся. Прямо эпидемия какая-то.

Лифта — в его роли выступали две ржавые полуоткрытые кабинки — я ждал в какой-то клетушке, где воздуха не было вовсе. Я расстегнул еще одну пуговицу на рубашке, отлепил влажную ткань от тела и попытался как-то промокнуть пот, лившийся мне прямо в штаны.

Наконец одна из этих люлек спустилась ко мне, скрежеща, открылась дверь. Когда я ступил в кабину, тусклая лампочка заморгала, явно собираясь погаснуть окончательно и оставить меня в темноте. В лифте было ровно в два раза жарче, чем в любой другой точке вселенной. Оставляя за собой лужи, я вышел на том этаже, где остановился Миллер. Насчет луж я преувеличиваю, но не намного.

Я двинулся по полутемному коридору, чувствуя под ногами скользкий, вытертый ворс дорожки. У двери Миллера я остановился, постучал и подождал. Ждал я довольно долго. Потом постучал снова — постепенно наращивая громкость и продолжительность производимых мною звуков и злясь на все: на этот разваливающийся отель, на ободранную дверь, в которую я барабанил, силясь разбудить своего упившегося клиента, и, разумеется, на свою злосчастную судьбу. Да, я негодовал на судьбу и на собственную глупость, приведшую меня к миллеровской двери. Жизнь не удалась, думал я, колотя кулаком в дверь, раньше надо было думать, когда еще были шансы что-то поправить. На что, спрашивается, убил я свои лучшие годы? Сплошные ошибки: не там жил, не тем занимался, не с теми спал. Все не то, все не так и не туда, думал я, чуть не падая в обморок от жары и снова занося и опуская кулак.

Про ключ в кармане я просто забыл. Я дубасил в дверь и звал Миллера — сперва вполголоса, а потом во всю глотку. И наконец, когда производимый мною шум заставил одного из постояльцев пересилить страх и выглянуть в коридор, я понял, что пора остановиться и успокоиться, ибо дело тут явно не в жаре. Взяв себя кое-как в руки, я перестал барабанить и на миг задумался. Это ни к чему не привело и ситуации никак не изменило. За дверью было тихо — ни звука. То ли он уже ушел, и сонный олух за конторкой прозевал его, то ли еще не очухался. Радуясь своей бесцеремонности, я извлек из кармана ключ и отпер дверь.

Никуда Миллер не ушел. Он по-прежнему был распростерт на кровати, но уже не храпел. И не дышал. Я понял это еще на пороге, сам не знаю, почему. Не было ни следов крови, ни других признаков насильственной смерти. Но я знал — Карл Миллер мертв.

Все мои раны заболели с удвоенной силой. Температура в комнате поднялась градусов, наверно, до тридцати пяти. Всё — и в первую очередь инстинкт самосохранения — приказывало мне выйти и закрыть за собой дверь. Тут я напомнил этому всему — и инстинкту, конечно, тоже, — что портье, во-первых, наверняка запомнил мое лицо, а, во-вторых, даже в этой ночлежке, именующей себя отелем, иногда убирают номера, а значит, горничная рано или поздно обнаружит жирные останки мистера Карла Миллера.

Кроме того, сказал я инстинкту, «он был нашим с тобой клиентом».

Он заплатил мне за неделю — до следующего понедельника, а сегодня только среда. Испытывая к этому ублюдку самую настоящую ненависть, я переступил через порог, захлопнул дверь и стал соображать, что же, черт побери, здесь случилось.

Я присел на ручку кресла, размышляя и сопоставляя факты. С трудом ворочая одеревенелыми мозгами, я оглядывал полутемный номер, пытаясь эти факты найти. Я увидел нечто совершенно замечательное — пишущую машинку. Утром этого допотопного механического гроба здесь не было: его явно доставили снизу, от портье.

Я поднялся и обошел туалетный столик кругом. Зачем понадобилась машинка, выяснилось тут же. Толстый глупый Карл Миллер решил выйти из игры, предложив всем нам развлекаться без него. Предсмертная записка гласила:

"Дорогая моя Мара!

Прости за все неприятности, что я тебе доставил. И за то, что пытался тебя найти. Это была моя ошибка. Мне бы дома сидеть, а тебе — предоставить полную свободу. А так — одни неприятности и несчастья. Я наделал глупостей, совершил убийство и жить с этим больше не могу. Пожалуйста, прости меня, любимая. Ты заслуживаешь лучшего. А у меня нет другого выхода. Еще раз — прости".

Затем следовала подпись. И все. Я смотрел на записку, перечитывал ее и не верил ни ей, ни тому, что Миллер покончил с собой. Это было не похоже на него. А поставить синяк на лилейное плечико мисс Уорд — похоже? А застрелить Джорджа — похоже? Надо было удостовериться, что подпись — его. Я стал искать глазами бумажник. На ночном столике его не было, в ящике — тоже. Значит, в кармане брюк: все провинциалы держат бумажники там. Но по карманам шарить нельзя. Мне вовсе не хотелось объяснять Рэю, с какой это стати я прикасался к покойнику, который целиком находится в ведении полиции. Да еще и вытащил его бумажник. Известно ведь: полиция первым делом кидается на личные вещи покойного.

Я открыл чемодан, думая найти там что-нибудь, содержащее подпись Миллера. Роясь в аккуратно сложенных рубашках, носках и белье, я дорвался наконец до бритвы, тюбика зубной пасты и склянки одеколона, завернутых в несколько листов желтой бумаги. Там же лежала и чековая книжка. Все это я извлек наружу.

За клапан ее пластиковой обложки была подсунута пачечка перехваченных резинкой чеков. Наконец-то мне повезло. Я тщательно сличил подписи на чеках с подписью на записке. Один к одному. Даже приняв в расчет все то, что полагается учитывать в таких случаях, и все, что может изменить почерк и подпись: стресс, спешку, вполне вероятную интоксикацию, — ни малейшего сомнения в том, что обе подписи сделаны одним и тем же человеком, у меня не возникло.

Так-с, тут проезда нет: подпись — собственноручная. Тогда я взялся за эти желтые листки и корешки чеков. Сюрпризов не последовало. Суммы выписывались мисс Морин Филипс и неуклонно возрастали с каждым месяцем. Самое интересное, что только часть этих сумм снималась с личного счета Миллера — самые крупные он брал со счета своего магазина. То, о чем говорил мне Стерлинг, подтверждалось.

Записи на измятых желтых листках тоже мало чем могли мне помочь: ни двадцать три партии метлахской плитки общей стоимостью больше трех тысяч долларов, ни фаянсовая посуда от Дж. и Э. Нортонов, ни сам Гварнери даже при цене в 93 450 долларов ничего не проясняли в жизни Карла Миллера и в его загадочной смерти. Сложив бумаги, я вместе с чековой книжкой сунул их себе в карман, а затем спустился в холл. Вторая наша встреча обрадовала портье еще больше, чем первая. Я велел ему выставить на конторку телефон.

— Зачем это? — вопросил портье.

— Полицию вызвать. Там наверху, в номере, — труп.

— Что-о? О Господи, только этого нам не хватало! Но я не могу взять это на себя — сейчас опять вломится орава полицейских!.. К чему нам это? Давайте-ка мы его потихоньку... A?

• Предыдущая
• 33/52
• Следующая