Первородный грех. Книга первая - Габриэль Мариус - Страница 4

• Предыдущая
• 4/90
• Следующая

Койоту надо найти пищу, до того как день станет слишком жарким и ему придется, высунув язык, свернуться где-нибудь в скудной тени. Он поворачивается и семенит прочь, в пустыню.

А там внизу, в подвале, позвоночник девушки выгибается дрожащей дугой.

Коста-Брава

Обе женщины сидели молча.

Когда зазвонил телефон, Мерседес поспешно сняла трубку.

– Алло!

Голос старика звучал резко и властно.

– Слушай, я говорил с полковником де Кордобой. Он прилетит завтра дневным рейсом из Мадрида. Сможешь встретить его в аэропорту?

– Да.

– Расскажи ему все как есть, – приказал министр. – Этому человеку можно доверять. Он не молод, но ум у него острый как скальпель.

– Отлично.

– И постарайся успокоиться. С Иден все будет в порядке.

– Ты думаешь?

– Она живучая. Вся в тебя. Тебе понадобятся доллары, Мерседес. Деньги у меня есть – и в Лихтенштейне, и в Америке.

– Нужно будет – попрошу, – сказала она и после короткой паузы добавила: – Спасибо тебе, Джерард.

– Ты же моя плоть и кровь.

Глаза Мерседес Эдуард затуманились. Чтобы не выдать своих эмоций, она быстро повесила трубку.

– Он присылает человека из Мадрида, – повернулась она к Майе, – эксперта по киднэппингу. Завтра в полдень мы должны встретить его в аэропорту.

– Он сможет помочь?

– Не знаю. – Лицо Мерседес было мертвеннобледным, черные глаза блестели. Руки сжались в кулаки так, что ухоженные ногти впились в ладони. Она посмотрела на Майю. – Я хочу, чтобы никто об этом не знал – ни слуги, ни кто-либо еще. Тебе понятно, любовь моя?

– Да, Мерседес.

Мерседес встала и подошла к окну. «Если бы я прожила жизнь иначе, – подумала она. – О Иден, если бы только я больше заботилась о тебе! Грех и смерть. Преступление и наказание. Возмездие неотступно следует за мной всю жизнь, как ночь следует за днем, как одно звено цепи цепляется за другое…»

Ее обширные владения тянулись далеко-далеко, к горизонту, к подножию Пиренеев, голубые вершины которых, несмотря на жаркое лето, были покрыты снегом. Она построила свой дом фасадом к горам, а не к морю, как это делали почти все богатые люди, возводившие здесь свои дворцы. В отличие от них, у нее не было желания часами любоваться Средиземным морем. Как и ее предки, каждое утро, просыпаясь, она хотела видеть горы.

В эту землю Мерседес угрохала целое состояние. Четыре года назад она смотрела, как бульдозеры переворачивали глину на шестидесяти тысячах квадратных метров, создавая искусственный ландшафт по ее собственному проекту. Тысячи деревьев были привезены и высажены под ее непосредственным руководством: оливковые аллеи, целые сады миндаля, персиков и абрикосов, лимонные и апельсиновые рощи.

Она лично следила, как разбивались лужайки, цветники, клумбы, воздвигались декоративные горки, запускались фонтаны, сооружались перголы[4] и дорожки. Она создала здесь тот самый каталонский сад, о котором так мечтала вдали от родины.

Но теперь Мерседес казалось, что над всем этим пронесся циклон, оставив после себя лишь голую пустыню.

«Иден, – в смятении думала она, чувствуя, как стонет ее душа, как разрывается сердце. – Иден, дитя мое. Что мы с тобой сделали!»

Сан-Люк, Каталония, Испания

Большую часть монахинь уже вывезли. Пако Массагуэр, местный землевладелец, прислал для этой цели несколько повозок. И, хотя двое его людей были жестоко избиты, перепуганным до смерти сестрам монастыря Сан-Люк все же позволили уехать.

Когда они проезжали по улице, обезумевшая толпа голодранцев стала швырять в них дерьмом, понося на чем свет стоит. Иногда вместе с дерьмом в несчастных летели камни.

Мать Хосе, игуменья монастыря, отказалась покинуть святую обитель и с четырьмя наиболее преданными монахинями укрылась в часовне Богоматери.

Вопреки мрачным предупреждениям Массагуэра о том, что их могут изнасиловать и убить, мятежники монахинь не тронули. Пять или шесть юнцов, совсем еще мальчишек, схватив дымящуюся головню, принялись было гоняться за сестрой Долорес, но, когда старая женщина упала и истерически завопила, они сжалились над ней.

– Успокойся, – сказал один из них, помогая монахине подняться на ноги, – это ведь не конец света. Это начало новой жизни. Ступай спрячься где-нибудь.

Без сомнения, Сан-Люк был богатым монастырем, но распоясавшаяся толпа растащила все, что представляло хоть какую-то ценность. Бунтовщики сначала грабили, потом богохульствовали и, наконец, бессмысленно рушили все, что подворачивалось им под руку. Они устроили костер из молитвенников, сундуков, жестких тюфяков и еще более жестких скамеек и прочих атрибутов скудной монастырской жизни.

Мать Хосе молится, чтобы огонь не добрался до деревянной крыши построенного в тринадцатом веке монастыря.

Она возносит Богу молитвы, не в силах поверить в происходящее. Наверное, это и в самом деле начало ужасного нового мира, о коем говорится в Апокалипсисе. Или возвращение мрачного средневековья. Ничего худшего на ее памяти еще не происходило. За последнюю неделю в одной только Барселоне сожгли дотла тридцать церквей.

Монастырь Сан-Люк стоит на холме, и его высокие стены видны издалека. Отсюда открывается великолепный вид на Средиземное море, а сзади монастыря возвышаются Пиренейские горы. У подножия холма ощетинилась частоколом старинных черепичных крыш деревня Сан-Люк.

Очевидно, толпу бунтовщиков составляют бедняки – жители этой деревеньки да близлежащих ферм. Мать Хосе знает, кто эти люди – радикалы, анархисты, антихристы. Но среди них она не может найти ни одного знакомого лица, хотя и прожила здесь с тех пор, как молоденькой послушницей была принята в монастырь. Злоба исказила их лица.

– Что мы им сделали? – стонет сестра Долорес, прижимая к груди свои исцарапанные руки. – Матерь Божья, Дева Мария, ну что мы им сделали?

Внезапно в доносящихся снаружи криках толпы что-то меняется. Мать Хосе прерывает молитву. Она слышит нестройные звуки музыки, дикий и пронзительный визг.

– Оставайтесь здесь, – приказывает она сестрам и, подобрав сутану, спешит к двери часовни, чтобы посмотреть, что происходит. Ошеломленная, игуменья застывает на месте. – Немыслимо… – крестясь, шепчет она.

Бесчинствующая толпа побывала в склепах, где в течение семи веков монахини Сан-Люка находили свой последний приют, и вытащила оттуда с дюжину гробов, взломав лопатами крышки. Теперь среди всеобщего возбуждения их жалкое содержимое приволокли во внутренний двор монастыря.

Деревенский скрипач ударяет по струнам, и потрясенная мать Хосе видит, как один из мужчин сгребает в охапку ворох лохмотьев и под звуки скрипки пускается в пляс.

Мать Хосе узнает его. Это Франческ Эдуард, кузнец. Рослый, здоровый детина лет двадцати двух – двадцати трех. Франческ заливается смехом, запрокидывая голову и взвизгивая от удовольствия. Он красив, силен, смуглолиц. Голубые глаза сверкают. Местные красотки от него без ума.

То, что держит в своих объятиях кузнец, – это иссушенные временем останки монахини.

Вокруг него образуется кольцо погромщиков, которые хлопают в ладоши, притоптывают в такт мелодии, гогочут и улюлюкают.

Создается впечатление, что давно усопшая монахиня тоже смеется. Как и положено, она была похоронена в своей сутане. В складках истлевшей черной материи ее иссохшие мощи кажутся легкими, как связка сухих палок, и такими же негнущимися. Кожа лица тоже усохла, превратившись в уродливую коричневую маску, обтягивающую череп. Безносое, с пустыми глазницами и оскалом желтых зубов, это лицо выглядывает из перепачканного грязью апостольника.

– Пилар… – слышит мать Хосе какой-то странный голос сестры Каталины. Остальные монахини столпились вокруг нее в дверном проеме часовни и с ужасом взирают на эту чудовищную сцену. – Сестра Мария дель Пилар, – повторяет монахиня тем же скрипучим голосом. – Мы похоронили ее в 1897 году. Она умерла от рака.

• Предыдущая
• 4/90
• Следующая