Испытание - Алексеев Николай Иванович - Страница 1

• 1/105
• Следующая

Тяжело вздыхая, паровоз тянул в гору.

Нина Николаевна проснулась и взглянула на сына. Сквозь полумрак предрассветных сумерек разглядела голые Юркины ноги, торчавшие из-под сбившегося одеяла. Она протянула руку и поправила одеяло.

Раннее утро медленно проникало в самые сонные уголки купе. На голубом линолеуме стен появились очертания лилий. В дверном зеркале поплыли позолоченные солнцем облака. На карнизах ярко заблестела полировка.

Нина Николаевна встала, причесалась и вышла в коридор. Остановилась у окна, прикоснулась лбом к приятно холодному стеклу.

Поезд пошел под уклон. За окном пробегали поля и рощи. А деревья, стоявшие близко к железнодорожному полотну, зачастили так, что стало больно глазам. Нина Николаевна невольно опустила веки и задумалась. Беспокойные мысли унесли ее в Москву, к дочери Верушке. Ей вспомнилась их последняя встреча на Москве-реке. Вера была тогда веселая, загорелая, в синем купальном костюме. Вот она хлопнула подругу по плечу, и девочки наперегонки помчались к вышке.

Верушка взбежала по лестнице на самую верхнюю площадку, встала на конец доски, присела, мягко распрямилась и, широко раскинув руки, на мгновение словно повисла в небе…

Нина Николаевна вздрогнула и открыла глаза.

За окном промелькнул семафорный столб, зашипели тормоза, колеса вагона звучно загрохотали на стрелках. По коридору пробежал сухопарый проводник, постучал в крайнее купе.

– Толочин! – выкрикнул он.

Из купе выскочил заспанный толстяк и спросонья натолкнулся на Нину Николаевну.

– Разрешите, гражданочка, – приподнял он шляпу, – мы с вами, наверное, не разойдемся.

Нина Николаевна не ответила – ей было неприятно, когда намекали на ее полноту – и вернулась в купе.

С верхней полки свесилась седая голова Якова Ивановича.

– Какая станция? – охрипшим со сна голосом спросил он.

– Толочин.

Яков Иванович прокашлялся, натянул на плечи одеяло и повернулся к стенке.

Юрка что-то промычал во сне и зачмокал губами. Нина Николаевна поцеловала смешно завихряющиеся на его затылке белесые волосы, шепнула: «Разноглазенький ты мой…» – и, прижавшись к его теплой щеке, уютно устроилась рядом.

В купе снова стало тихо. Лишь равномерно постукивали колеса, на окне жужжала муха, да стакан тонко позванивал о стеклянную пепельницу. Нина Николаевна протянула руку, отодвинула надоедливый стакан. Вдруг в дверь постучали.

На пороге появился рослый полковник-кавалерист. Он поздоровался и поставил на свободное верхнее место небольшой чемодан.

– Далеко ли? – спросил он у Нины Николаевны, поглаживая сложенными в щепотку пальцами темно-русые буденновские усы.

– До Белостока, а там машиной до Бельска.

– А мне недалеко, всего часа два до Минска. Извините, что ворвался в ваше сонное царство…

Новый пассажир достал из кармана портсигар и вышел в коридор. Нина Николаевна перед зеркалом стала торопливо приводить в порядок свою прическу.

– Кто сел? – спросил Яков Иванович, и в зеркале отразился его профиль; короткие, зачесанные назад волосы, большой лоб, прямой нос с чуть припухлыми очертаниями ноздрей, подстриженные усы.

– Ваш брат военный.

– Какую мы станцию проехали?

– Через два часа Минск.

– Пожалуй, можно еще часик поваляться!

Из коридора донесся чей-то басовитый голос. Он показался Якову Ивановичу знакомым: «Добров?» Яков Иванович вспомнил, что Добров действительно служил где-то в этих краях. За дверью снова зазвучал тот же властный бас: «Такой народ нынче растет: не ценят свою профессию. Легко, без жалости с ней расстаются…»

«Ну, конечно, Добров!» – подумал Яков Иванович. Эту фразу он уже не раз слышал от него.

Весной они встретились на полпути от Слуцка до Минска. Добров и ехавшие с ним всадники были запорошены мартовским липучим снегом, и Яков Иванович не сразу узнал его, но, приглядевшись, остановил «газик» и окликнул конного:

– Иван Кузьмич?

Всадник поднял руку, приказывая следовавшим за ним остановиться, и резко повернулся к Железнову. С бурки большими хлопьями посыпался на землю снег.

– Здорово! Куда путь держишь? – приветствовал его Яков Иванович.

Лицо Доброва было мрачнее тучи.

– Куда? Да в штаб округа!.. – И Добров длинно, с кавалерийским вывертом выругался.

– Чего ради?

– Да вот кавалерийскую дивизию в мотострелковую превращают. Конника в «пяхоту» переделывают. – Он презрительно усмехнулся, выговаривая «в пяхоту», сдернул с головы папаху и шлепнул ею по голенищу, обдав Железнова мокрым снегом.

Конь вздрогнул и подался вперед, но Добров сдержал его и, хлопая по мокрой, дымящейся паром шее коня, ласково приговаривал:

– Ну, ну! Что ты, дурак, шарахаешься? Никому тебя не отдам!..

– И зачем же в такую даль на коне?

– Затем, что коня ни на что не променяю!

Яков Иванович начал было развивать перед этим заядлым кавалеристом мысль о том, что теперь век моторов и рано или поздно слезать с коня придется, но Добров сокрушенно покачал головой:

– Хороший ты был, Железнов, до академии командир, а теперь – никуда!.. Набекрень она тебе мозги поставила. Не от души, а от учености говоришь. Душу конника тебе не понять! – И, выругавшись по своему обыкновению, добавил: – Это ты мог легко расстаться со своей специальностью сапера… А конник коня и клинок не променяет на паршивый гудок. – Он ткнул пальцем в сторону машины, шевельнул поводом, качнулся в седле, и конь послушно пошел рысцой…

Вспомнив об этой встрече, Яков Иванович невольно про себя назвал Доброва чудаком.

Из коридора снова загрохотал его голос: «Замундштучить – и пойдет. Да не только пойдет, а и запляшет!»

Зеркальная дверь отползла в сторону, и в проеме появился ослепленный лучами солнца широкоплечий, стройный Добров.

– Иван Кузьмич, здравствуй! – приветствовал его Яков Иванович.

Добров вначале смутился, не разглядев, кто его окликает, и, прикрываясь от яркого солнца ладонью, подошел почти вплотную.

– Железнов? Здорово! Ты откуда? – И, зажав в своих здоровенных лапах протянутую Железновым руку, не дожидаясь ответа, забасил: – Знаешь, Железнов, после нашей последней встречи чувствую себя перед тобой виноватым… Характер у меня проклятый. Из-за него когда-нибудь сломаю себе голову…

– Ну, чего вспоминать!.. – попытался прервать неприятный разговор Яков Иванович, но Добров продолжал:

– А я не забывал. Сразу же, как ты тогда отъехал, я хотел было, понимаешь, тебя догнать…

Железнов досадливо поморщился:

– Ради встречи давай не будем вспоминать!

– Давай не будем! – Добров хлопнул его по плечу и, кивнув головой в сторону вышедших в коридор Нины Николаевны и Юры, спросил шепотом: – Твои?

– Мои. Жена и сын, – слезая с полки, ответил Яков Иванович. Доставая сапоги, он наклонился, поседевшие волосы упали на лоб, обнажив рубец немного выше правого уха. Добров это заметил. «Боевой товарищ», – подумал он.

– Ты все там, в Бресте, по демаркации границы?

– И да и нет. А вернее сказать – пока не знаю. Собираются назначить меня в штаб округа, в оперативный отдел, а я хочу в строй, – признался Железнов.

– Ага!.. – хлопнув себя по коленям, Добров неожиданно загоготал. – В строй, говоришь!.. А в эту контору не хочешь?.. Правильно делаешь!

Яков Иванович помолчал немного. Его покоробило неуместное сравнение штаба с конторой.

– Если здраво рассудить, то меня и это устраивает. Конечно, больше тянет работать с людьми…

– А здесь, с бумагами, тихо… Скомандуешь им: «В сейф – арш!» – и они моментально там. И спокойно. Чепе не сделают… А люди, они ведь беспокойные, на замок их не закроешь!.. – Добров усмехнулся. – Хотя в большой конторе и спокойно, но я туда ни за какие коврижки не пойду! То ли дело в войсках: на твоих глазах люди растут, мужают, овладевают кавалерийской ездой, ловкостью обращения с клинком. Повел людей в атаку, – Добров покрутил над головой кистью руки, словно держал в ней клинок, – и понеслась за тобой лава. В этом лихом порыве чувствуешь силу… Как бы это сказать?.. силу своего влияния… свою волю, чувствуешь молодость людей, их удалую лихость и сам становишься таким же молодым, лихим и сильным. Кра-со-та!

• 1/105
• Следующая