По зову сердца - Алексеев Николай Иванович - Страница 41

• Предыдущая
• 41/101
• Следующая

– Выполняйте!

Тот скомандовал Гребенюку:

– Трогай!

Ехали уже более часа, и все еще шел лес. Сонькой управлял, сидя на подводе, Юра. Гребенюк жалел кобылу, шел сзади, а за ним молча шагали конвоиры. Если Штырь держал себя браво, даже покрикивал на Юру, когда на ухабе телега давала опасный крен, то Мурза плелся как пришибленный, ни на что не реагируя.

Вскоре лес кончился, и подвода въехала прямо в деревню. Деревня казалась мертвой. Ни мычания скота или кудахтанья кур, даже ни одной человеческой души на улице, лишь в каком-то дальнем дворе гавкнул пес, да кое-где в окнах из-за занавесок высматривали испуганные глаза ребят.

Штырь остановил подводу около дома, где только что промелькнула во дворе женщина.

– Мурза! – окрикнул его Штырь. – Спроси, нет ли у нее молока аль что-нибудь другого пожрать?

– Тебе надо, и спроси, – огрызнулся Мурза.

– Слюнтяй! Небось, достану, жрать будешь? – зыкнул на него Штырь и пошел в дом. Поначалу донесся оттуда невнятный разговор, потом плач детей, что озлобило даже и Мурзу.

– Подонок! – сквозь зубы прошипел он и отошел в сторону от окон, что не ускользнуло от Гребенюка. Юра, воспользовавшись, что Иван Фомич один, поманил его к себе:

– Дедушка, дай мне кисет.

– Кисет? – Гребенюк сделал большие глаза. – Зачем?

– Надо. Понимаешь ли… Ну, очень надо.

Иван Фомич догадался, в чем дело (кроме табака в кармашке кисета лежали – кресало, огниво и трут), и пуганул его:

– Жаль, что тут архангел стоит, а то дал бы такую тебе затрещину, что аж навек забыл бы, как это называется.

– Дал бы. Вам бы только дать. А вот чтобы фашистам дать, то у вас и духу не хватает, – тихонько бурчал Юра. – Такой здесь груз, от чего враз все на воздух взлетит. Дядя Ваня давно бы им фейерверк устроил.

– Вот именно хвейверк вместе с нами. А наша жизня, Рыжик, дороже этих двух подлецов. Она когда-нибудь еще для большого дела пригодится. Во имя Родины, сынок, надо собой дорожить. – И Фомич шутливо потянул за ломаный козырек дрянненькой Юриной фуражки. Тот поправлять фуражку не стал и из-под козырька смотрел на старика, стараясь разгадать, что тот думает.

– Чего сбычился? Злобишься. Трус, мол, Фомич? Нет, дорогой мой вояка, не трус, а солдат Отчизны.

Но тут вышел с недовольной рожей Штырь и, махнув рукой, скомандовал:

– Поехали! – Шагая за Гребенюком, говорил Мурзе: – Молодуха сказала, что в конце деревни, справа, во второй избе от края, по-доброму, за марки можно поживиться самогоном. Так что раскошеливайся. – Штырь протянул руку.

– Я пить не буду. – Мурзе ни пить, ни давать денег не хотелось. – Служба! Груз-то какой сопровождаем…

– Тогда одолжи.

– Ведь не отдашь, – и Мурза нехотя полез в карман. Только он вытащил бумажник, как Штырь с ловкостью карманника выхватил несколько марок и фартово вертанул ими в воздухе.

Вот и вторая изба. Штырь постучал:

– Силыч, открой, свой…

Как только Штырь исчез за дверью, Мурза зашел в затишье – за угол – и там сел на завалинку. Мрачный вид Мурзы породил у Гребенюка желание заглянуть в душу этого власовца.

– Брр! Уж очень студено! – передернул Фомич плечами. – Видно, ноне мороз хватит?..

Мурза, послюнив палец, выставил его на ветер.

– Дует с юго-запада. Скорее, на дождь.

– Дождь, говоришь? – старик удрученно качнул головой. – Плохо. От слякоти насквозь прокисли… Дозвольте присесть…

Мурза как-то странно на него посмотрел.

– Что за церемонии? Садись.

Мурзе очень хотелось расположить к себе старика и поразузнать у него, что делается на белом свете.

В это время Юра, воспользовавшись, что за ним никто не наблюдает, украдкой рассмотрел шнуры и потом занялся поиском капсюлей и патронов, но рукой попал в ящик с револьверами, цепко ухватившись за рукоятку, быстро выдернул наган и сунул под сено сиденья. Теперь, будучи полон заботы достать для него патронов, он зорко смотрел на Мурзу.

Гребенюк, кряхтя по-стариковски, опустился на завалинку, вытянул правую ногу, отбросил полу зипуна, похлопал себя по штанине и вытащил кисет. Но, заметив, что у Мурзы за пазухой газета, так с кисетом в руке и застыл:

– Эх-ма! – горестно вздохнул он. – Табачок-то есть, а вот бумажки-то нема. – И стал складывать кисет.

– Погоди, не сворачивай, – остановил его Мурза и протянул ему маленький косячок, оторванный от газеты, и тут же сам стал крутить козью ножку.

– «Правда»? – удивился Гребенюк, во все глаза глядя на крупные буквы сообщения: «Удар по группе немецко-фашистских войск в районе Владикавказа». И он невольно протянул руку к газете. – Нельзя ли посмотреть?

Мурза было протянул газету, но тут же быстро сложил и сунул за пазуху:

– Извини, дед, нельзя. За это тебя и меня шпокнут.

– Оно знамо дело, шпокнут, если быть раззявой, – как бы соглашался старик. – Но все же хотелось бы знать, как там в Сталинграде-то?

Мурза молчал и медленно сыпал махорку в раструб ножки. В его душе шла борьба, сказать или не сказать правду?..

– А вы не злобьтесь. Я так просто. Прочел вот в газете Владикавказ, и оно захотелось узнать, как там под Сталинградом. – Фомич уставился на Мурзу. Тот не выдержал этого честного взгляда.

– Плохо, дед, – с горечью в голосе ответил власовец. Чиркнул спичку, закурил и огонек поднес Гребенюку. – Бьют, дед, и похоже, как в сорок первом под Москвой.

Гребенюк чуть было не выкрикнул: «Так чего же ты скис? Радоваться надо!» Но не посмел, так как еще не совсем разобрался, кто он.

– Да-а! – многозначительно промычал он. – А звать-то вас как?

– Имя у меня, дед, звучное – Лев. – И, заметив, что старик усмехнулся, спросил: – Не похоже?

– Как вам сказать, – хитрил Гребенюк. – Если по душе, то не знаю, а вот по одежке – то оно конечно. – И замолк, ожидая, как тот среагирует. Лев улыбнулся, хотя и не совсем весело.

– Что ж так плохо вас обмундировывают? – Гребенюк решил действовать посмелее. – Аль у хозяев амуниции нет?

Мурза ответил не сразу. Крутя в пальцах уже выкуренную козью ножку, он пытливо смотрел исподлобья на старика, как бы спрашивая: «А кто же ты, старик, на самом деле?» Потом, словно извиняясь, выдавил:

– Не успели, дед. Мы еще новенькие. Вроде бы на испытании находимся.

– Новенькие?.. По мобилизации аль еще как?..

– Нет, из лагеря военнопленных.

– Стало быть, добровольно. – В душе Фомича вспыхнул гнев.

– Эх, старик, старик. Если бы тебя так мутузили, морили голодом и до потери сознания выжимали силы на каторге в подземелье проклятой Германии, то не только к Власову, а в кромешный ад бросился бы.

– Оно конечно… – Гребенюк придавил ногой окурок. – Если бы мне предложили изменить Родине или, мол, бросайся в кромешный ад, – он было глянул на парня гневным взглядом, но тут же погасил его и сказал более сердечно, – я бы, друг мой, конечно, бросился в ад.

– Тебе легко, старина, говорить, когда ты здесь свой, а я на своей земле чужак, изменник…

Это было сказано с такой горечью безвыходности, что Гребенюку захотелось вот сейчас же протянуть ему руку и помочь выбраться из этого осиного гнезда власовщины.

– А кто тебе мешает стать своим?

Все складки лица Мурзы, словно от боли, собрались к носу, и он в глубоком раздумье повторил:

– Стать своим?..

Сейчас в его душе шла борьба за себя между зверюгой Штырем и этим, подающим надежду, стариком.

И Мурзе захотелось открыться, что он такой же советский.

– Стать своим, говоришь, дед? А как?

Гребенюк глянул за угол, прислушался, из-за стены донеслось чокание, и душевно прошептал:

– Очень просто. Уйти к партизанам.

– Что к партизанам? Но ведь они меня не примут, а то еще и расстреляют.

– С таким товаром, – Иван Фомич кивнул в сторону воза, – примут.

На крыльце гулко хлопнула дверь, Мурза погрозил пальцем Гребенюку: об этом ни гу-гу! и мгновенно скрылся за углом.

• Предыдущая
• 41/101
• Следующая