Книга небес и ада - Борхес Хорхе Луис - Страница 9

Когда мы еще дети, ад – не более чем имя дьявола в устах у наших родителей. Со временем понятие это усложняется, и тогда мы ворочаемся в постели с боку на боку, переживая нескончаемые ночи отрочества, стараясь потушить пламя, сжигающее нас, – пламя воображения! Еще позже, когда мы уже не смотримся в зеркала, ибо наши лица уже похожи на лик дьявола, понятие об аде преобразуется в умственный страх, и чтобы избавиться от смертной тоски, мы бросаемся ее описывать. В старости ад находится так близко, что мы принимаем его как неизбежное зло, и нам даже явно не терпится пострадать в нем. Еще позже (тогда мы и вправду погружены в пламя), среди огня брезжит надежда, что, возможно, нам еще удастся привыкнуть. Проходят годы, и дьявол спрашивает с вежливой миной, страдаем ли мы еще. И мы отвечаем, что рутина почти заглушила страдание. Наконец, приходит день, когда мы можем покинуть ад, однако всеми силами противимся подобному предположению, ибо кто же отказывается от любимой привычки?

Происшедший в Британии переворот сузил не только сферу римского владычества, но и сферу знаний. Туман невежества, прояснившийся благодаря открытиям финикийцев и совершенно рассеявшийся благодаря военным подвигам Цезаря, снова сгустился над берегами Атлантического океана, и бывшая римская провинция снова исчезла в массе островов, о которых ходили баснословные рассказы. Лет через полтораста после царствования Гонория[75] Прокопий[76] описывал чудеса далекого острова, восточная часть которого отделена от западной старинной стеной, составляющей рубеж между жизнью и смертью или, гораздо вернее, между истиной и вымыслом. Восточная сторона, говорит он, представляет красивую местность, населенную цивилизованным народом; в ней воздух здоровый, вода чистая и в большом количестве, а земля регулярно приносит хороший урожай. На западе, по ту сторону стены, воздух наполнен заразительными испарениями, земля покрыта змеями, и эта мрачная пустыня служит жилищем для душ усопших, перевозимых туда с противоположного берега на настоящих гребных судах живыми гребцами. Несколько рыбацких семейств, состоящих во французском подданстве, освобождены от налогов в вознаграждение за таинственную службу, которую несут эти морские Хароны. Они поочередно дожидаются, чтобы наступила полночь, слышат голоса и даже имена теней, понимают, какое значение имеет каждая из них, и подчиняются влиянию какой-то неизвестной им и непреодолимой силы. Вслед за этими фантастическими грезами мы с удивлением читаем, что этот остров называется Brittia, что он лежит посреди океана напротив устьев Рейна и менее чем в тридцати милях от континента, что он находится во владении трех наций – фризов, англов и бриттов – и что в Константинополе видели нескольких англов в свите французских послов.

Если человек не понимает ада, он не понимает собственного сердца.

В одной истории о Бодхидхарме[77] рассказывается, как он утверждал существование ада в споре с китайским императором, который это отрицал. Прения длились долго, и император рассердился. Гнев его был вызван тем, что собеседник смел противоречить ему: в конце концов он оскорбил Бодхидхарму. Тот сказал, не теряя спокойствия: «Ад существует, и ты пребываешь в нем».

Грешники восседают, словно герои или цари, каждый на огненном троне, и они вечно неколебимы и никогда не покорятся.

Предположим, что нам достаточно попасть на небо, чтобы испытать блаженство, но вероятнее всего – судя по тому, что происходит на земле, – злодей, вознесенный на небеса, не узнает, что он на небесах. Я на этом не настаиваю, не спрашиваю себя – а вдруг, наоборот, сам факт того, что он оказался на небесах, погрязший в своем нечестии, сделается для него истинной пыткой и разожжет внутри его адское пламя. Это в самом деле был бы жестокий способ узнать место, где находишься. Но задумаемся над менее устрашающим примером: если человек может оставаться на небе, не будучи как бы пораженным молнией, разве догадается он, что находится на небе? Он не обнаружит там ничего замечательного.

Наилучшее понятие о ярчайшем переживании, именуемом Небесами, можно получить лишь посредством служения, посредством полноценного и свободного участия в деле Христовом. Это может происходить в обществе других духов, где-то в иных мирах; или же нам будет позволено участвовать в спасении этого мира. Для служителей Христовых небесная слава – не в том, чтобы бросить свой труд и достичь блаженства. То, что почти все понимают под блаженством, через две недели станет невыносимо для человека мыслящего. Как сказал Теннисон в «Wages» («Плата», 1868):

Не счастья, вечного или временного, ищет человеческий род; не такое воздаяние ему нужно. Счастье – всего лишь привал у дороги, а душа человека в пути: он рожден для борьбы и ощущает вкус жизни, лишь делая усилие, лишь при условии, что у него есть противник. И как же такое создание, пламенное, упорное, состоящее из неудовлетворенности и высоких стремлений, из столь благородных и мятежных страстей, – как может он, человек, считать, будто воздаяние ему – покой? Я не стану кричать об этом, ибо человеку нравится верить, будто он любит то самое счастье, которое постоянно отвергает, мимо которого проходит; и вера в какое-то посмертное счастье подходит ему как нельзя лучше. Он не обязательно должен остановиться и испытать это счастье; он, может быть, увлечен каким-то грубым, жестоким предприятием, к которому лежит его сердце; и все же тешить себя сказочкой о вечном чаепитии, ублажать себя мыслью, будто в нем, кроме известной его природы, есть что-то еще; и друзья его снова с ним встретятся, плоские, бесполые, но такие любимые; как будто любовь не живет лишь в недостатках любимого человека…