Королевское зерцало - Хенриксен Вера - Страница 47

• Предыдущая
• 47/56
• Следующая

— Даже если и так, едва ли я гожусь в королевы при твоем пышном дворе. — И я показала ему свои натруженные руки.

Мне вдруг стало страшно.

— Оставь меня здесь, Харальд! — взмолилась я. — Я дорого заплатила за свой душевный покой. Ты говоришь, что хочешь вернуть меня домой. Но теперь мой дом — Сэла.

Некоторое время он молча смотрел на меня.

— А когда-то ты говорила, что твой дом там, где я. И в горе, и в радости. Помнишь?

Я кивнула:

— Мы тогда только приехали в Норвегию, у нас не было дома, и мы кочевали по всей стране..

— Я всегда помнил твои слова. А ты о них не забыла? — Я уже давным-давно не видела у Харальда таких глаз — они излучали тепло.

Он взял меня за руку, и во мне вспыхнуло желание — словно огонь коснулся хвороста.

Я опустила глаза. Опасалась, что взгляд выдаст меня.

— Почему ты не смотришь на меня? Боишься?

— Харальд! — взмолилась я снова. — Не нарушай мой покой!

— Не стану неволить тебя, — сказал он. — Но подумай хорошенько. Я вернусь, как только смогу.

Одно ты должна знать, — прибавил он после недолгого размышления:— Все эти четыре года, что меня здесь не было, я пытался забыть тебя. Но мне это не удалось.

Он уехал, это было весной перед его большим походом на Данию и победой над Свейном в битве у реки Ниц.

Я узнала, что он взял с собой в поход Тору, и выбросила из головы его слова. Решила больше не думать об этом и рада была вернуться к привычной жизни.

А Харальд — видно, чувства его хватило ненадолго: стоило ему уехать, и они потеряли над ним власть.

Я даже не знала, вернулся ли он из Дании, когда к Сэле неожиданно подошел корабль конунга, это было в день Михаила Архангела.

Я сразу поняла, кому принадлежит корабль. Таких больших кораблей я еще не видела, голова дракона сверкала золотом.

Бросив якорь недалеко от берега, корабль закачался на волнах. Харальд добрался до суши на лодке и один пришел ко мне.

— Я отослал Тору, — сказал он, как только поздоровался.

— Навсегда? — невольно вырвалось у меня.

— Я знаю, что тебе трудно верить мне, — ответил он. — Но у меня на борту есть священник. Если хочешь, я позову его и своих самых знатных мужей и в их присутствии на раке святой Суннивы дам клятву, что ты, и только ты, моя жена. Поедешь тогда со мной?

Я колебалась. Чего у меня не было в тот миг, так это радости.

— Не знаю, — ответила я.

Мы стояли возле моего дома.

Он сел на камень, и я, не задумываясь, села на землю возле него, — Святославов корень! — сказал он. На этот раз в его голосе не было ни горечи, ни презрения. Он только покачал головой:— Я приехал к тебе. Я отослал Тору, пусть ее родичи гневаются, сколько им угодно. Все знают, зачем я поехал на Сэлу, меня поднимут на смех, если ты теперь отвергнешь меня. Не удивлюсь, если бонды из Стада уже смеются. Это все люди сыновей Арни, они видят мой корабль у берега Сэлы и понимают, что конунг Харальд приехал свататься к своей жене.

И после всего этого, когда я прошу тебя поехать со мной, ты отвечаешь: не знаю!

Харальд! Харальд! — думала я. Ты мог бы спросить о моем решении до того, как явился сюда на лучшем корабле с половиной дружины. Но я промолчала.

Такой уж он был, и переделать его было невозможно. Он желал забрать меня с собой. И что бы я ни говорила в нашу последнюю встречу, он не сомневался, что я уеду с ним.

Неожиданно он заглянул мне в глаза и улыбнулся.

И сказал:

Где упплёндцы вяжут луки, я был рожден и воспитан; ныне же корабль мой на якоре качается, на смех бондам, у шхер. А часто я резал волны с большей честью.

И все-таки Герд золотых колец делает вид, что я ей не нужен.

Воспоминания о нашем былом счастье захлестнули меня, как прибой, смыли все мои опасения.

Мне оставалось только протянуть ему руки.

Мы стояли на берегу, на виду у всех, у моей челяди и у большей части его воинов, и все-таки Харальд привлек меня к себе и крепко-крепко обнял.

Эллисив замолчала.

— И это все? — спросил Олав.

— Да, почти. Священник и многие из людей Харальда сошли на берег, среди них был и ты. Мне было очень не по себе, когда я сразу после Сэлы оказалась в усадьбе Харальда в торговом посаде Осло. Трудно так быстро привыкнуть к новому положению.

Что случилось потом, ты знаешь.

В Упплёнде бонды подняли бунт, и Харальд жестоко подавил его. Он поссорился с конунгом Швеции Стейнкелем, но потом они помирились. Датчане опять объединились вокруг Свейна сына Ульва, и кончилось тем, что Харальд заключил с ним мир, и Свейн остался конунгом Дании.

Тебе все это известно.

Кроме одного, — вспомнила вдруг Эллисив. — И я хочу рассказать тебе об этом.

Прошлым летом, перед походом в Англию, Харальд открыл раку Олава Святого. Не верь, будто святой лежит в раке, точно спящий. Харальд нашел там только то, что обычно остается от покойника, погребенного давным-давно.

Олав с недоверием посмотрел на нее.

— Значит, то, что все говорят, — ложь?

— Да.

Был третий день лета, когда Олав послал в Исландию корабль за епископом Бьярнвардом.

Эллисив казалось, что, решив наследовать отцу, он стал держаться с большим достоинством.

Харальд правил людьми с помощью насилия и насмешек, Олав пока что не прибегал ни к тому, ни к другому. Он предоставлял людям самим повиноваться ему, и они повиновались — ему не нужно было даже повышать голос.

Наверное, это потому, что Олаву от рождения назначено было стать конунгом, думала Эллисив, а Харальду пришлось всего добиваться самому.

Добиваться всего самому пришлось и Олаву Святому — Эллисив то и дело невольно возвращалась мыслями к святому конунгу.

Ее рассказ о Харальде и раке Олава Святого, видно, не шел у Олава из ума. Он часто заговаривал об этом.

— Какая разница, что от него осталось: нетронутая тлением плоть или груда костей? — спросила в конце концов Эллисив. — Разве он станет менее святым оттого, что истлел?

— Станет, — твердо сказал Олав. — Святым его объявили в основном потому, что он не поддался тлению.

— Я слышала, будто и волосы его не сгорели в кадиле.

— Да. И все по той же причине, по которой плоть его сохранилась, хотя другие покойники истлевают.

— А вот от святых апостолов остались лишь высохшие мощи, — заметила Эллисив. — И то не от всех. Чем Олав лучше их?

Он с укором посмотрел на нее. И она вдруг поняла, что почему-то это для него очень важно.

Она ладонью накрыла его руку.

— Почему ты все время об этом думаешь? — спросила она.

— Потому что это обман, — ответил он. — Обман, вранье и ложь. Ты сама рассказывала, что королева Астрид вовсе не считала, будто ее супруг был святым при жизни. И во всяком случае, одно из сотворенных им чудес, будто он вернул зрение твоему брату Владимиру, явно выдумано. Ты говоришь, Владимир никогда не был слепым.

Получается, Олав не был святым ни при жизни, ни после смерти, и чудесам его нельзя верить. Что же тогда остается?

— Почти ничего, — согласилась Эллисив.

— Я потерял веру в отца у Станфордского моста, — продолжал он. — Ну это-то уже не так важно, я знаю, что мне делать. Но если святость конунга Олава окажется обманом, я буду видеть ложь в глазах каждого епископа.

— Епископы такие же ничтожные рабы Божьи, как и мы, — сказала Эллисив. — Не надо судить слишком строго всех, если один из них и слукавил.

— Я хочу знать это точно, а там решу, что делать.

— С чего же ты начнешь?

— Если конунг не был святым, уберу его раку из алтаря церкви святого Климента, — сказал Олав. — Я не собираюсь и дальше морочить людей.

• Предыдущая
• 47/56
• Следующая