Гипсовый трубач: дубль два - Поляков Юрий Михайлович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/79
• Следующая

Внезапно вернувшись из Перми, Афросимова, как в плохом романе, застала дома тихую семейную оргию. Понимая, что отпираться невозможно, Бесстаев во всем сознался и предложил ей остаться на правах старшей, материально ответственной жены, так сказать, в качестве «мажор-дамы». Антонина Сергеевна улыбнулась, ничего не сказав, поднялась в спальню, разделась донага, аккуратно разложила на постели, где впервые познала женское счастье, свою прокурорскую форму, легла рядом и застрелилась из трофейного дедушкиного парабеллума. Вот такая история!

– Я бы эту историю закончил не так! – задумчиво проговорил Кокотов.

– А как?

– Разделась донага – это хорошо! Аллегорично. Но лучше сначала выстрелить в проклятый портрет, а потом в себя.

– Ну, знаете, какая-то дориангреевщина! – возразил Жарынин. – Тогда пусть уж она купит в секс-шопе надувную куклу и оденет ее в свой прокурорский мундир…

– Перебор, – качнул головой писатель.

– Да что вы понимаете?

– Кое-что.

– Не уверен.

– Вы прочли мой синопсис?

– Ваш? Нет.

– Как это – нет? – подскочил Кокотов.

– А зачем?

– А затем, что я его написал! – жестяным голосом проговорил Андрей Львович.

– Ну и что? Мало ли кто какую ерунду пишет!

– Ерунду? Но ведь мы… мы… вместе…

– Коллега, то, что мы с вами вместе напридумывали, полная ерунда. И фильма из этого не получится!

– Почему? – похолодел прозаик. – А как же Берлинский кинофестиваль?

– Какой, к черту, фестиваль! Вот вы объясните мне, о чем наш с вами сюжет?

– О любви…

– Кто вам сказал?

– Вы.

– Когда?

– Вчера.

– Я ошибся. Вот голая прокурорша – это любовь! Наша история не о любви, а о ненависти. О ненависти к нормальной жизни.

– Не понял!

– Объясняю. Кто такая ваша Тая?

– Художница…

– Не художница, а распутная наркоманка, неизвестно как оказавшаяся работником детского учреждения. И правильно, что ее оттуда забирают!

– В наручниках?

– А в чем еще? В гирляндах из настурций?

– Но ведь это искусство! Нельзя же так… без всякого…

– Можно! Искусство не должно разрушать жизнь. Вы знаете, сколько замечательных государств развалили с помощью искусства?

– Не знаю.

– Одно вы точно знаете!

– Какое?

– СССР!

– Допустим, – согласился Кокотов. – Но Лева? Лева-то не разрушал государство!

– А что ваш Лева? Он элементарно попал под бдительность. Как же, по-вашему, должна поступить нормальная власть, обнаружив хиппи на фотографии, присланной из пионерского лагеря? Или вы, друг мой, не знаете: где хиппи, там беспорядочные половые связи и наркотики…

– Вас больше волнуют беспорядочные половые связи или наркотики? – с комариным сарказмом поинтересовался автор «Сумерек экстаза».

– Меня волнует здоровье общества!

– А если бы Леву посадили?

– Но ведь его же отпустили.

– Это потому, что ему Зэка помогла и чекист попался нормальный.

– Нет, просто ваш Лева еще ничего не успел натворить. И правильно, что прислали чекиста. Среагировали… Поэтому и был порядок.

– И это говорите вы, человек, пострадавший от коммунистов?

– Да, это говорю вам я, человек, пострадавший от своей юной дурости. В молодости мы не понимаем, что порядок важнее свободы. А когда вдруг понимаем, уже поздно, и теперь в любом сквере под ногами шприцы, как куриные кости, хрустят. СПИД развели – страшно к молодой девчонке подойти!

– Приходится пользоваться старыми боевыми подругами?

– Приходится… – Жарынин оторвал взор от дороги и с интересом поглядел на соавтора. – А вы изменились со вчерашнего вечера! Ишь ты, выпрямила! Откуда вы ее знаете?

– Кого?

– Не паясничайте! Наталью Павловну.

– Встречались. В дурной юности.

– Поня-атно. В общем, так: эту вашу байду про Леву и Та ю я снимать не стану.

– Это не моя байда!

– Ну и не моя тоже.

– Что же вы тогда будете снимать?

– Думайте! Вы же сценарист…

– А что мне думать? Снимите моего «Гипсового трубача». Вы же сами говорили: там есть точные детали времени…

– Детали снимать нельзя, мил человек! Нель-зя! Что говорил Сен-Жон Перс об этом?

– Что?

– Талант ходит с микроскопом, а гений с телескопом.

– Вы, как я понимаю, с телескопом?

– Правильно! Я вам не Сокуров, чтобы экранизировать собственное занудство! И я вам не Федя Бондарчук, чтобы фарцевать патриотизмом! Мне нужен расчисленный хаос бытия! Мне нужна история жизни, понимаете? В головах остаются только истории! Вы помните список кораблей в «Илиаде»?

– Нет, конечно…

– А кто похитил Елену?

– Парис.

– Вот вам и ответ!

– Тогда снимите кино про голую прокуроршу!

– Я не стервятник.

– А я не дятел, чтобы попусту колотить по компьютеру!

– Такова участь сценариста. Вы полагаете, Тони Гуэрра не так работал? Феллини гонял его как мальчишку!

– Но вы-то не Феллини!

– Так и вы не Гуэрра! Думайте, Кокотов, напрягайтесь! Или вы способны теперь думать только о ней?

– Ну, почему же… – покраснел писатель.

– Да все потому же!

…Наконец стала понятна причина пробки: новенький темно-синий БМВ и новейший серебристый «ауди», как говорится, не поделили трассу, развернувшись при ударе так, что объехать их можно было лишь в один ряд по обочине. Возле битых автомобилей топтались виновные – равномордые, быковатые парни в дорогих костюмах. Оба орали, багровея, в мобильные телефоны. За темными стеклами машин угадывались два юных женских силуэта, тоже чем-то похожих. Гаишник, неторопливо прохаживаясь, внимательно оглядывал диспозицию и обдумывал свой резон. А пробка образовалась оттого, что остальные водители, особенно те, что на стареньких «жигулях», не только осторожно съезжали на обочину, но еще и притормаживали, с классовым наслаждением любуясь элитным ДТП. Дальше шоссе оказалось почти пустым. Жарынин посветлел лицом и вырвался на оперативный простор, обойдя нескорый длинномер, как легкий сайгак обгоняет тяжелого вола, влекущегося к водопою…

Пока, прея от обиды, Кокотов размышлял, в каких выражениях потребовать, чтобы Жарынин немедленно остановил машину и выпустил его прямо на шоссе, соавторы домчались до Окружной. Пока Андрей Львович придумывал, что сказать наглецу напоследок, прежде чем окончательно хлопнуть дверцей, они въехали в Москву. Пока писатель соображал, каким образом после разрыва вернуться в «Ипокренино» и забрать свои вещи с ноутбуком, они доползли до Третьего кольца. Когда же автомобиль остановился у спортивного комплекса «Евростарт», автор «Знойного прощания» пришел к мучительному выводу: порвав с вероломным режиссером и съехав из дома ветеранов, он навсегда теряет Наталью Павловну.

– Прибыли! – сообщил Жарынин, выключив двигатель.

– Да? А где мы? – поинтересовался Кокотов голосом проснувшегося ребенка.

– Где надо.

– Симпатичное место!

Стадион «Старт» был построен в тридцатые годы по самым передовым архитектурным идеям и технологиям того времени. Воздвиг его, между прочим, одноименный завод, выпускавший велосипеды, детские коляски и легкие танки. В ту пору страну Советов, только-только покончившую с неграмотностью, охватил буйный физкультурный энтузиазм. Горько, конечно, сознавать, что бронзовые мускулистые юноши, маршировавшие на спортивных парадах, истлели потом в братских могилах, разбросанных от Москвы до Вены, а налитые женской силой тела их атлетических соратниц состарились до срока от горя утрат, тяжкой работы и послевоенного безмужья… Но ничего не поделаешь – История!

В восьмидесятые на фоне стадионов, построенных к Олимпиаде, «Старт» уже выглядел реликтом, словно патефон в витрине магазина «Электроника». Когда же после перестройки, как и следовало ожидать, началась разруха, на футбольном поле затеяли торговлю подержанными автомобилями, а под трибунами открыли магазины запчастей и закусочные, где можно было недорого обмыть удачно приобретенного или счастливо сбагренного четырехколесного друга. В раздевалках поместились оздоровительный центр «Тонус» (сауна с эротическим массажем) и консультация врача-венеролога, а в бывшем кабинете директора оказалось бюро горящих путевок «Пенелопа». За пятнадцать лет рынка, без текущего ремонта и надзора, «Старт» стал напоминать античные руины, заселенные смуглокожими пришлыми племенами, говорящими на своих гортанных наречиях и только при общении с покупателями переходящими на ломаный русский.

• Предыдущая
• 17/79
• Следующая