Пристрастие к смерти - Джеймс Филлис Дороти - Страница 43
- Предыдущая
- 43/125
- Следующая
Она решила не обставлять свою квартиру в соответствии с каким бы то ни было стилем. Пиетета перед прошлым у нее не было — напротив, всю жизнь она яростно старалась избавиться от него, скроить себе будущее, отвечающее ее собственным потребностям: порядок, надежность, успех. Поэтому месяца два она жила, имея лишь складной стол, стул и матрас на полу, пока не накопила денег, чтобы купить простую, но красивую современную мебель на свой вкус: диван и два удобных кресла, обитых натуральной кожей, обеденный стол и четыре стула из полированного вяза, книжный шкаф, полностью занявший одну стену, элегантную, профессионально оборудованную кухню со всем необходимым набором приспособлений и посуды — но ничего лишнего. Квартира была ее частным миром, куда не было доступа коллегам из полиции. Вхож сюда был лишь ее любовник, но когда Алан, нелюбопытный, не несущий никакой угрозы, со своим вечным пластиковым пакетом, набитым книгами, впервые переступил порог ее дома, даже его ненавязчивое присутствие на миг показалось ей опасным вторжением.
Она налила себе немного виски, смешала с водой и отперла дверь, ведущую на балкон. В комнату ворвался свежий и чистый воздух. Прикрыв за собой дверь, Кейт стояла со стаканом в руке, прислонившись к стене и глядя на восточную часть Лондона. Низко нависающая гряда густых облаков вобрала в себя отсвет городских огней и казалась нарисованной клеевой краской на фоне иссиня-черной ночи. Дул легкий ветерок, колыхавший ветви огромных лип вдоль Холланд-Парк-авеню и раскачивавший телевизионные антенны, которые, словно хрупкие экзотические стебли, разрослись на узорных крышах пятьюдесятью футами ниже. Дальше на юг деревья Холланд-Парк-авеню сливались в сплошную черную массу, а еще дальше, как далекий мираж, мерцала остроконечная верхушка церкви Святого Иоанна. В такие моменты одним из любимых ее удовольствий было смотреть, как верхушка начинала словно бы двигаться и иногда приближалась настолько, что казалось: протяни руку — и ощутишь шершавость камня, а иногда, как сегодня, становилась далекой и призрачной как видение. Далеко внизу справа, под высокими дуговыми лампами, строго на запад бежала улица, сальная, как поверхность загрязненной реки, несущая нескончаемый груз легковых автомобилей, грузовиков и красных автобусов. Когда-то здесь пролегала старая римская дорога, которая вела из Лондиниума на запад; постоянный шелестящий гул улицы доносился сюда, наверх, лишь как отдаленный рокот моря.
Независимо от времени года, за исключением разве что самой суровой зимней непогоды, Кейт каждый вечер выходила с ритуальным стаканом виски «Беллз» вот так постоять на балконе, посмотреть на город. «Я вроде заключенного, — думала она, — который пытается убедить себя, что город все еще на месте». Но ее маленькая квартирка не была тюрьмой — скорее материальным подтверждением свободы, доставшейся ей в тяжелой борьбе и потому ревностно оберегаемой. Она избавилась от своего социального положения, от бабушки, от неудобной грязной и шумной квартиры на седьмом этаже послевоенной жилой башни в районе Эллисон-Фэаруэзер-билдингз — этом памятнике председателю местного совета, который, как большинство его коллег, был страстно предан идее сноса кварталов малоэтажных домов и возведения на их месте двенадцатиэтажных монументов гражданской гордости и теоретической социологии. Она избавилась от криков, граффити, сломанных лифтов, запаха мочи. Она помнила первый вечер после своего бегства, восьмое июня, два года назад. Тогда она стояла там же, где теперь, и медленно выливала виски из стакана, будто совершала возлияние богам, наблюдая за моментальными вспышками жидкого пламени в просветах балконной решетки и приговаривая вслух: «Гори ты огнем, чертов председатель чертова местного совета Фэаруэзер. Да здравствует свобода!»
А теперь она действительно встала на ноги. Если на этой новой работе она добьется успеха, то все — ну почти все — будет возможно. Не было ничего удивительного в том, что Дэлглиш включил в состав нового отдела по крайней мере одну женщину. Но он не из тех, кто делает обязательные реверансы в сторону феминизма или какого бы то ни было иного модного движения. Он выбрал ее потому, что в отделе действительно требовалась женщина, и потому, что ознакомился с ее послужным списком — знал, что сможет на нее положиться и что работать она будет хорошо. Глядя сверху на Лондон, Кейт почувствовала, как мощная и сладкая, словно первый осознанный утренний вдох, волна уверенности в себе прокатилась по всему телу. В мире, простиравшемся внизу, она чувствовала себя как рыба в воде, была частью этого сырого, неспокойного конгломерата урбанизированных деревень, составлявших округ, подведомственный столичной полиции. Она воочию представила себе этот округ, простиравшийся за Ноттинг-Хилл-Гейт, за Гайд-парк и излучину реки, за башни Вестминстера и Биг-Бен, перескакивавший через маленькую аномалию, лоскуток, подчинявшийся полиции лондонского Сити и продолжавшийся дальше к восточным пригородам, вплоть до границы с эссекским полицейским округом. Она с точностью до ярда представляла себе, где проходит эта граница. Такой она мысленно видела столицу: поделенной на полицейские округа, секторы, районы и участки. А непосредственно под ней лежал Ноттинг-Хилл, эта кишащая правонарушителями, очень разнообразная по составу населения, космополитичная деревня, где она работала по окончании училища. Кейт помнила каждый тамошний звук, цвет, запах так же отчетливо, как той знойной августовской ночью восемь лет назад, когда это случилось, когда она поняла, что сделала правильный выбор и эта работа — действительно для нее.
Она дежурила в Ноттинг-Хилле в пешем патруле с напарником Терри Ридом. Стояла такая ночная жара, какой не помнили даже самые глубокие старики. Пронзительно крича, к ним подбежал какой-то возбужденный мальчишка и что-то невнятно затараторил, указывая на ближайший многоквартирный дом. Кейт снова ясно увидела ту картину: кучка испуганных соседей у подножия лестницы, лица, блестящие от пота, замызганные рубашки, прилипшие к телам, запах немытого разгоряченного человечества. А поверх общего шепота сиплый голос с верхней площадки, выкрикивающий какие-то невнятные протесты.
— У него нож, мисс, — сказал мальчик. — Джордж попытался было войти, но он пригрозил ему. Правда, Джордж?
— Ага, правда, — откликнулся Джордж — белый, маленький, похожий на загнанную ласку человечек.
— И он захватил Мейбл. Мейбл и ребенка.
— Господи Иисусе, — прошептала какая-то женщина. — У него там ребенок!
Толпа отступила, чтобы дать пройти им с Терри.
— Как его зовут? — спросила Кейт.
— Лерой.
— А фамилия?
— Прайс. Лерой Прайс.
В прихожей было темно, в самой комнате, незапертой, поскольку замок оказался выломан, еще темнее. Тусклый свет пробивался лишь через дырку в ковре, прибитом на окне. Кейт смутно различила грязный двуспальный матрас, брошенный прямо на пол, складной стол, два стула по бокам. Воняло блевотиной, потом, пролитым пивом, жаренными на постном масле рыбой и картофелем. У стены скорчилась женщина с ребенком на руках.
— Все в порядке, мистер Прайс, — ласково сказала Кейт. — Дайте мне нож. Вы ведь не собираетесь причинить им вреда. Девочка — ваша дочь. Уверена, что вы не хотите поранить ни жену, ни дочь. Я знаю, что вы испытываете, это невыносимо, вы натерпелись достаточно. Все мы натерпелись.
Она видела такое и прежде — и в бывшем своем муниципальном доме, и во время дежурств: наступает момент, когда бремя безнадежности, отверженности, прострации становится слишком тяжким и разум взрывается в пароксизме яростного протеста. Этот человек действительно дошел до предела. Слишком много неоплаченных счетов, слишком много тревог, слишком много нужд, разочарований и, разумеется, алкоголя. Кейт молча подошла к нему, спокойно глядя ему в глаза, и протянула руку, чтобы взять нож. Она не осознавала собственного страха, боялась лишь, чтобы Терри не ворвался в комнату. Все смолкло вокруг, люди у подножия лестницы оцепенели, даже улица вдруг застыла в том странном миге тишины, какие порой случаются и в самых бойких кварталах Лондона. Кейт слышала лишь тихое биение собственного сердца и хриплое дыхание Прайса. Потом он внезапно, с отчаянным всхлипом уронил нож на пол и бросился к ней. Она обняла его, словно ребенка, бормоча утешения, — и все кончилось.
- Предыдущая
- 43/125
- Следующая
