Ваятель фараона - Херинг Элизабет - Страница 11
- Предыдущая
- 11/55
- Следующая
Безобразный царь! Разве было что-либо подобное с тех пор, как Амон, бог-творец, стал властвовать над всеми богами? Нет. Ничего подобного не случалось с того времени, как Маат установила порядок среди людей и цари сыновья бога – правят Обеими Землями.
Разве с незапамятных времен не называется фараон Добрым богом? Он я на самом деле Добрый бог. Произвел его на свет Амон (принявший образ супруга великой царицы), и был он больше, чем только человек. И на чертах его лица лежала печать величия, божественного достоинства. Горе тому скульптору, который не сумеет этого изобразить. И горе, двойное горе тому царю, который этого не постигнет!
Посмотрите на изображения Великого Тутмоса, который расширил свое царство далеко за пределы презренной земли Речену: до Нахарины – Митанни, до двух рек, которые начинаются на севере, а впадают в море на юге. Его лицо – со смело очерченным носом и пухлым ртом – полно сил и энергии. И все же облик царя не лишен божественности: лих царя своими правильными, гармоничными чертами отличается от обычных человеческих лиц.
То же было и при последующих царях. И хотя статуи третьего Аменхотепа превосходили по своим размерам все рапсе созданные, с удивлением и страхом обращаются к ним молящиеся. Ведь черты царских лиц не искажены, а пропорции тела строго выдержаны. Торжественно и величаво взирают они с недосягаемой высоты на людей, припадающих к их ногам.
Так было до тех пор, пока внук внука Великого Тутмоса не нарушил священных канонов.
Как это могло случиться? Неужели он решился изменить изображение царей, а значит, в конце концов и богов, и ввести людей в глубокое заблуждение? Неужто он собирался разрушить порядок, поддерживающий силу и величие державы его отцов? Зачем ему это нужно? Зачем такая кощунственная игра?
Долго и молча стояли трое мужчин перед демоническим изваянием их царя. Тысячи мыслей и догадок роились в их головах, мучительно тревожа их души.
Изнуряющий полуденный зной царил в окруженном стенами помещении. Раскаленные камни обдавали жаром молчаливых созерцателей, которые не могли найти даже слов, чтобы выразить все, что терзало их сердце.
Внезапно Небамун нарушил молчание:
– Этот Бак, главный скульптор царя, не сын ли жителя Северного Она?
Джхути сразу же уловил связь между заданным Небамуном вопросом и этими необычными изваяниями. «Наконец-то, – думает он. – Наконец-то третий пророк начинает понимать, что здесь происходит!»
– Да, Бак – сын Мены, – не без удовлетворения отвечает Джхути. – Сын того самого Мены, который изваял большие статуи Небмаатра. Его жена родом из Северного Она!
Третий пророк промолчал и внезапно начал ходить взад и вперед. Он был поражен и боялся высказать свои мысли. Ведь это означало бы, что он противоречит самому себе, противоречит тому, что было сказано им лишь час назад. Однако Джхути, хорошо разбиравшийся в людях, не может не понять, что творится в душе Небамуна. Жрец не может отказать себе в удовольствии услышать подтверждение своей правоты из уст старого Иути. Поэтому он обращается к мастеру:
– Ну, а ты, Иути, что ты скажешь?
Старик вздрогнул, как будто пробудился ото сна. Но вот он поднял горящие глаза и страстно заговорил:
– Уже более пятидесяти лет моя рука направляет резец. Мой отец научил меня, в каком соотношении должны находиться лоб, нос, подбородок и конечности. Он научил меня, как нужно выравнивать щеки и где располагать глаза. Научил выделять главное и отодвигать на задний план все второстепенное. Он открыл мне священный порядок, всякое нарушение которого – тяжелый грех.
Я только скромный мастер и не знаком с сыном Мены… Но если бы я был главным скульптором царя и Добрый бог сам лично потребовал бы изваять его так, чтобы все изображение искажало его образ, причем не только черты его лика, но и тело и конечности…
Старый мастер указал рукой на статую, перед которой они стояли, и продолжал:
– Ты видишь, как живот нависает над набедренной повязкой? Ты посмотри, какие короткие у него ноги и какие длинные немощные руки! Да, если бы я был главным скульптором фараона, я бы бросился к царским ногам и сказал: «Моя жизнь в твоих руках, и ты можешь сделать со мной все, что тебе заблагорассудится. Но ничто не может заставить меня создать изображение, противоречащее всем законам! Не я и не мой отец установили их. Они были созданы не по прихоти человека, и ни один человек не может их изменить! Если же ты, о владыка, прикажешь нарушить эти законы, ты накличешь беду и страна снова вернется назад хаосу, из которого боги однажды уже вывели ее!»
Старик говорит все громче и громче. Напрасно Джхути делает ему знаки, мастер не замечает их или не хочет обращать на них внимание. Жрец со страхом оглядывается кругом. Двор храма, объятый полуденным зноем, по-прежнему пуст. Тем не менее Джхути спешит скорее покинуть его. Он резко поворачивается и направляется к выходу, не обращая внимания на старика, с трудом поспевающего за ним.
Этот разговор, впрочем, был услышан и еще одним человеком. Как только трое мужчин покинули помещение, из-за выступа стены у входа в святая святых храма вышел Тутмос. Едва слышно ступая босыми ногами по устилающим пол каменным плитам, медленно идет он вперед, как будто его сдерживает страх. Тутмос не решается даже смотреть на изваяния до тех пор, пока они не встанут у него на пути.
Вот он глубоко вздохнул, как бы набираясь мужества, и, подняв глаза, посмотрел в лицо статуи… На него был устремлен пронизывающий взгляд раскосых глаз, таивший в себе угрозу.
Только одно мгновение Тутмос смог выдержать этот леденящий взгляд. И тут же закрыл лицо руками. Ноги мальчика больше не держат его, он вынужден прислониться к стене. Горячие камни обжигают его спину и затылок.
Тутмос не знал, сколько времени он так простоял. Время и вечность смешались у него в сердце. Но как только он отнял руку от глаз, взор его упал на землю и остался прикованным к небольшому предмету, лежащему у подножия статуи. Это было приспособление для письма, которым пользуются резчики, когда они намечают надпись на каменных изваяниях. На цоколе колонны уже были приготовлены вытянутые, закругленные на углах рамки – в эти овалы вписывались царские имена.
Нисколько не задумываясь, Тутмос наклоняется и опускает в черную краску тростинку для письма. Краска уже наполовину засохла, но немного слюны – и ею уже можно писать. Затем он осматривается кругом в надежде найти что-либо подходящее, на чем можно было бы сделать рисунок. К сожалению, в храме нет черепков, хотя их сводчатая форма несколько искажала рисунок, но все же это был подходящий материал для наброска. Но вот Тутмос заметил недалеко от обелиска – священного камня Бенбен – лежащий на земле тонкий кусок известняка величиной почти в две ладони. Будь благословен тот, кто его там оставил!
Первые линии не хотят ложиться на камень – слишком непривычными, слишком непохожими на все прежние рисунки были очертания этого лица. Слишком много требовалось умения, чтобы передать их на плоской поверхности.
Безжалостно стирает Тутмос уже почти готовый рисунок, чтобы начать все сначала. В исполнении этих статуй не было шаблона, не было всего того, чему учил его старый мастер, который, в свою очередь, учился этому искусству у своего мастера. Нет, здесь было что-то гораздо большее, что-то необычайное, единственное в своем роде. Здесь отражалось не то, чем один человек похож на другого, один царь на другого царя, любой кочевник пустыни, любой житель страны Куш на себе подобного, а то, чем каждый человек, каждый царь, каждый кочевник, каждый кушит отличались друг от друга.
Никогда Тутмос не видел молодого царя так близко, чтобы запомнить черты его лица. Разве мог простой подмастерье попасть в царский дворец? Разве мог подмастерье скульптора оказаться недалеко от царя, когда Добрый бог появлялся перед народом?
Но сейчас, когда он воспроизводит штрих за штрихом голову статуи, Тутмосу кажется, что в его сознании запечатлеваются черты лица фараона и его мудрость. Эти внимательные глаза будто бы не видели ничего около себя взгляд их был устремлен вдаль. На чувственных губах – страдание и печаль. В сильно выдающемся вперед подбородке угадывалась несокрушимая воля, и в то же время его округлость выражала скрытое стремление к ласке. Разве так выглядит любой царь? Добрый бог? Нет, так выглядит не любой царь, а именно этот! Он выглядит как живой!
- Предыдущая
- 11/55
- Следующая
