Ваятель фараона - Херинг Элизабет - Страница 46

• Предыдущая
• 46/55
• Следующая

Почему Эхнатон послал Тушратте статуи богов не из чистого золота, как ожидал царь Митанни? Ведь они оказались деревянными, лишь покрытыми золотыми пластинками. Этим он подорвал свой авторитет в глазах союзников. И наконец, почему он не привлек к своему трону сына верховного жреца Амона, слабовольного Небамуна, после того, как тот принял на себя полномочия своего отца? Он мог бы ограничить его влияние так, как только бы захотел. Но он должен был ему оставить то, что тот боялся потерять, и этим сделал бы жреца сговорчивым и услужливым. С его помощью царь мог бы обуздать тех жрецов, которые продолжают еще сопротивляться. Теперь же Интеф и Джхути взяли верх, а Небамун мертв, и неизвестно, сам он покончил с собой, убили его царские наемники или, может быть, даже кто-то из его собственного окружения. Царь же лишился всех возможностей оказывать влияние на непокорных.

– Но все же он их усмирил, отнял у них власть, пользуясь которой они всегда могли бы стать на его пути!

– Отнял у них власть? Доходов он действительно их лишил, но не приверженцев. Одетый как самый бедный земледелец, в одной набедренной повязке, босым бродит Интеф по стране. Никто не знает, где он обосновался. Он появляется то здесь, то там. Но везде, где Интеф, возникает недовольство и ропот. А где сейчас Джхути? И где Панефер, жрец из Она, нашего родного города? Я этого не знаю, но скажу тебе, что это знает больше людей, чем ты себе представляешь.

– Мне кажется, дядя, что ты говоришь о призраках!

– О призраках? С того времени, как царь ушел в изгнание… Не возражай, Тутмос! Я знаю, что ты хочешь сказать, но ведь выезд его из прежней царской столицы – не что иное, как поступок своенравного мальчика.

Его клятва никогда не покидать новой столицы – не что иное, как добровольный уход в темницу! Он хотел наказать город, который ему не повиновался, и он его наказал, но город не стал послушнее. И разве сам он не испытывает еще большей обиды от всего этого?

Тутмос хотел ответить, но тут вошла Эсе, а за ней – жена Птаха, которая наблюдала на кухне за служанками, а теперь несла большое блюдо с едой.

– Пожалуйста, ешь, дядя! – сказала Эсе. С этими словами она подала гостю утиную грудку, потом поставила перед ним блюдо с жареной тыквой и положила свежих лепешек. С удовлетворением наблюдала она, как Небвер, у которого еще сохранились хорошие зубы, обгладывал косточки одну за другой.

– А ты, Тутмос? Хочешь кусочек спинки или лучше шейку?

Супруг, однако, не ответил ей и рассеянно положил на стол кусок, который она ему подала.

– Сколько времени ты живешь в Ахетатоне, дядя, если позволяешь себе так говорить? – сказал он резко. – Видел ли ты, как царь вместе с супругой, которую он так искренне любит, выезжает в своей украшенной лазуритом и золотом коляске, чтобы вознести молитвы своему богу? Присутствовал ли ты на прекрасном богослужении? Слышал ли ты гимны, прославляющие Атона? Видел ли ты царских дочерей, видел ли, как покачивают они своими нежными руками систры, провожая на ночной покой животворящего Атона? И видел ли ты, какое счастье выражает лицо царя, когда он выходит из своего дворца на балкон, сопровождаемый супругой и окруженный детьми? Я же все это видел и изображал! Может быть, царица-мать чувствует, как во тьме поднимается вражда против ее сына, и в сердце ее закрался страх. Но тот, кто озарен светом, не должен бояться тьмы. Кто верит, тот не знает страха!

– А разве не продолжает муха петь свою песню, уже попав в сети паука? И почему царю его бог, которого он так чтит, не даровал сына?

Испуганно озирается Тутмос – не слышал ли кто-нибудь из его слуг этих слов. Больше всего на свете он боялся, как бы не узнали, что в его доме говорится такое. Но жена Птаха уже вышла, вероятно, для того, чтобы наполнить опустевшие горшки. Только одна Эсе стояла позади кресла своего супруга, прислонив красивую головку к одной из деревянных колонн, поддерживавших своды помещения.

– И скажу тебе, – продолжал Небвер, – что паук плетет свою сеть! Никто из нас не знает ни где Интеф, ни где Джхути, ни где Панефер, но, кажется, я уже видел сына Панефера. И не где-нибудь, а именно в Ахетатоне, в столице царя!

– Сына Панефера? – Тутмос вскочил со стула так резко, что чуть не опрокинул обеденный столик, который стоял между ним и гостем. – Ты в этом уверен?

– Полностью не уверен, потому что сын Панефера – один из самых молодых жрецов Амона, посвященный в сан незадолго до того, как был запрещен культ этого бога. Когда я его знал, его голова была наголо острижена, а этот, которого я вчера встретил в доме Туту, носит огромный парик – более роскошного не мог бы иметь и сам Туту, «главные уста царя»! Кто, однако, хотя бы раз видел лицо того молодого жреца – человека весьма умного, который к тому же говорит на чужеземных языках, как на своем родном, – тот никогда его не забудет. Вчера я видел этого чиновника. Он, по-видимому, пользуется у Туту, весьма деятельного человека, большим авторитетом, ибо расхаживал по всему его дому и давал указания младшим писцам, заполнявшим служебное помещение… Когда этот чиновник внезапно надул губы, он так живо напомнил мне сына Панефера, что я мог бы поклясться, что это он!

«Уна, – эта мысль, словно молния, поразила Тутмоса, – Уна, мой шурин! Быть не может!» Он поворачивается к Эсе, хочет расспросить ее, но место у колонны, где стояла она, было уже пусто. Тут он почувствовал, что грудь его разрывается на части, и как сумасшедший бросился из комнаты.

Он не нашел Эсе ни у Тени, ни в спальне, ни на кухне. Хори видел, как она поспешно покинула усадьбу. Тутмос бросился вслед за ней по дороге, которая вела к дому Туту. Вскоре он увидел бегущую Эсе и быстро нагнал ее. На ее расстроенном лице блестели капли пота.

Тутмос схватил ее за руку и так сильно сжал, что она вскрикнула.

– Ты идешь к сыну Панефера? – спросил он грубо. Ни слова в ответ.

– Он твой брат? Опять молчание.

– Ты дочь Панефера?

Эсе продолжала молчать.

Тутмос потащил ее за собой. Каждый шаг отдавался болью в его сердце. Как она ни упиралась, Тутмосу удалось привести ее домой. Эее упала на кровать, рыдания сотрясали ее тело. В суровом молчании стоял Тутмос подле нее. Пусть плачет до тех пор, пока не иссякнут у нее все слезы.

Наконец судорожные всхлипывания прекратились. Тогда Тутмос снова обратился к жене.

– Как могла ты все время жить с такой ложью в сердце?

Эсе приподнялась и устремила свои большие, темные, полные отчаяния глаза на мужа.

– Взял ли бы ты меня, – спросила она его вместо ответа, – если бы знал всю правду? Или оставил бы меня ему, этому Абе, который убил на моих глазах мою мать и четырех маленьких братьев? Он тогда убил бы и меня, если бы нашел. Я спряталась и видела все! Я заползла за станок твоей матери. Когда Тени увидела меня там, то незаметно прикрыла куском полотна. Я натянула его на голову и заткнула уши. Но крики и стоны все равно доносились до меня, и последний страшный крик тоже.

Должна ли я была возражать, когда твоя мать назвала меня твоей племянницей? Или потом, позже, я должна была открыть тебе правду? Но я ведь любила тебя! И все время боялась, что ты оттолкнешь меня!

Отчаяние, охватившее Эсе, делало ее еще красивей. Но сердце Тутмоса окаменело.

– Но и это еще не все, – сказал он с горечью. – Мало того, что ты годами обманывала меня, но ты еще допустила, чтобы Уна поселился в моем доме и, как паразит, питался кровью его хозяина!

– Как ты можешь так говорить, Тутмос! Разве он не понравился тебе? Разве ты не смеялся при его шутках? Тебя всегда радовало, когда он рассказывал свои истории. А теперь ты хочешь сделать его несчастным? Или ты хочешь его спасти?

– Я не могу его спасти! Он шпион жрецов Амона!

– Это неправда! Он сказал, что отступился от Амона. Он понял, что Атон – единственный бог.

– Это всего лишь притворство.

– Ну а если и притворство – он же мой брат.

Единственный оставшийся в живых, последний из моих братьев, Тутмос перестал слушать ее стенания, повернулся и пошел к двери. Тут Эсе вскочила с ложа и бросилась на грудь к мужу.

• Предыдущая
• 46/55
• Следующая