Когда боги спят - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 27

• Предыдущая
• 27/68
• Следующая

Лиза вдруг сделала брови домиком и моляще уставилась на Зубатого.

– Толя, ну не нуди! – вместо нее попросила Катя. – Что ты, в самом деле? Терпеть не могу, когда становишься нудным. Да, у нас в драме не хватает репетиционных и учебных площадок. Потому что твой друг-директор все сдал в аренду бизнесменам! А наш зал в сто десять квадратных метров позволяет играть целые спектакли.

– Нам нужно выселяться отсюда, а ты приводишь чужих людей, с чемоданами...

– Для тебя все чужие! И мы чужие... Ты не умеешь делать добро, за это и наказание нам! Ты ненавидишь людей!.. Я стану искупать твой грех! Все возьму на себя, и каждый мой поступок будет посвящен добру. И тогда я спасу... спасу от гибели дочь...

Зубатый попытался вспомнить, из какой пьесы этот монолог, – не вспомнил.

– Если ты выгонишь из дома Лизу – я уйду вместе с ней! – предупредила она своими словами.

– Зачем же? Уйдешь только ты. А вот бесприданница может здесь остаться.

Девица вдруг насторожилась и прикусила губку, а Катя оставила всякую игру и стала подозрительно серьезной.

– Интересно! Почему?

Он едва сдерживался, чтобы не взять девицу за космы и не вытащить на улицу.

– Потому что ей негде жить. Она бездомная, несчастная и одинокая, вынуждена подрабатывать ночами. А у нас есть квартира на Химкомбинате.

Лиза ждала чего-то подобного, поэтому отреагировала почти мгновенно, схватившись за ручки чемоданов.

– Екатерина Викторовна! Я немедленно уйду отсюда! Я не могу здесь оставаться! Вы меня обманули!

– Нет, ты останешься! – Жена отняла чемоданы, что сделать было очень легко. – Если мы уйдем, то вместе. И это не каприз!

И только сейчас Зубатый вспомнил о спящей Маше и ощутил, как сплетенные между собой гнев и червь самолюбия начинают остывать и цепенеть: может, и надо делать добро по-христиански, даже своим врагам?..

– Хорошо, пусть будет так, – натянуто, чужим голосом проговорил он. – Живите, играйте, рожайте детей.

– Теперь объясни! – взвинтилась Катя. – Почему ты относишься к Лизе как к личному врагу?

– Да, почему? – осмелела, а вернее, обнаглела бесприданница. – Если я подрабатывала в штабе у Крюкова, это еще ничего не значит.

– А вам лучше помолчать! – обрезал Зубатый. – Проглотите язык! Чтобы я не слышал вас. Никогда!

То ли вид у него был свирепый, то ли своим актерским чутьем она услышала в голосе угрозу, но сразу все поняла, отшатнулась, и в глазах мелькнул неподдельный испуг. Видимо, и Катя сообразила, что хватила через край, взмолилась жалостно:

– Как ты не понимаешь, мне одиноко! Я все время в этих стенах, со своей памятью... Неужели не видишь, я тихо схожу с ума! А Саша!.. Он хотел, чтоб Лиза жила у нас. Когда узнал о беременности. Он не раз мне говорил... Но боялся подойти к тебе и сказать.

Зубатый молча ушел в кабинет, заперся на ключ, сел на диван и обнял поскуливающих, настороженных собак...

Утром он тихо оделся и, когда повел лаек в вольер, увидел во дворе почти новую «Ауди»: эта девица оказалась не такой уж и бесприданницей. Машина по-хозяйски была припаркована к подъезду, однако поставлена на сигнализацию – а так хотелось пнуть ее лакированный бок! Зубатый запер собак, после чего вернулся, взял папку с историями болезни и на лестнице чуть не столкнулся с Лизой – явно шла в кабинет.

– Доброе утро, – томно пропела она, прижавшись к перилам. – Вы почему так относитесь ко мне, Анатолий Алексеевич?

Зубатый обошел ее и устремился вниз.

«Я слишком поздно родился, чтобы жить с вами, люди», – будто петля просвистела над головой.

Он остановился и обернулся:

– Что вам нужно?

– Почему вы так не любите меня? И даже своих близких?

Вообще-то он считал себя человеком хладнокровным, умел управлять собой при любых обстоятельствах, но тут вскипел мгновенно, вернулся на две ступени вверх, готовый сбросить ее с лестницы, и удержался в последний момент, зажал и увел себя на улицу.

По правилам безопасности машина должна была стоять боком к подъезду, чтобы перекрыть выход из дома, но сделать это мешала «Ауди», поэтому Леша поставил джип задом и своей широкой фигурой заслонил пространство между машинами.

– Знакомая тачка, – заметил он, когда выехали со двора.

– К Савчуку, – выдавил Зубатый, не желая ничего обсуждать.

Прокурор области оказался на месте и, видимо, готовился к утреннему совещанию. Такого типа людей Зубатый ценил и внутренне завидовал их бойцовской способности держать удар, оставаться на ногах и, даже если уложили на ковер, мгновенно вскакивать и бросаться в драку. Можно сказать, бывший военный летчик проживал вторую жизнь, поскольку из первой был просто катапультирован в звании подполковника, не дослужив полтора года до пенсии. Но на то он и был истребитель, чтобы мгновенно оценивать ситуацию и принимать решение: почувствовав, что страна на пороге разоружения, он вместо военной академии поступил в гражданский вуз и прежде, чем оказался на улице с тремя детьми-школьниками, успел получить диплом юриста.

Подсаживать таких людей – святое дело.

Теперь сидел в кресле, похожем на пилотское, в генеральской форме, большой, красивый и не по-прокурорски добродушный. Однако, заметив мрачное состояние Зубатого, сам насупился, вздохнул озабоченно:

– Пока ничего конкретного сказать не могу, проверяем, держу на контроле.

– Кстати, твои следователи опечатали комнату сына, – вспомнил Зубатый. – Но так никто больше не приходил.

– Такого быть не может! – Савчук схватил телефонную трубку. – Я давал задание!..

– Не может, но есть. Только пришел я по другому поводу...

– Погодите, – бесцеремонно оборвал бывший истребитель. – Сейчас выясним...

Порядки в прокуратуре были военные, через полминуты на пороге стоял следователь – располневшая, какая-то домашне-уютная женщина. И по тому, как Савчук делал разнос, а она оправдывалась, Зубатый понял, что никакой проверки обстоятельств смерти сына и никакого прокурорского контроля давно нет. Все уже забыто или почти забыто, поскольку у каждого следователя в производстве сразу несколько дел, более срочных и важных, чем простая проверка обстоятельств суицида.

Он не почувствовал обиды или разочарования, внутренне давно согласившись, что даже самые скрупулезные исследования причин гибели Саши ничего нового не дадут и не откроют. После встречи с кликушей на Серебряной улице Зубатый исподволь и непроизвольно начинал верить, что все это действительно наказание. И теперь надо беречься, чтоб не отсекли вторую руку...

Беспомощный и невнятный лепет следователя неожиданно закончился вполне ясным выводом, зацепившим внимание Зубатого.

– Остается темное пятно с Кукшинской. Пришел ответ на один запрос, из Тулы. Ижевск, Кинешма и Москва молчат.

– Пошлите повторные запросы, от моего имени. Я подпишу.

– Хорошо, сделаю...

– Что на Кукшинскую по Туле? – недовольно спросил Савчук.

Следователь покосилась на Зубатого.

– Да практически ничего. Ее второй муж, Засекин, отбывает наказание за ограбление, пять лет строгого режима. Кукшинская умудрилась продать его квартиру, но законность сделки никто не оспаривал.

– Она что, была замужем? – не вытерпел Зубатый.

– Дочку от первого брака сдала в дом ребенка, – охотно объяснила следователь. – От второго брака детей нет. Хотя кто знает...

– Ладно, – ворчливо сказал Савчук. – Сегодня же посмотрите комнату Александра. Письма, дневники, фотографии... Разумеется, с вашего позволения, Анатолий Алексеевич.

Зубатый ожидал нечто подобное от этой девицы, но сейчас вдруг понял, что впускать в дом никого нельзя: там находилось слишком много сора, который не выносят из избы, и надо самому разгребать эти конюшни.

– Позволения не будет, – заявил он. – Екатерина Викторовна немного успокоилась, а тут опять начнется... Раньше надо было думать!

– И то верно, – согласился Савчук.

– Сам вскрою комнату и посмотрю, – пообещал Зубатый. – Только я не с этим пришел.

• Предыдущая
• 27/68
• Следующая