Когда боги спят - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 53

• Предыдущая
• 53/68
• Следующая

– Да что я вам, подопытный кролик?! Что вы испытываете меня?! Не уйду! Я победил, между прочим, без вашей помощи! Я достиг всего сам! Отработаю срок и потом делайте, что хотите!

Политолог символически похлопал в ладоши:

– Браво! Слышу голос мужа. Мне это нравится. Но что вас так возмутило? Мое предложение?

– Мне наплевать, что вам нравится, а что нет! Я не позволю манипулировать собой в каких-то ваших сумасшедших интересах.

– Интересы у меня не совсем обычные. Но и вы человек не простой. Что вас смущает? Кризис в области? Но она была слишком благополучной в последнее время, и пора бы разворошить там осиное гнездо, чтобы поработали и свили новое. Что еще? Неудобство перед избирателями? Полагаю, такого политика, как вы, это волновать не должно. Вы же использовали черный пиар, подмену бюллетеней?.. Что вас может сдерживать?

– Я офицер!

Политолог встал и побродил по террасе, отчего-то улыбаясь.

– Да... С вами невозможно играть втемную. Хорошо, открою секрет. Вы мне были нужны, чтобы свалить Зубатого. Он засиделся там, почувствовал себя удельным князем... Мне это не нравилось. В общем, достаточно причин, чтобы убрать его. Но то, как вы это сделали, вызвало у меня восторг. Поэтому на вас есть другие виды.

Он уже понимал, что упрямиться не нужно, лимит противления исчерпан, однако натура, воспитанная на шахтерских улицах, выпирала наружу.

– Использовали меня вместо киллера?

Кузмин лишь развел руками:

– Ну что ж, идите, коли вас устраивает должность губернатора. Больше не задерживаю.

Крюков вскочил и будто головой о потолок ударился: да ведь этот политолог и месяца не даст поработать! И даже если даст, то выше губернатора ему уже никогда не подняться. Это приговор, смерть.

– Ну вот, уже лучше. – Политолог будто прочитал его мысли. – Каким образом вы это сделаете, меня не интересует, думайте сами. Но выйти из ситуации необходимо с такой же убедительной победой. Когда научитесь достигать всего, что пожелаете, мы подумаем, куда вас определить.

Он уходил от Кузмина на костяных ногах и с перекошенным ртом.

И сейчас ехал к нему в таком же состоянии, одну за одной глотая таблетки. Ко всему прочему, никак не отступала головная боль, и, если машину потряхивало, в затылке будто смола кипела – лопались огненные пузыри. Кочиневский все замечал, но с вопросами не приставал, лишь раз предложил остановиться где-нибудь в гостинице и отдохнуть, однако Крюков велел ехать в Москву. В какой-то момент вроде бы полегчало, и он почти мгновенно уснул, но проспал всего двадцать минут, после чего голова словно распухла, и треск смоляных пузырей уже не прекращался. Он пожалел, что не послушал помощника, – обычно после нормального сна все проходило, и не решился лететь самолетом из Новгорода, намереваясь по дороге обдумать предстоящий разговор с Кузминым. Однако боль не позволяла сосредоточиться, и в результате он оказался неготовым к встрече, а ситуация складывалась тревожная. По всем расчетам прокуратура обязана возбудить уголовное дело, и ничего в этом опасного нет, но едва она это сделала, как сработал врожденный инстинкт самосохранения – Крюков сильнее смерти боялся тюрьмы. Он отлично понимал, что никто его не арестует и никогда не посадит, однако вдруг стало страшно: что, если в самое последнее мгновение Кузмин откажется от него? Произойдет что-нибудь невероятное, непредусмотренное?

У него было чувство, что он висит на волоске еще и потому, что время летело стремительно, а конкретный результат отсутствовал. Политолог мог посчитать, что Крюков не в состоянии выполнить поручение и снять свою отеческую заботу, и что будет с ним завтра, никому неизвестно. Поэтому он намеревался встретиться, доложить обстановку, убедить, что все идет по плану, хотя о таких встречах они не договаривались, и существовала опасность – неожиданно себе навредить.

С сомнениями и с головной болью он оказался в Москве, а поскольку определенного решения не было, то, оттягивая время, вначале поехал в Кремлевку, где лежала мать. За последний месяц дело пошло на поправку, она стала разговаривать, только мало и тихо, в основном просилась назад, в Анжерку, понимая, где находится, и уже узнавала сына, однако смотрела на него молча, немигающим взором, и иногда махала рукой. Ею занимались опытные врачи, и Крюкову было обещано, что еще через месяц они снимут остаточный стресс, подлечат легкие, сердце и кучу сопутствующих заболеваний, но ее придется свозить, куда она просится, чтобы это не стало навязчивой идеей.

Он не был у матери уже две недели, временный пропуск в больницу оказался просроченным, в проходной начали как-то назойливо спрашивать, кто, откуда, почему посещение в неурочное время. Слушая эту бестолковщину, Крюков неожиданно заподозрил самое страшное, просунул руки в окошко и схватил служащего за грудки.

– Что с матерью?!

– Да откуда же я знаю? – залепетал тот, стараясь вырваться.

На помощь ему подскочили еще двое, а со стороны Крюкова – оба телохранителя, и чуть не завязалась драка. В это время к вертушке выскочил милиционер, за ним – мужчина, явно из ФСБ. Крюкова с телохранителями оттеснили от бюро пропусков и потребовали документы.

– Что вы, в самом деле? – добродушно спросил потом мужчина. – Нервы сдают?

Когда проверили по журналам, оказалось, все в порядке, больная Крюкова на месте, выздоравливает. Ему выписали новый пропуск и впустили на территорию больницы. Он шел к корпусу, где лежала мать, запоздало раскаивался, что повел себя не как государственный муж, а будто анжерский пацан, и одновременно чувствовал и понимал, что никогда от этого не избавится. В отношениях с матерью он всегда будет мальчишкой, малым ребенком, для которого ее смерть неприемлема, как своя собственная.

Мать в палате оказалась одна, соседка ушла на процедуры. Она лежала в одежде поверх одеяла и на стук двери среагировала не сразу.

– Здравствуй, мама, – сказал он возле постели.

Только тогда заторможенный взгляд сдвинулся в его сторону.

– А, Костя. – Она медленно села. – Жду, жду, все нет и нет...

– Ну как ты, мам?

– Хорошо... Здесь хорошо лечат, не то что у нас в Анжерке. И обхождение...Ты что-то совсем похудел, бледный. Работа тяжелая?

– Тяжелая...

– Вот бы и тебе полежать здесь, полечиться.

– Да я пока здоров. – Он вспомнил, что ничего не принес, хотя бы яблок купил. – Когда обещают выписать?

– Здесь ведь выписывают, как попросишься. Я не прошусь пока, раз попала сюда, надо лечиться... Ты, Костя, подумай, может, ляжешь, пока я здесь? Вместе было бы хорошо...

– Зачем мне, мам? Ты что это вздумала?..

– Как же, у тебя с детства нервная болезнь, – жалостно произнесла она. – В Анжерке не лечили, а здесь ведь могут. Сроду бы не подумала, в кремлевской больнице лежать буду... Я тут с врачом разговаривала, про твою болезнь ему рассказала. Он и говорит: месяц-два – и вылечим...

– Мне эту болезнь лечить нельзя.

– Это еще почему?

– Говорил тебе как-то. Такой болезнью болеют только гении.

– Ой, да что ты придумал? Какие гении, Костя?

– Например, Александр Македонский.

– Но какой из тебя-то гений? Да тебя отец по голове бил, от того и болезнь эта. Ведь говорила же, кричала, по жопе бей, по голове не надо, а он и меня...

– Да нет, моя болезнь врожденная, я чувствую задатки. – Он старался говорить мягко. – Много раз проверял...

– Ну, не болтай, хватит, – вдруг застрожилась она. – Заикаешься, лицо вон дергается, что тут от гениев?

Крюков на мгновение ослаб, но в следующий миг воспрял:

– Ты сама подумай, кто у нас из Анжерки в люди выбился? Ну, кто еще стал губернатором? Много таких? А из нашей части много в депутаты прошли?

– Да уж правда, немного, – согласилась мать. – Да ты что тогда, не по болезни, а от гения человека убил?

– Какого человека?..

– Витьку Фильчакова.

– Что ты говоришь? – Его охватил озноб. – Я его убил?!

• Предыдущая
• 53/68
• Следующая