Бенито Муссолини - Хибберт Кристофер - Страница 26
- Предыдущая
- 26/97
- Следующая
Но более тревожным следствием возраставшей дружбы Муссолини с Германией, чем введение «гусиного шага» и римского приветствия в армии, стало насаждение в стране антисемитизма, который, однако, так и не привился на итальянской почве. Заявление некоторых весьма известных представителей университетской профессуры, опубликованное в фашистской прессе в июле 1938 года, содержание которого сводилось к тому, что итальянцы являлись нордическими арийцами, чья кровь не подвергалась смешению со времен ломбардского нашествия, было встречено повсеместно с насмешкой, как оно того и заслуживало. Но три месяца спустя фашистский Великий совет одобрил программу расового законодательства. Смешанные браки с представителями неарийской расы — термин, который никогда точно не расшифровывался — неукоснительно запрещались без соответствующего на то разрешения министерства внутренних дел; все иностранцы еврейского происхождения и те евреи, которые прибыли в Италию после 1 января 1919 года, подлежали высылке из страны; ни одному еврею не разрешалось быть учителем, адвокатом, банкиром или членом фашистской партии; для еврейских детей создавались специальные начальные школы; браки или даже любовные связи с представителями африканских народностей наказывались вплоть до тюремного заключения. «Все эти меры, — заявил дуче, — вызовут ненависть иностранцев к Италии. Это прекрасно!»
Но эти же меры вызвали и усиление оппозиции фашизму в стране, что часто вызывало у Муссолини приступы ярости, направленные против «бесхребетных людишек в Италии, озабоченных судьбой евреев». Одним из этих людишек был сам король, чье высказывание о «беспредельном сочувствии к евреям» заставило Муссолини заметить, что «к этой бесхарактерной тряпке» следует относиться так же, как к евреям. Еще до своего визита в Германию Муссолини однажды, по замечанию Чиано, буквально обрушился на Америку, «эту страну негров и евреев — тех, кто разрушает цивилизацию». В 2000 году, предсказывал Муссолини, расами, которые будут играть важнейшую роль в Европе, станут итальянцы, немцы, русские и японцы. Другие будут разрушены кислотой еврейской коррозии. Евреи даже отказываются размножаться, ибо это вызывает боль. Они не понимают, что боль является единственным творческим фактором в жизни нации. Он безоговорочно поддержал, в чем сам признался позднее, меры, принятые нацистами, использовавшими убийство третьего секретаря посольства Германии в Париже польским евреем в качестве предлога для усиления антисемитизма.
И тем не менее сам дуче с очевидным безразличием взирал на те необдуманные и неуверенные шаги, посредством которых на практике реализовывалось его расовое законодательство, как, впрочем, и многие другие фашистские законы. «Это так типично для него, — обмолвился сотрудник посольства Германии в Риме в беседе со своим другом, — он лает, как сумасшедший, но он не кусает». Муссолини демонстративно сменил своего зубного врача и посоветовал одному из лидеров фашистского движения уволить своего секретаря, но эти жесты не убедили немцев в том, что он серьезно подходит к решению еврейского вопроса. Никто никогда не инструктировал OVRA, как обеспечить выполнение расовых законов, а о самом Боккини было известно, что он не принимал их всерьез. Антисемитизм Муссолини оставался предметом полнейшего разочарования для Гитлера. Когда один из итальянских ученых, разделявший фашистскую идеологию, явился на прием к Муссолини, чтобы выразить протест по поводу грубого обращения с некоторыми из его еврейских друзей, то дуче, как стало известно, ответил ему следующее: «Я полностью согласен с Вами. Я ни капли не верю в эту глупую антисемитскую теорию. Я провожу свою политику в этом вопросе исключительно по политическим причинам». Неизбежно возникало впечатление, что он проводит эту политику, принимая во внимание пожелания немцев.
К началу 1938 года энтузиазм Муссолини от сближения с Германией несколько поостыл. В течение всей зимы его не оставляла мысль о возобновлении немецкой угрозы в отношении независимости Австрии, но Гитлер не посчитал нужным информировать его о своих планах. Шушниг, австрийский канцлер, после подписания австро-германского соглашения в июле 1936 года пытался выиграть время, идя на уступки, стремясь избежать нацистского путча в Австрии. 12 февраля он отправился в Берхтесгаден для беседы с Гитлером. Фюрер вел себя самым оскорбительным образом, прибегая к угрозам. Шушнигу были предъявлены далеко идущие требования, о которых итальянцы не были заранее поставлены в известность. По поручению Муссолини Чиано довел до сведения немцев, что дуче всем этим весьма недоволен, но дальше устного протеста итальянцев, если его можно было назвать таковым, дело не пошло. Муссолини знал, что он будет вынужден уступить, если действия Гитлера примут настолько угрожающий характер, что смогут спровоцировать войну. Когда через месяц Шушниг предпринял опасный, хотя и мужественный шаг, объявив о том, что он проведет плебисцит в Австрии, предложив населению страны высказать мнение по поводу аншлюса, Муссолини заявил, что это решение Шушнига является ошибкой. Для Гитлера решение Шушнига означало гораздо больше, чем просто ошибку. «Ему как будто, — написал А. Дж. П. Тейлор, — наступили на болезненную мозоль». Гитлер назначил на субботу, 12 марта, вступление немецких войск в Австрию. В четверг, 10 марта, он направил дуче письмо, которое ему должен был вручить в Риме личный посланник фюрера, принц Филипп Гессенский, сторонник нацистов, женатый на дочери короля Италии, принцессе Мафалде.
«В настоящее время, — писал Гитлер, — я преисполнен решимости восстановить законность и порядок в моем отечестве. Со всей ответственностью я хочу заверить Ваше Превосходство, Дуче фашистской Италии: 1) я рассматриваю этот шаг всего лишь как необходимую меру в целях национальной самообороны… 2) В критический для Италии час я подтверждаю непоколебимость моих добрых чувств по отношению к Вам. Прошу Вас не сомневаться в том, что они и в будущем не претерпят никаких изменений. 3) Какие бы последствия ни повлекли за собой предстоящие события, я начертал четкую границу между Германией и Францией и сейчас провожу такую же четкую границу между Италией и нами. Это — Бреннер. Принятое мною решение никогда не будет подвергнуто сомнению, ни, тем более, изменениям».
Хотя Гитлер был чрезвычайно заинтересован в том, чтобы заполучить согласие Муссолини на невмешательство Италии в австро-германский конфликт подобно тому, как в 1934 году Германия оставалась в стороне при подготовке вторжения итальянских войск в Абиссинию, тем не менее фюрер принял решение осуществить захват Австрии в любом случае, и пока принц Гессенский находился на пути в Рим, приказ о приведении в действие операции «Отто» был уже отдан. К тому времени, когда Муссолини получил письмо Гитлера, он был уже в курсе всех событий. Дуче понимал, что с его стороны противодействие планам Гитлера бесполезно. Более того, еще со времен визита Шушнига в Берхтесгаден дуче решил, что такое противодействие Италии ничего не даст. Единственное, на что он теперь рассчитывал, так это на то, что изъявив готовность признать аншлюс, он сможет извлечь для Италии выгоду. Около половины десятого вечера в пятницу, 11 марта, принц Филипп из Рима связался по телефону с Гитлером, чтобы сообщить ему о реакции дуче на письмо фюрера.
«Я только что возвратился из Палаццо Венеция, — проинформировал Гитлера принц Филипп, — дуче воспринял содержание Вашего письма в весьма дружелюбной манере. Он передает Вам свои наилучшие пожелания…»
Гитлер вздохнул с невероятным облегчением. Он прекрасно помнил, как Муссолини однажды с присущей ему страстью заявил, что Италия «никогда не сможет позволить, чтобы Австрия — этот оплот Средиземноморья — стала жертвой пангерманизма». Теперь он получил поддержку дуче, в которой до последнего момента не был полностью уверен.
«Прошу вас, передайте Муссолини, что я всегда буду это помнить».
«Да».
«Всегда, всегда, всегда, чтобы ни случилось… Как только проблема с Австрией будет решена, я буду готов идти с ним до конца рука об руку, не важно, что бы там ни случилось».
- Предыдущая
- 26/97
- Следующая
