Гнев Божий - Хиггинс Джек - Страница 37

• Предыдущая
• 37/48
• Следующая

Послышался легкий стук в дверь, и, когда я ее открыл, на пороге с тазом горячей воды и куском дешевого хозяйственного мыла появилась Виктория. Я принялся мыть руки и приказал повитухе сделать то же самое. В ответ старуха, всплеснув руками, выбежала из спальни.

Стянув с живота роженицы простыню, я согнул ей в коленях ноги и осмотрел. Мне сразу стало понятно, почему повитуха пришла в отчаяние.

— Ты еще не забыл, как это делается? — спросил Ван Хорн. Чтобы женщина ничего не поняла, мы перешли на английский.

— При нормальных родах ребенок появляется на свет головой вперед. А в этом случае — ягодицами. Ситуация чертовски сложная.

— Ты можешь ей помочь? — с надеждой в голосе спросил Ван Хорн.

— У меня почти не было практики. Но с теорией я знаком.

Женщина вновь завыла, и я ее, повернув на бок, попытался успокоить. Мне это не удалось. Тогда Ван Хорн, обойдя кровать, взял жену Морено за руку.

— Не волнуйтесь, все хорошо, уверяю вас, — сказал он. — Мучения ваши скоро закончатся, и у вас будет здоровый сын.

Голос Ван Хорна вновь изменился. Я уловил в нем сострадание, любовь, можно назвать это как угодно, и абсолютную уверенность в своих словах. Крики женщины перешли в прерывистый стон. Не отнимая руки, она с верой и надеждой смотрела на священника.

Я отвел Викторию в угол спальни, быстро, но не громко объяснил, что от нее потребуется, и приступил к работе.

Для удобства мне требовалось подвинуть роженицу к самому краю кровати. Подхватив женщину с обеих сторон, мы с Ван Хорном, продолжавшим успокаивать несчастную, придали ей нужное положение.

Во время учебы в медицинском колледже я присутствовал при нескольких родах. Но все они проходили по классической схеме и без осложнений. Всего лишь раз мне довелось увидеть роды, аналогичные этим. Но это происходило в больнице. Как я сказал Ван Хорну, теоретически я был подкован. Словно на экзамене перед лицом суровых преподавателей, я сделал глубокий вдох, вспоминая последовательность действий акушера в подобной ситуации.

Прежде всего нужно было развернуть плод ножками вперед. Все зависело от того, удастся ли мне повернуть его в утробе матери. Осторожно введя руку между ног матери, я понял, что добиться этого вполне возможно, так как ножки у плода разгибались. Действовать надо было крайне осторожно, и я, нащупав пальцем коленку ребенка, слегка надавил на нее. Ножка распрямилась. То же произошло и с другой, когда я повторил манипуляцию.

В этот миг сеньора Морена жутко закричала и забилась в конвульсиях. Я попросил ее, чтобы она тужилась, и вскоре обе ножки ребенка вышли из утробы матери.

Виктория, разорвав хлопчатобумажную простыню на несколько частей, стояла рядом наготове. Я протянул ей руки, и она быстро вытерла их насухо. Теперь мне предстояло провести следующий этап.

Просунув руку между ног младенца и уперевшись большим пальцем ему в крестец, я стал тянуть его на себя до тех пор, пока не показались плечи. Я хорошо помнил, что делать дальше, и осторожно повернул ребенка против часовой стрелки. Затем, подцепив пальцем левый локоть, я вытянул ему всю ручку. Повернув ребенка в противоположном направлении, я проделал то же самое с его правой рукой.

Прервавшись на секунду, я перевел дух.

— Как дела? — спросил Ван Хорн по-английски.

— Пока все хорошо, но сейчас предстоит самое опасное. Извлечь ему голову. Это очень сложно, даже при наличии медицинского инструмента. Если допустить оплошность, то шанс нанести ему черепно-мозговую травму велик.

Вся сложность заключалась в том, что голова должна была медленно и непрерывно выходить из чрева матери. Об этом я хорошо помнил. Подхватив младенца снизу ладонью правой руки, я просунул ее под ним в матку и ввел средний палец ему в рот. Теперь ребенок всем телом лежал у меня на руке. Затем, положив большой палец левой руки ему на голову и зацепив указательным и безымянным его плечи, я принялся медленно, даже очень медленно, тащить младенца на себя. Чтобы ослабить напряжение матки, я прилагал такие усилия, что у меня на лбу выступили крупные капли пота.

Наконец мне удалось извлечь ребенка, но я тут же обнаружил, что он не дышит. Тело младенца было отвратительного, почти фиолетового цвета.

В попытке вернуть младенца к жизни я похлопал его ладонями, но это не помогло. Тогда, взяв у Виктории лоскут ткани и сделав из него жгутики, я очистил от слизи рот и ноздри новорожденного. По отчетливому биению сердца я определил, что ребенок еще жив.

Осторожно припав к его маленькому ротику, я сделал ему искусственное дыхание. Неожиданно ребенок сделал резкий вдох и залился пронзительным криком. О, это был гимн жизни — самый величественный на земле.

Виктория почему-то тоже заплакала. Она приняла от меня младенца, и, пока я осматривал плаценту и проверял состояние роженицы, достаточно умело держала его на руках. Теперь все позади, с облегчением подумал я.

— Мальчик, — объявил я, — если кого интересует.

Взяв у Виктории завернутого в пеленки новорожденного, Ван Хорн подошел к кровати. Я не слышал, что он сказал матери, но та вновь зарыдала.

— Все, как вы сказали, святой отец! — выкрикивала она сквозь слезы. — Все, как вы обещали.

Положив дитя рядом с матерью, Ван Хорн открыл окна и с победоносным видом вышел на террасу. С улицы в спальню донеслись восторженные крики толпы.

Больше я здесь был не нужен. Теперь можно обойтись и без меня. Я поднялся и, подойдя к двери, открыл ее. На пороге стоял Морено, позади которого толпились женщины. Затолкав меня обратно в комнату, они произнесли много слов благодарности, что было вполне естественно. Вскоре я их все же покинул и, пройдя по коридору, вошел в свой номер.

Боже, как я устал! Никогда в жизни я не чувствовал себя таким уставшим и одновременно счастливым. Впервые я подарил жизнь человеку, а не отобрал ее. От нахлынувших чувств я ничего не соображал.

Завалившись на кровать, я уставился в потолок. Дверь в комнату отворилась, и вошла Виктория. Присев рядом, она своими нежными пальчиками принялась поочередно разглаживать морщинки на моем лбу. От ее ласковых прикосновений я сразу провалился в сон.

Проснувшись в полной темноте, я услышал музыку. Судя по доносившимся до меня звукам, играли на гитарах и мараках, кто-то негромко пел. Свесив с кровати ноги, я нашел спички и зажег лампу. Виктории в комнате не было. Мои ботинки валялись на кровати в ногах. Скинув их на пол, я поднялся и направился к стоявшему в углу умывальнику. Склонившись над тазом, я опрокинул кувшин с водой себе на голову.

Мне сразу же стало намного лучше. Прихватив полотенце и открыв окно, я, с удовольствием вдыхая прохладный ночной воздух и вытирая голову полотенцем, шагнул на террасу. На противоположной стороне улицы, куда доходил свет из окон гостиницы, я увидел сидящих на бордюрном камне Викторию и Начиту.

— Виктория! — нежно позвал я.

Она подняла голову.

— Почему ты ушла? Иди ко мне.

Ее побледневшее лицо ничего не выражало.

— Это запрещено, сеньор, — ответил за нее Начита.

— Какого черта? — возмутился я. — Подожди, я сейчас к вам спущусь.

Отыскав свежую рубашку и едва натянув ее на себя, я кинулся вниз по лестнице. Не заглядывая в бар, я выскочил на улицу и чуть было не угодил под копыта лошадей. Чтобы не сбить меня, двое всадников резко натянули поводья.

Увидев меня выбегающим из дверей гостиницы, Виктория и Начита поднялись. Я схватил девушку за руки.

— В чем дело? — спросил я.

— Ее попросили покинуть гостиницу, сеньор, — ответил индеец.

— Чепуха какая-то, — сказал я.

— В Мойяде еще не так плохо, — заметил Начита, подернув плечами. — Я знаю места, где индейцам, особенно из племени яаки, вообще запрещено появляться в черте города.

Ублюдки, а сами вовсю веселятся, подумал я. Спешившись на противоположной стороне улицы, оба всадника уставились на нас. В одном из них я распознал Юрадо, второй был мне незнаком. Пробормотав пару фраз, Юрадо расхохотался. Затем оба повернулись и, поднявшись по ступенькам, скрылись внутри, плотно затворив за собой дверь.

• Предыдущая
• 37/48
• Следующая