Орел приземлился - Хиггинс Джек - Страница 6

• Предыдущая
• 6/82
• Следующая

– Боже мой, но он вчера действительно был в форме, – сказал Канарис. – Захватить Черчилля. Сумасшествие. Вы слышали что-нибудь подобное?

– После того как Скорцени выкрал Муссолини из Гран Сассо, мир не останется прежним. Фюрер верит теперь, что чудеса могут свершаться, и это здорово усложнит вашу и мою жизнь, господин адмирал.

– Муссолини – это одно, – ответил Канарис. – Ничуть не умаляя великолепную операцию Скорцени, можно только сказать, что Уинстон Черчилль будет совсем другое.

– Ну, не знаю, – сказал Гиммлер. – Я видел вражеские киножурналы, как и вы. Сегодня он в Лондоне, завтра в Манчестере или Лидсе. Он ходит по улицам с этой идиотской сигарой во рту и разговаривает с людьми. Я бы сказал, что из всех руководителей мирового масштаба он, пожалуй, охраняется меньше всего.

– Если вы этому верите, то вы поверите чему угодно, – сухо сказал Канарис. – Кем бы они ни были, эти англичане, но они не дураки. В МИ-5 и МИ-6 служит много блестящих молодых людей, окончивших Оксфорд или Кембридж, которые всадят вам пулю в живот с первого взгляда. Да и сам старик... По-видимому, носит в кармане пальто пистолет, и бьюсь об заклад, все еще снайпер.

Ординарец принес им кофе. Гиммлер спросил:

– Значит, вы не собираетесь заниматься этим делом?

– Мы оба прекрасно знаем, что будет, – ответил Канарис. – Сегодня среда. К пятнице он всю эту безумную идею забудет.

Гиммлер медленно кивнул, потягивая кофе:

– Да, думаю, вы правы.

Канарис встал.

– Простите, надеюсь, мне удастся немного поспать.

Он перешел на другое кресло, укрылся пледом и постарался устроиться поудобнее. Предстоял трехчасовой полет.

Гиммлер наблюдал за Канарисом холодным, неподвижным взглядом. Лицо его абсолютно ничего не выражало. Это мог быть труп, если бы не непрерывно подергивающийся мускул на правой щеке.

Когда Канарис приехал в здание абвера на Тирпиц-Уфер 74-76 в Берлине, приближался рассвет. Водитель, который встречал его в Темпельгофе, захватил с собой двух любимых такс адмирала, и они резво помчались за ним по пятам мимо часовых.

Канарис прошел к себе в кабинет. Расстегнув на ходу морскую шинель, он сбросил ее на руки отворившего дверь ординарца.

– Кофе, – сказал ему адмирал, – побольше. – Ординарец начал было прикрывать дверь, но Канарис позвал его:

– Не знаете, полковник Радл у себя?

– Мне кажется, он вчера лег спать у себя в кабинете, господин адмирал.

– Хорошо. Скажите ему, что мне хотелось бы его видеть.

Дверь закрылась. Канарис остался один и устало опустился в кресло за письменным столом. Привычки у Канариса были скромные, кабинет старомодный и сравнительно пустой, с потертым ковром. На стене висел портрет Франко с дарственной надписью. На столе лежало мраморное пресс-папье с тремя бронзовыми обезьянками – «не слышу, не вижу, не говорю» злонамеренных вещей.

– Это я, – тихо сказал он, постукивая по их головам.

Чтобы прийти в себя, он глубоко вздохнул. В этом ненормальном мире он ходил словно по острию ножа. Он подозревал, что были вещи, которые даже ему не следовало знать. Например, попытка двух старших офицеров взорвать самолет Гитлера во время полета из Смоленска в Растенбург и угроза того, что фон Донаньи и его друзья могут расколоться и заговорить.

Появился ординарец с подносом, на котором стояли кофейник, две чашки и маленький молочник с настоящими сливками – большая редкость в те дни в Берлине.

– Оставьте, – сказал Канарис. – Я сам налью.

Ординарец вышел, и, когда Канарис начал наливать кофе, раздался стук в дверь. Вошел человек, который казался одетым как для парада, так безукоризненна была его форма. Подполковник горных стрелков, на мундире которого были ленточка за Зимнюю кампанию и серебряная нашивка за ранение, а на шее – «Рыцарский крест». Даже повязка на правом глазу точно соответствовала уставу, так же как и черная кожаная перчатка на левой руке.

– А, вот и вы, Макс, – сказал Канарис. – Выпейте со мной кофе и верните мне рассудок. Каждый раз, когда я возвращаюсь из Растенбурга, я все сильнее чувствую, что мне или по крайней мере кому-то другому нужен санитар.

Максу Радлу было тридцать лет, но выглядел он в зависимости от дня и погоды лет на десять – пятнадцать старше. Он потерял правый глаз и левую руку в Зимнюю кампанию в 1941 г. и с тех пор, признанный негодным для фронтовой службы, работал у Канариса. Был начальником третьего отдела, который входил в управление 2, центральное управление абвера, непосредственно подчинявшееся адмиралу лично. Третий отдел занимался особо трудными заданиями, и поэтому Радл имел право вмешиваться в интересующие его дела других отделов абвера, что не способствовало его популярности среди коллег.

– Настолько плохо?

– Хуже некуда, – сказал Канарис. – Муссолини был как шагающий автомат, Геббельс скакал с ножки на ножку, как десятилетний школьник, которому очень хочется писать.

Радл поморщился, потому что чувствовал себя очень неловко, когда адмирал так отзывался о весьма могущественных людях. Хотя кабинет ежедневно проверяли на предмет подслушивающих устройств, настоящей уверенности, что их нет, не было.

Канарис продолжал:

– Гиммлер был в своей обычной роли приятного трупа, ну а уж фюрер...

Радл поспешно прервал:

– Еще кофе, господин адмирал?

– Говорить он мог только о Гран Сассо и о том, какое это дело дьявольское чудо и почему абвер не может сделать что-нибудь столь же блистательное.

Он вскочил, подошел к окну и в щелку между шторами взглянул на серое утро.

– Знаете, что он предлагает сделать, Макс? Выкрасть ему Черчилля.

Радл резко вздрогнул:

– Мой бог, не может быть, чтобы он говорил это серьезно.

– Кто знает? День на день не приходится. Он, правда, не уточнил, доставить ему Черчилля живым или мертвым. Дело с Муссолини ударило ему в голову. Теперь он думает, что возможно все. Если нужно, доставьте дьявола из ада – вот фраза, которую он с чувством процитировал.

– А другие? Как они это восприняли? – спросил Радл.

– Геббельс был, как всегда, любезен, у дуче – вид загнанный. Гиммлер играл плохую роль: во всем поддерживал фюрера, сказал, что мы можем хотя бы проанализировать это дело. «Анализ осуществимости» – вот как он это сформулировал.

– Понятно, сэр. – Радл колебался. – Как вы думаете, фюрер это серьезно говорил?

– Конечно нет. – Канарис подошел к походной койке, откинул одеяло и начал расшнуровывать ботинки. – Он уже об этом забыл. Я знаю, какой он, когда в таком настроении. Несет всякую чушь. – Адмирал лег на койку и накрылся одеялом. – Нет, я бы сказал, что бояться надо только Гиммлера. Жаждет моей крови. Он напомнит Гитлеру об этом несчастном деле как-нибудь в будущем, когда ему будет выгодно, может просто для того, чтобы показать, что я не выполняю приказов.

– Что же вы хотите, чтобы я сделал?

– Точно то, что предложил Гиммлер. Анализ осуществимости. Хороший, обстоятельный доклад, который бы создал впечатление, что мы старались изо всех сил. Например, сейчас Черчилль в Канаде, не так ли? Возможно, возвратится на корабле. Вы всегда можете создать впечатление, что серьезно рассматриваете возможность послать подводную лодку в нужный момент в нужное место. В конце концов, как наш фюрер заверил меня лично меньше чем шесть часов назад, чудеса происходят, но только при соответствующем божественном вдохновении. Прикажите Крогелю разбудить меня через полтора часа.

Канарис натянул одеяло на голову. Радл погасил свет и вышел. Настроение у него было очень неважное, когда он шел к себе в кабинет, и даже не из-за нелепого задания, которое он получил. Такие вещи случались довольно часто. Сказать по правде, он сам называл третий отдел отделом абсурда.

Нет, беспокоила его манера, в которой говорил Канарис, а так как Радл был человеком, любившим быть с собой честным, то он признался себе, что волновался не только за адмирала. Он очень даже думал о себе и своей семье.

• Предыдущая
• 6/82
• Следующая