Магический кристалл - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 10
- Предыдущая
- 10/42
- Следующая
Император вдруг вспомнил сгоревшую мумию атланта и содрогнулся от внезапно охватившего его озноба. Но тут на ступенях дворца послышалась тяжелая знакомая поступь армейских калигул и шорох пол греческого плаща – привычные звуки, в единый миг вернувшие его к реальности.
Четыре года назад, в предутренний час, услышав эти шаги на брусчатке возле Эсквилинских ворот, магистр конницы Юлий выхватил спату из ножен и, имея за спиной лишь два десятка легко вооруженных юниоров, встал против того, кто водил за собой легионы. Меч он держал в левой руке, но не потому, что был левшой; отсеченный большой палец на правой не позволял взять в нее оружие, тяжелее, чем кинжал, или натянуть лук. Поэтому Юлий в совершенстве овладел левой, что было всегда неожиданно для противника, а в тот час ему еще было неизвестно, на чьей стороне этот всемогущий человек, хромающий по пустынной улице.
Но знаменитый стратег Антоний шел тогда по усмиренному им Ромею, чтоб сказать магистру слова, и доныне звучащие в ушах:
– Юлий, подними выше свой меч. Ты император!
Сейчас он всходил по парадной лестнице дворца такой же усталой и неровной от хромоты поступью, в которой слышалась победная музыка. Дабы не выдать волнения, Юлий встал к нему спиной, взирая на зеленую медную крышу стоящего у подножья Палатина старого дворца Флавия, где был убит его предшественник. А комит, войдя в колоннаду, молча скинул плащ и, судя по звукам, разломил жареную баранью ногу и стал есть с жадным чавканьем, как изголодавшийся наемник.
Он никогда не позволял себе ничего подобного, нарочито подчеркивая, что никогда не станет вкушать с императорского стола, ибо гордому и прославленному стратегу не пристало уподобляться придворной собаке, коей господин бросает обглоданную кость.
– Колосс рухнул, – неожиданно для себя сказал император, хотя намеревался спросить совершенно об ином.
Антоний перестал жевать, замер и, неожиданно бросившись к парапету, согнулся от рвотного позыва. За минуту его вывернуло наизнанку, на побледневшем лице выступил обильный пот.
– Почему телеги не сцепились осями? – испытывая мстительное удовлетворение, спросил император.
– Сцепились, – не своим голосом вымолвил комит. – Мне кажется, август, тебя хотели отравить. Баранина недожаренная, с кровью. А кровь вызывает отвращение.
И это говорил полководец, всю жизнь купавшийся в крови и верящий, что пролитая противником, она вселяет в воина мужество и силу.
Император приблизился к Антонию, заглянул ему в лицо и, увидев нездоровые глаза, промолчал.
– Я слышал молву, август, будто этот мертвый варвар не вызвал никаких чувств у нашей прелестной Артаванской Сокровищницы?
Его невинно-грубоватый голос звучал так обещающе, словно Юлий опять стоял у Эсквилинских ворот и ждал, чем закончится ночной визит декурии всадников в покои уже безвольного, однако хорошо охраняемого императора.
– Вызвал бы, – Юлий глянул через плечо. – Если б она имела хоть что-нибудь, что мы называем чувствами. Ее более привлекает оружие. Она выкупила меч у олигарха за пять миллионов.
– Разве может пробудить чувства труп, напичканный бальзамом? – улыбнулся комит. – Вот если бы варвар ожил на ее глазах, встал и пошел…
– Да, пожалуй… Но он сгорел, едва мы покинули мавзолей. Сенатор показал горсть пепла…
– Неужто, август, ты поверил в это? Я убежден, мумию он надежно припрятал до лучших времен, а тебе предъявил счет. Если Роман не возьмет сторицей все, что потратил на империю в ее трудный час, он не олигарх. Жертвенность – удел личности благородной и сытой от рождения. Испытавшего голод невозможно насытить, даже если запечь его в хлеб. Вот почему менее опасны варвары, нежели элита империи, познавшая это низкое чувство…
– Он всего лишь намеревается предъявить счет, – перебил его размышления император. – И его старания пойдут нам на пользу, коль телеги не сцепляются осями. Я уверен, магический кристалл находится на одном из кораблей Артаванской Сокровищницы.
Комит покосился на блюдо с жареной бараниной и брезгливо отвернулся.
– Магический кристалл… Ты тоже ищешь заморское чудо, август?
– Я ищу путь спасения империи.
Юлий еще раз всмотрелся в своего комита и неожиданно узрел причину воспаленного взора: пропыленный и обоженный солнцем тучный Антоний напоминал не придворного, а кондуктора, коему в посевную весеннюю пору приходилось целыми днями объезжать нивы, наблюдая за работой рабов.
На лице его читалась смертельная усталость.
– Каким бы ни был предъявленный счет, он, как и мертвец, не удивит Артаванскую Сокровищницу, – вдруг обреченно проговорил комит. – Тем паче, не заставит войти во дворец и принести кристалл, если он и в самом деле на одном из кораблей. Она с удовольствием заплатит за свое озорство…
– Пусть заплатит. Это лучше, чем потерять все!
– Ты ничего не потеряешь, август, ибо я нашел то, чего так жаждет царевна и что заставит ее проявить чувства. Благодаря чему ты получишь в приданое не только сокровища и живой огонь, но и все Артаванское царство. И спасешь империю.
– Говори же скорей, Антоний!
– Я отыскал живого атланта, – как-то нехотя и натуженно сообщил комит. – Полагаю, он вызовет трепет у Артаванской Сокровищницы.
– Живого?…
– И не только живого, август, но молодого, можно сказать, юного.
Император потускнел.
– Я ожидал большего, Антоний. Вряд ли можно удивить ее атлантами. Хоть мертвыми, хоть живыми и юными…
– Он бессмертный.
В первый миг это никак не тронуло сознания, ибо в голове было много сиюминутных и скоротечных мыслей: на причале, возле кораблей Авездры, выстроился караул префекта города, и сам он, не к месту и не к случаю обряженный в белую тогу, встал возле сходен.
И вдруг отяжелевший взор комита заставил Юлия сосредоточиться на его последних словах.
– Мне сорок семь лет, август, а я уже старик, – с несвойственной ему безысходностью вымолвил Антоний. – Тебе двадцать девять, но ты прожил большую половину жизни. Сегодня я зрел человека… Впрочем, человек ли он? Бессмертие – привилегия богов…
– Сколько же ему?
– В это трудно поверить… Но я сам видел свидетельство времени. Договор купли-продажи, подтвержденный нотариусом… двести лет назад. Все, что связано с собственностью, у нас священно и потому вечно. Вот только жизнь коротка…
– Погоди! Но мумии атланта тоже двести…
– Нет, это не ожившая мумия. Атлант никогда не умирал.
– Хочешь сказать, он был кем-то куплен как невольник?
– Да, он раб. Только бессмертный раб. Звучит невероятно, но это так. Он пережил не одно поколение хозяев, успевших родиться, вырасти, возмужать и умереть. И если бы только пережил! Он не постарел ни на один год, оставшись юным!… Более всего на свете потрясает время, август, и я сегодня ощутил его чудесную природу. Еще в детстве я смотрел на старые деревья и думал, они видели мое рождение и увидят мою смерть, оставшись стоять под солнцем, как стояли. И мне становилось так обидно, что я плакал и взывал к богам! И вопрошал, как же так? Я – человек! Мое тело сложнее и искуснее, чем древесина, я разумен, способен к созиданию, к творению вечного! Почему же все это погибнет и превратится в тлен, когда твердое, бездушное дерево останется живым и зеленым?.. Сейчас я стар, и у меня нет слез, но хочется плакать от радости. Лишь одно прикосновение к бессмертию, возможность лицезреть его, способны всколыхнуть самое огрубевшее и опустевшее сердце, август. Вот он, магический кристалл!
Юлий помнил Антония свирепым, когда верные императору когорты заливали мостовые кровью возмущенных свободных граждан Ромея; знал глубоко подавленным и удрученным, когда предали ближайшие сторонники, а за три часа до назначенной казни нашел его спокойным и мужественным. Видел будущего комита в тяжелый час поражения, когда его легионы бежали под натиском варварских полчищ, и в торжественный момент победы возле Эсквилинских ворот – нигде и никогда он не терял присутствия духа и суровой, отважной злости героя.
- Предыдущая
- 10/42
- Следующая
