Трагедия диких животных - Акимушкин Игорь Иванович - Страница 10

• Предыдущая
• 10/44
• Следующая

Социологи и экономисты единодушно утверждают, что уже в недалеком будущем умудренное человечество более решительно, чем в наши дни, займется эксплуатацией морских богатств и основными продуктами питания станут в этом близком веке не плоды земли, а дары моря. Вот тогда-то люди не раз пожалеют о том, как неразумно их предки истребили капустниц. Нрав у капустниц был тихий, доверчивый, их, наверное, можно было приручить (а может быть, даже умелой селекцией вывести из них отличную породу крупного безрогого скота!). Но если бы и не удалось их приручить, то все равно при строгой охране они расплодились бы (не без помощи человека, конечно) по всем северным и умеренным морям, где растут бурые водоросли и морские травы, и можно было бы без забот промышлять немых «буренок», которые ростом мало уступали китам. (Вспомните: «мяса в ней и жира более 200 пуд!»)

Еще двести лет назад морских коров у Командор водилось так много, что мясом их, пишет Л.С. Берг, «можно было прокормить все население восточной Камчатки».

А мясо было отличное (не то что у китов, его и собаки-то неохотно едят): у молодых коров «напоминало телячье», а у взрослых «не отличалось от говядины». А под кожей у капустниц залегал толстый («в четыре пальца») слой белоснежного сала. Вываренное, оно имело «вид и вкус оливкого масла, и спутники Стеллера пили его чашками». Удивительно ли, что «на цинготных больных питание мясом и салом этого животного оказывало чудодейственное влияние. Молоко тоже было похоже на коровье, только слаще и жирнее».

А теперь представьте себе те сказочные времена (которые могли бы быть не за горами): коровы на морских фермах весят «по 200 пуд», а молока дают по сто литров в день! И кормить их не надо, этих коров, и пасти тоже не надо. Далеко они сами не уплывают. Морская капуста растет лишь у берега: тут и пища и дом капустниц. Аквалангисты доят их электродойками…

Увы! Мечты эти теперь нереальны. Капустниц нет в живых, и людям никогда их не воскресить: ведь стеллеровы коровы не оставили потомков, как туры или тарпаны.

Если бы человек увидел в лесу предка нашей лошади, он, возможно, принял бы его за кота. Эогиппус – так звали этого предка – ростом был не больше лисицы. Голову имел маленькую, шею короткую, спину горбатую, шкуру полосатую, а лапы четырехпалые (передние) и трехпалые (задние). Жил эогиппус в сырых лесах Северной Америки пятьдесят миллионов лет назад, питался листьями и напоминал повадками неуклюжего тапира.

Было несколько разновидностей эогиппусов, некоторые из них рано переселились в Европу (по-видимому, через «мост», существовавший тогда на севере между Канадой, Гренландией, Исландией и Скандинавией). Европейский потомок эогиппуса- палеотерий – могучим телосложением напоминал носорога. Первым лошадям в Европе не повезло – здесь они все вымерли.

Но в Америке род их по-прежнему процветал. От эогиппуса произошел орогиппус, а от него – трехпалый мезогиппус, который был уже ростом с овцу. Тут в истории лошадей случилось важное событие: сырые тропические леса, покрывавшие большую часть планеты, стали всюду исчезать. Появились степи и луговые травы. Мезогиппусы робко вышли из лесных зарослей и рискнули начать новую жизнь под открытым небом прерий. Питаться стали травой. В степи их преследовали быстроногие предки волков. Спасение было только в одном: научиться бегать быстрее хищников. Лишние пальцы на ногах стали обузой (на одном пальце бегать легче!), и мы видим (по ископаемым костям), как у предков лошадей стал атрофироваться палец за пальцем, пока на каждой ноге не осталось лишь по одному. Лошадь превратилась в однокопытное животное. Но превращение это наступило не сразу.

От мезогиппуса произошел меригиппус, а затем стройный гиппарион (ростом чуть пониже зебры). Два недоразвитых боковых пальца на его ногах не касались земли. Трехпалый гиппарион бегал, следовательно, уже на одном пальце.

Едва ли какое-нибудь другое четвероногое животное встречалось такими колоссальными стадами, как гиппарион. Миллионные полчища этих элегантных лошадей через перешеек, соединявший в те времена Чукотку и Аляску, проникли из Северной Америки в Азию, а затем и в Европу.

Бесчисленные табуны гиппарионов галопировали по равнинам Евроазиатского континента. Их ископаемые остатки так многочисленны, что палеонтологи назвали «фауной гиппариона» весь комплекс живых существ, обитавших в тех же степях и в одно время с этими лошадьми.

В Африку, Южную Америку и Австралию гиппарионы не сумели пробраться: тогда эти страны отделялись от Северной Америки, Азии и Европы широкими проливами и морями.

Прошло несколько миллионов лет, и все гиппарионы вымерли.

Более счастливая судьба ожидала двоюродного, так сказать, «брата» гиппариона (конечно, в эволюционном, а не бытовом смысле) – плиогиппуса. От него-то и произошли наши лошади.

Когда-то табуны плиогиппусов населяли всю Северную и Южную Америку, Европу, Азию и Африку (к тому времени эти материки снова соединились перешейками). Среди древних лошадей были очень интересные разновидности: одни ростом больше самого крупного тяжеловоза, другие – меньше карликового пони. Но миллион лет назад все лошади в Америке по непонятной причине вымерли. В Африке уцелели лишь зебры и ослы, а в Европе и Азии – два-три диких вида, история которых отныне тесно сплетена с судьбой человека {19}.

В ледниковое время, несколько десятков тысяч лет назад, дикие лошади водились еще по всей Европе. Вместе с мамонтами и северными оленями они часто попадали на обед к троглодитам. Конечно, не как званые гости, а как лучшее блюдо в их меню. О том свидетельствуют «кухонные» отбросы наших предков – огромные кучи раздробленных костей, исследованные антропологами. В одной из них нашли остатки десяти тысяч съеденных лошадей. Прародители наши, как видно, не страдали отсутствием аппетита.

Сначала люди ели лошадей, а потом начали их приручать. Домашними дикие лошади впервые стали, по-видимому, где-то в Азии, произошло это, наверное, в шестом или седьмом тысячелетии до нашей эры. Странно, но арабы, общепризнанные ценители лошадей, позднее многих других народов познакомились с лошадью. Их отряды, сопровождавшие полчища персидского царя Ксеркса в походах против греков, в V веке до нашей эры сражались не на лошадях, а на верблюдах. И позднее, во времена эллинизма и Рима, мы ничего не слышим об арабской лошади. Только когда ислам, выйдя из пустынь Аравийского полуострова, двинулся в наступление на цветущие земли соседей, слава об арабской лошади облетела весь мир.

Интересно проследить, как вместе с лошадью усовершенствовалась ее сбруя. Раньше всего человек научился пользоваться уздой. Еще на доисторических изображениях мы видим взнузданных трензелем лошадей. Долго люди ездили что называется охлюпкой – без седла. Греческие и римские всадники накидывали на конские спины попоны и бодро выступали в бой и на цирковые ристалища. А германцы презирали и попоны. По их понятиям, говорит Юлий Цезарь, нет ничего более постыдного и малодушного для всадника, как сидеть на мягкой подстилке. На таких «трусов» они смело нападают, даже если встретят и очень многочисленный их отряд. И тем не менее именно германцы, разгромившие в IV веке Рим, сидели уже в седлах. Они укрепляли по бокам холки коня две плоские доски, так что хребет лошади торчал между ними. Доски покрывали звериной шкурой. Варвары изобрели и стремена. Связывали их из трех палочек, соединенных в виде треугольника.

Первые шпоры появились в IV веке до нашей эры. Гораздо раньше и седла и стремян. Сначала это были просто острые колышки, привязанные к пяткам. Подковы изобретены очень давно. За две тысячи лет их конструкция почти не изменилась. Дамское седло вошло в употребление в XII веке, но еще четыреста лет назад английская королева Елизавета ездила на прогулки, сидя по-мужски на крупе лошади позади своего шталмейстера.

• Предыдущая
• 10/44
• Следующая