Трагедия диких животных - Акимушкин Игорь Иванович - Страница 28
- Предыдущая
- 28/44
- Следующая
За три года до того, как Ричард Оуэн в 1833 году развил свою неверную, но «живучую» теорию о методе транспортировки новорожденных кенгурят в сумку, лондонский зоологический журнал опубликовал очень интересную статью военного врача Александра Колли. Статья имела непосредственное отношение к теории Оуэна, и очень жаль, что не привлекла его внимания.
Колли писал: он «как только родился, сразу пополз по шерсти на животе у матери к отверстию в сумке. А она, повернув голову к своему отпрыску, внимательно следила за его продвижением, не более быстрым, чем у улитки».
Она – мать-кенгуру, таммар-валлаби. Он – ее малютка детеныш, размером меньше мизинца {51}. Она, полулежа на спине, довольно безучастно наблюдала за героическим маршем крошечного эмбриона, слепого, глухого, но одержимого «великой идеей», одним неистребимым побуждением – ползти и ползти ко входу в сумку. И поскорее нырнуть в нее. А нырнув, найти там сосок и присосаться к нему. Еще до рождения в хромосомных шифрах его наследственности был запрограммирован великий инстинкт, который заставил теперь эмбриона-пилигрима отправиться в нелегкий путь через волосяные джунгли на брюхе породившего его зверя.
Когда детеныш дополз до соска и присосался, Колли отцепил его и положил на дно сумки. Через час пришел проверить, что делает… эмбрион? детеныш? личинка? (не знаешь, как и назвать его!) Он еще ползал «за пазухой» у матери: искал сосок. Через два часа нашел сосок и прочно присосался.
Чтобы добраться до сумки, микродетенышу кенгуру приходится проползать немалый путь. Как он находит дорогу? Почему не собьется с пути? Ведь мать – это подтверждают все наблюдения {52} – ничем ему не помогает. Полулежит себе на спине и равнодушно смотрит на него. Нигде не подтолкнет, не направит {53}.
Впрочем, не совсем так, кое-чем все-таки помогает: вылизывает дорогу!
Перед самыми родами (которые проходят, конечно, безболезненно!) кенгуру-мать начинает лизать свой живот. Вылизывает старательно, но не всюду, а только узкую полоску – дорожку ко входу в сумку! Эта дорожка и стерильна (так как чисто вылизана), и хорошо размечена указателями (так как мокра). По мокрой шерсти детеныш и старается ползти. Если собьется в сторону и попадет на сухую шерсть, сейчас же поворачивает назад.
Ползет он, работая передними лапками, словно веслами. Они у него, как у крота, сильные и толстые, с острыми коготками. А задние еще недоразвитые, на них даже и пальцев нет. (У взрослого же кенгуру совсем наоборот: передние лапы вроде бы недоразвитые!)
Ползет новорожденный кенгуру не быстрее улитки, а все-таки через полчаса добирается до сумки и исчезает в ней.
Пройдет еще немало времени, прежде чем у мамы в «кармане» найдет он сосок. А как найдет, крепко схватит его и повиснет на нем. Губы его прирастут к соску. Теперь висит неподвижно, как плод на ветке. Даже молоко сам не сосет: сосок, сокращаясь, вспрыскивает его в глотку двуутробной «личинке».
И долго еще потом, когда вырастет и научится бегать, большой и длинный кенгуренок при каждой опасности (да и без нее!) прячется у матери в сумке. Он уже не помещается там, ноги-ходули торчат наружу, а прячется.
Кенгуру-мать с детенышем «за пазухой» большими скачками удирает от погони. Но если враги ее настигают, часто выбрасывает живую ношу им на растерзание: тоже своего рода автотомия – самое древнее средство страхования жизни! Ящерица в критических ситуациях расплачивается хвостом, кузнечик – ногой, осьминог – щупальцем, а кенгуру… кенгуренком, своим единственным.
Спасенная такой ценой жизнь тем не менее продолжается.
Яйцекладущий зверь с утиным клювом
Мы не знаем, кто поймал первого утконоса, но, когда и где это случилось, известно точно: Хокесбери, Новый Южный Уэльс, ноябрь 1797 года. Когда шкуру невероятного создания увидели английские натуралисты, многие из них решили, что имеют дело с подделкой. Подумали, что к шкурке какого-то тропического зверюшки шутники пришили утиный клюв. Из Южной Азии не раз привозили такие штуки: то обезьяне пришивают рыбий хвост и выдают ее за русалку, то петушиную голову приделают игуане – в Европе подобные монстры именовались василисками. Кунсткамеры тогда были модны и собирали всякую всячину. «Ученые склонны были,- писал четверть века спустя Роберт Кнокс, знаменитый анатом из Эдинбурга,- зачислить это редкое произведение природы в один разряд с восточными «русалками» и другими самоделками подобного рода».
Прошел, кажется, год, прежде чем доктор Шоу, натуралист из Британского музея, рискнул исследовать шкуру утконосого монстра. Рассмотрев ее внимательно, он не нашел никакой подделки: шкура, бесспорно, создание природы, а не рук человеческих. Он назвал это диковинное создание Platypus anatinus, что в переводе с латинского означает «утиный плосконог».
На шкуру небывалого зверя захотел своими глазами посмотреть известный специалист по классификации животных гЕттингенский профессор Блюменбах (похоже, он не очень-то поверил своему британскому коллеге). Шкуру утконоса послали в Германию. Но и Блюменбах не нашел никаких подделок: шкура и клюв на ней и перепонки на лапах – все натуральное. Однако Блюменбах переименовал зверя: Ornithorhynchus paradoxus (парадоксальный птицеклюв) – получил он новое имя. Дело в том, что латинское название платипус уже было присвоено одному маленькому жуку. Шоу об этом не знал. А по правилам зоологической классификации одним и тем же словом не могут называться два разных рода животных (чтобы не создавать путаницы).
Но дать новому животному имя – не самое сложное дело. Труднее определить его положение среди других созданий животного царства, его родственные связи с ними. Кто он, этот утконос? Зверь с птичьим клювом или птица со звериным телом? Или ящер с шерстью?
Около ста лет длился спор о том, кто такой утконос. Блюменбах отнес его к классу млекопитающих, или зверей, на том законном основании, что шкура утконоса покрыта шерстью. Там бы ему и оставаться. Но тут из Австралии прислали в Англию еще двух заспиртованных утконосых зверюшек. Их исследовал известный анатом Эверард Хом и установил, что один из утконосов – самка. Но, как Хом ни искал, не мог найти у нее… молочных сосков.
Сосков не нашел, но нашел клоаку! То есть общее выводное отверстие мочеполовых органов и кишечника, как у птиц или ящериц. У млекопитающих нет клоаки. Но утконоса нельзя отнести ни к птицам, ни к гадам: ведь кожа его одета не перьями и не чешуей, а шерстью! Как у зверей. Спереди и сзади этот путаник-утконос – птица, а посредине – зверь…
Не видя иного выхода, Эверард Хом предложил создать в системе зоологической классификации специально для утконоса особый отряд. Годом позже это и было сделано: французский биолог Этьен Жоффруа Сент-Илер дал новому отряду название однопроходных, или, иначе говоря, клоачных животных.
Но и тут проблема не была полностью решена. Ведь по-прежнему не ясно, к какому классу причислить этих однопроходных: к гадам или млекопитающим.
Ламарк говорил, что ни к тем, ни к другим, а к особому новому классу первозверей. К тому времени у утконоса объявился родственник: в Австралии открыли еще одного зверя с птичьим клювом – ехидну {54}, странное колючее создание, похожее и на ежа, и на… кикимору (?).
Теперь их было двое, но кто они – вот задача.
Тут еще два новых сообщения, из Австралии и Германии, разделили зоологов Европы на три враждующих лагеря: сэр Джон Джемисон уверял, что утконос откладывает яйца, а немецкий анатом Меккель открыл у самки невероятного создания молочные железы (правда, без сосков). Их не замечали прежде, потому что только ко дню деторождения они увеличивают свои микроскопические размеры.
Поистине чудны дела твои, природа!
{51}У некоторых кенгуру новорожденные детеныши весят всего 750 миллиграммов! В тридцать тысяч раз меньше, чем мать.
{52}После Колли «переселение» кенгурят в сумку описали Хоун в 1882 году, Гоуэрлинг в 1913, Хорнедэй в 1923, Харрисон в 1926 и Дате в 1934 году.
{53}Только однажды видели, как мать-кенгуру, предварительно вылизав свои «руки», помогала ими ползти своему детенышу. Но это был исключительный случай: детеныш родился в «рубашке», которая стесняла его движения.
{54}Ехиднами греки называли гадюк. По-видимому, австралийская ехидна получила свое имя за странную и неприятную внешность, а возможно, причастна к этому и ядовитая шпора на ноге, которой природа наделила ее самцов. Говоря, что у ехидны и утконоса птичий клюв, я имел в виду лишь внешнее сходство с роговым клювом птиц. Внутреннее его устройство совсем иное: если это клюв, то клюв «звериный», не птичий.
- Предыдущая
- 28/44
- Следующая