Рой - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 36
- Предыдущая
- 36/83
- Следующая
– Хватит вам, мужики, ковырять эту землю да с хлеба на воду перебиваться, – балагурил он. – Хватит пустые щи хлебать, поди, уж по горло сытые… Достаток-то, он не на земле растет, а в земле лежит. Его ни плугом, ни сохой не возьмешь, слишком мелко. Глубже надо пахать, и заживете, как сыр в масле. Поехали на прииски! Золото добывать! Нынче все умные люди на прииски подаются. А я там бывал, посмотрел. Вчера мужик последние портки донашивал – сегодня в бархатных портянках щеголяет!
Мужики слушали, отворачивались, плевались, махали руками:
– Да будет болтать-то… Язык без костей, вот и мелешь.
– Я ж вам добра хочу! – доказывал Алешка. – Поехали, не пожалеете!
– Раз уже съездили, хватит, – бурчали мужики. – Подвел нас под монастырь… Еще с тобой по золото съездить, дак совсем хоть с корзиной по миру.
– Поехали, – тянул Федор Заварзин. – Попытаем удачи…
– Ты попытай, Федор, а мы поглядим, – усмехались пахари. – Гляди, без порток и вернешься…
– А я, пожалуй, поеду, – вдруг согласился смирный мужик Егорка Сенников. – Коль заработаю – мельницу дострою.
На следующий же день Алешка увозил мужиков в город. Выли и причитали бабы – земля, остается непаханой, несеяной, – ведь с сумой пойдем! Ребятишек бы пожалели, окаянные! А тебе, Олешка, глаза-ти бесовские повыцарапаем, кудри повыдергаем!.. Однако и пальцем не тронули: авось повезет, авось снова на ноги поднимемся?..
… На обратном пути Федор Заварзин купил трех лошадей – коренника серой масти и пару вороных, ковровую кошеву доверху нагрузил мешками с мукой, отрезами мануфактуры на рубахи, сарафаны, а главное – на шторы. В село въехал под вечер, промчался неузнанным до своего двора, остановился в нерешительности. Навстречу жена выбежала, босые ребятишки, оставляя на снегу тоненькие, словно птичьи, следы, кинулись к тройке, а Федор развернул горячих коней и снова помчался по Стремянке. Здоровался на ходу со встречными, раскланивался, но его опять словно не узнавали…
Вернувшись к своему двору, он бросил вожжи, тучей прошел мимо истосковавшихся ребятишек, мимо причитающей жены, сбросил с себя собачью доху и повалился на кровать. Лежал будто каменный, не слышал, ничего, не чувствовал; сыновья отпрягли лошадей, ссыпали муку в ларь, принесли в избу подарки. Жена пекла блины, ребятишки ходили мимо на цыпочках, говорили шепотом, и только поскребыш ползал по бате, трепал за волосы, тянул за уши, совал пальчики в рот и звал, как птенец, выпавший из гнезда:
– Тять? А тять? Тя-тенька…
Кажется, среди ночи прибегал Егорка Сенников, посидел рядом, пошептал виноватым голосом:
– Мужики-то надо мной смеялись, подтрунивали, проходу не давали. Вот я и побег… Говорю, невыносимо стало, мужики на прииске больно уж лихие, больно уж над человеком посмеяться любят… Не стерпел я, побег и расчета не получил… Ты-то как? Подфартило или токо с расчетом домой пришел? Мужики, говорю, лихие…
А под утро вдруг пожаловал отец, старик Заварзин. То глаз не показывал, порога не переступал, здесь же прилетел и с ходу долбить начал. Федор сел на кровати, опустил тяжелые руки между колен.
– Явился! На тройке влетел, ангел небесный! Верно, думал, с хлебом-то солью встречать его будут! Дивиться на тебя – экий богатый Федор-то! Да волосы рвать, что сами на прииски не пошли… На зависть людям ты вырядился! На зависть лошадей купил! А они тебе не завидуют, Федор. Они боятся тебя. Твоего дурного богатства боятся.
– Я его не украл – заработал, – глухо проронил Федор.
– Кто знает, как ты его заработал, – вздохнул старик. – Егорка тоже на заработки ходил, да в одних подштанниках прибежал.
– У меня в шурфах чуть руки по локти не отгнили! – взъярился Федор. – Видел бы ты, какая земля там, люди какие… Подфартило, вот и заработал! Меня бояться нечего!
– Как же тебя не бояться? – вскинулся отец. – На тебя же нынче вся Стремянка батрачить будет! Ты же с нас кровушки-то еще попьешь! Я к тебе наниматься пришел! – он вдруг бухнулся перед сыном на колени. – Возьми, Федор Степаныч! Христом-богом молю – возьми! Уж я тебе за одну токо кормежку работать стану!
Федор испугался, начал поднимать отца с пола. Ребятишки проснулись, высунулись с полатей, глядят – дыхнуть боятся, жена белей стены сделалась.
– Тятя, дак чего ты, тять, – бормотал Федор. – Истинный бог, заработал… И батраки-то мне к чему? Да не к чему мне батраки!
– Не отказывай, Федор Степаныч! – блажил старик. – Возьми, с голоду пропадаю!
И цеплялся своими проволочными пальцами за шитую рубаху, за шерстяной английский жилет с золотой часовой цепочкой. Поскребыш спросонья заревел, ему подтянули уже грубеющие голоса старших. Федор окончательно растерялся, отчаялся и от отчаяния, налился гневом.
– Чего вы мне душу-то рвете?! – заревел он, потрясая кулаками. – Будто я виноват, что земля не родит! Будто я Стремянку до нищеты довел! Ребятишки вон по деревням с голоду мрут! Люди траву едят!..
Он захлебнулся, не зная, что еще сказать, рванул жилет, брызнул пуговицами по сторонам, сел на лавку, огруз телом, и огромные, сильные руки упали с колен. Несколько минут висела в избе тишина, лишь поскребыш, соскользнув с полатей, пробежал по полу, собрал отцовы перламутровые пуговички и юркнул назад.
Старик Заварзин встал с колен и неожиданно долбанул сына костяшкой пальца в лоб.
– Голова-то тебе на что дадена? Мякиной набита маковка-то? Ты у общества спросил позволения на заработки идти? Не спросил! Олешка тебе документ справил, дак ты за ним как кутенок побежал.
– Какое общество, тять? – взмолился Федор. – Ты погляди-ка! Каждый сам по себе… Когда в достатке жили, вот тогда общество было! Тогда сообща держались. А нынче?
– Раз так, я за тебя и стоять не буду! – отрезал старик. – Иди, ступай на выселки жить!
– Как – на выселки? – не понял Федор, лицо вытянулось. Жена уронила голову, беззвучно заплакала, вздрагивая плечами.
– А вот так! – отец трахнул шапкой об пол. – Обществом решили тебя на выселки! Чтоб людей не смущал! Собирайся с утра и топай!.. Мне токо внучков жалко, а тебя нет.
– Тятя? Как так-то – на выселки, тять? Я не пойду! Я ж тут жил, строил тут… Тять?! Попроси общество, тебя послушают…
– Дак общества, по-твоему, нету! – отрубил старик. – Кого я просить стану? Не стану, Федор. На выселки тебе дорожка…
Он подобрал шапку, пошел к двери. У порога замер, вывернул шею на сутулых плечах.
– Меня-то возьмешь ли? Если докармливать не хочешь, дак батраком возьми, работать у тебя буду. Не возьмешь – сума-то у меня давно готова… На всю губернию ославлю!
– Тять, да я!.. – Федор дернулся к отцу, но тот захлопнул дверь, окатив сына густым холодным паром из сеней.
Не дожидаясь рассвета, Федор пошел по дворам, по всем без разбора. Входил, кланялся у порога, спрашивал печально:
– За что же меня на выселки-то? Ребятишек моих пожалейте…
Где-то ему были рады, торопились усадить за стол, если завтракали, а то на лавку в красный угол, где-то встречали хмуро, не глядели даже в его сторону, не звали к столу, бурчали себе под нос. Бывало, еще, не дослушав рубили: решило общество – на выселки, вот и уходи! И нечего по дворам шляться! Я-де человек маленький, общине подчиненный. Ты не меня уговаривай – стариков проси, они все решают. Иные корили в глаза, мол, на прииски подавался – не спрашивался, а тут просить пришел. Ступай на выселки, там и будешь жить сам по себе, раз тебе общество не нужно. Все бы стерпел Федор, и на колени бы становился перед мужиками, христом-богом просил, ко всему готов, был, лишь бы в селе оставили и не посылали на позор, на срам, который потом и на детей ляжет. Всяко встречали Федора стремянские мужики-односельчане, но провожали везде одинаково. Вдруг, словно невзначай, словно между прочим, спрашивали: что делать-то собираешься с деньгами? Лавку открыть? Землю купить?.. Сначала вроде смешочком, с иронией, без всякой зависти – любопытстве и только. Но у порога, в сенцах или во дворе, когда не видели и не слышали домашние, мужики менялись неожиданным образом. Иного будто прорывало, в глазах вспыхивала надежда, участие, даже какое-то заискивание. Мужики ободряюще подмигивали, отмахивались, дескать, ничего, все образуется, Федор, живи в селе, только потом про меня не забудь. А я старикам замолвлю словечко. Только не забудь потом!
- Предыдущая
- 36/83
- Следующая
