Зов Древних - Локнит Олаф Бьорн - Страница 27

Пол был выложен цветной мозаикой, изображавшей жанровые сцены из жизни дворянства, мещан и простонародья. Не были забыты ни крестьяне, ни ремесленники, ни охотники, ни бродячие комедианты. У камина лежали шкуры бурого и белого медведей. Головы зверей были сохранены в первозданном виде, так что косолапые скалили на людей нестрашные мертвые клыкастые пасти.

На стенах висели гобелены, запечатлевшие страницы рыцарской истории королевства. Последний гобелен был близок к завершению. На нем изображалась война на западных рубежах, битва, выигранная под предводительством Конана. Исключительно тонкая работа, как выяснилось, принадлежала Этайн.

Потолок поднимался на высоту двадцати локтей, и там, наверху, яркими красками были написаны моменты духовной жизни королевства Аквилонского, и в одном из благородных мужей в длинных одеяниях Конан узнал блаженного Эпимитриуса. Лик старика был мудр, строг и ясен. Эпимитриус проповедовал перед большим собранием разного народа о Митре, а ничтожную горстку каких-то безликих людей в черном, отделившуюся от прочих, обличал. Должно быть, это были служители Великого Змея, Сета.

За массивный, темного дуба стол могли сесть одновременно человек сорок. Стол окружали искусно вырезанные скамьи со спинками. По периметру зала располагались классические аквилонские ложа и шкафчики, уставленные серебряной посудой, хрусталем, цветным стеклом, бронзовыми и золотыми безделушками. Попадались и изделия из камней. Особенно нравилась всем миниатюрная копия Фрогхамока, созданная из редкой цветной яшмы с вкраплениями самоцветов, а осенние леса на холмах были выполнены золотой сканью.

Над камином возвышалась вмонтированная в стену мраморная плита. На ней красовался рельеф, повествующий о приходе основателя Фрогхамока, Бреннана Мабидана, на полуночный восход, и та самая лягушачья кочка, с которой началось строительство, и та самая лягушка на ней, что, как говорилось в предании, рекла Мабидану человечьим голосом о необходимости заложить тут замок.

Вид на вереск и осенние леса в последних красках зари позднего лета был замечательно красив, и даже Конан ощутил в душе некое подобие лирического настроя. «Старею,— снова подумал король.— Однако как-то не похоже, что Коннахт очень уж расстроен пропажей сына».

Ужин закончился, и слуги убрали блюда. Теперь хозяева и гости вкушали вино и отдыхали.

В центре внимания, впрочем, была, конечно же, Этайн. Умберто и Евсевий старались перещеголять друг друга в красноречии и острословии. Несомненно, Евсевий знал гораздо больше об искусстве и истории, но по части рассказов о веселых жизненных приключениях и дворцовых сплетен Умберто не было равных. Хорса тоже находился при них. Говорил он, правда, мало, но если ему удавалось вставить слово в речи Умберто и Евсевия, это слово всегда приходилось к месту.

Аврелий и Тэн И неторопливо беседовали о чем-то, присев на отдельную скамью в глубине зала, подальше от стола. От Конана не ускользала ни одна особенность поведения собравшихся, но он знал, что и Тзн И следит за всем внимательнейшим образом. Иногда тень усмешки пробегала по его лицу, хотя Аврелий вроде ничего веселого не сообщал.

Конан понял, что кхитаец заодно подслушивает разговоры Умберто и Евсевия и, должно быть, находит непростительные неточности в их речах. Король ничуть не удивился бы, скажи ему кто-нибудь, что Тэн И знает вдвое больше, чем ученый. «Интересно, что ответит кхитаец, если я, призвав Митру в свидетели, спрошу, не шпион ли он?» — подумал киммериец.

Арминий занимался тем, что без устали пробовал вино, но совершенно не хмелел. Неизвестно как попавший сюда Бриан Майлдаф — Хорса, наверно, привел его — проводил время в беседе со стражниками, стоявшими у дверей покоя, но, если вдруг слышал, что кто-то, указывая рукой в окно, говорит что-либо о здешних краях, тут же вставлял свое громкое замечание. Конана это потешало, но Евсевий, к примеру, морщился. Впрочем, от дверей куда чаще долетало, что король обещал Бриану полсотни овец и что такой добрый король обязательно сдержит слово.

Коннахт, Конан и Кулан сидели в одиночестве в разных концах зала: Конан и Коннахт друг напротив друга у торцов стола, Кулан же пристроился на скамье у камина, отрешенно и молча глядя на огонь.

«Самое время побеседовать с Коннахтом,— прикинул Конан. — Пусть у Тэн И глаза хоть на затылке и где-то наверняка припасена еще одна пара ушей, но сейчас Аврелий немного его отвлекает». Конан поднялся и направился к хозяину. Несмотря на высокий рост и могучее телосложение короля, никто' этого толком не заметил: Конан умел двигаться подобно тени, и это не раз спасало ему жизнь. Только Тэн И успел метнуть на короля молниеносный взгляд и вновь вернулся к разговору.

— Я знаю, какое горе постигло тебя, Коннахт, — без обиняков начал король, усаживаясь на лавку справа от Мабидана.— Бриан Майлдаф прибыл в Тарантию четверо суток тому назад. А еще мне известно, что следы драконьих когтей снова появились в предгорьях за Фрогхамоком. Говорю «снова», поскольку знаю старую легенду вашего края. Что думаешь об этом ты, Коннахт, и почему решил известить меня?

— Потому, Конан Киммериец — дозволь называть тебя так, о король, поелику я старше тебя и никогда не был царедворцем,— заговорил неторопливо Мабидан (голос его был тих и все же отчетливо слышен, как шорох ветра в вереске),— потому что я не вижу, к кому еще мог бы обратиться в Аквилонии, да и во всей Хайбории, пожалуй. Тебе уже известна легенда о тысяцком Люции, что упростит и ускорит мой рассказ. Но это только часть предания. Мой сын отыскал ее, и вовсе не за горным вепрем отправились они наверх тайком от меня, а за тайной драконьего следа.

— О чем же вторая часть предания? — немедленно спросил Конан.

— Она не вторая, но более древняя и восходит ко временам Бреннана Мабидана. До сих пор еще некоторые задаются вопросом: зачем Бреннан покинул Тарантию и двинулся на полуночный восход, в дикие горы. Бреннан Блажной звали его,— горько усмехнулся старик.— А зря, ибо не ведали ничего.

— Ты открыл секрет? — Конан ставил конкретные вопросы, его не привлекал ореол витиеватых словес, не существовало и очарования древности. Время представлялось Конану последовательностью зим и лет, сменяющих друг друга, и между пятью и пятьюстами годами он не видел большой разницы.

— Не совсем, но! — Мабидан поднял кверху указательный палец правой руки. Палец украшал массивный и старый серебряный перстень с древними аквилонскими письменами, в который был вставлен большой самоцвет, полыхнувший зеленым огнем. Он походил на изумруд, но не был изумрудом.— Ты правильно делаешь, что смотришь на камень, Конан, — продолжил Мабидан.— Как ты помнишь, на налобной повязке служителя Илу был укреплен подобный.

— Что значат буквы на перстне? — поинтересовался король.

— Это старые аквилонские буквы. Они гласят: «Именем Илу Всеединого, Всеведущего, Вечного и Грядущего». Кто-нибудь из твоих спутников может прочесть эту надпись?

— Наверняка Евсевий. И, может быть, кхитаец, Тэн И,—добавил Конан не вполне уверенно.—Это твой перстень?

— Это фамильный перстень. Первым его владельцем был Бреннан. Об этом я нашел запись.

— Септимий знал о перстне и свитке? — не унимался Конан. Он чувствовал себя псом, который идет по следу чудища в Пиктской Пуще.

— Нет, ему была ведома лишь легенда, и я скорблю, что не открыл ему истину раньше,— вздохнув, изрек Коннахт.

— Так в чем же твоя истина? — Конан никак не мог добиться от хозяина, чтобы тот заговорил по существу.— Ваш предок Бреннан был из этих, под горой?

— Полагаю, был. Во всяком случае, свиток говорит так.

— Когда? До или после?

- До или после строительства Фрогхамока, ты хочешь знать? Конечно, до. Служитель не сказал Люцию правды, — угадал хозяин следующий вопрос Конана.

— Этого и следовало ожидать от демонов, — согласился король.— У воинов тьмы ложь в ходу, и она страшней отравленного кинжала. Итак, Мабидан каким-то образом выбрался из горы. Как он это сделал и как туда попал?