Слово - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 9
- Предыдущая
- 9/110
- Следующая
— Знаю, — перебил его Степан. — Но вы поймите: отец болен! Его нельзя волновать. У него развивается паранойя. Этакое болезненное желание переустроить мир, жажда новшества… Тяжелые бредовые переживания.
Аронов и Оловянишников переглянулись.
— Вы это говорите как врач? — спросил хранитель.
— Да… Правда, я не психиатр… но у него все признаки, — Степан задумался, перевел дух. — Его слишком долго не понимали, а он боролся всю жизнь. Это уже, так сказать, результат его переживаний. Последнее время сидит, сочиняет какой-то сказ о судьбе письменности и литературы на Руси… Днем пишет, а по ночам читает мне. Он немного успокоился за этой работой, в себя пришел.
— Мемуары? — спросил Оловянишников с интересом. — Знаете, я ведь тоже балуюсь… На работе за день накрутишься, а вечером этак сядешь, задумаешься, вспомнишь жизнь свою, и такое освобождение наступает…
Он вдруг осекся и смущенно улыбнулся.
— Я дышать на него боюсь, — продолжал Степан, выждав паузу. — Пускай пишет, только чтобы обострений не было… Кстати, Михаил Михайлович, вы знаете что-нибудь о рукописи старца Дивея?.. Ну, будто написана она еще до крещения Руси каким-то неведомым письмом? Или это тоже… вымысел отца?
Аронов грустно усмехнулся, посерьезнел.
— Не знаю… Никита Евсеич что-то такое мне рассказывал… Как в гражданскую войну искать ее ездил… Да и будто находил ее, но то ли потерял, то ли украли… Он все хотел доказать, что письменность на Руси возникла на несколько веков раньше прихода Кирилла и Мефодия. А это недоказуемо!
— Отец всегда с таким жаром мне рассказывал об этой рукописи, — проговорил Гудошников-младший, — с детства помню…
— Нет-нет, Степан Никитич, это недоказуемо, — встряхнулся Аронов. — Не знаю, чья это выдумка, но о такой рукописи в источниках упоминания нет. И о старце таком не упоминается… Он всегда был чудаковатый — Никита Евсеич.
— Значит, и это бред, — вздохнул Степан. — А я все-таки надеялся… Спросить не у кого было, чтобы проверить…
— Да, скорее всего больное воображение, — подытожил хранитель. — Собиратели, они все чудаки. Я с ними, слава богу, встречался.
— Все равно, пускай пишет, — задумчиво произнес Гудошников-младший. — Ему сейчас не надо мешать.
— Он где-нибудь состоит на учете? — осторожно спросил директор музея. — Ну, как этот… как душевнобольной?
— Нет, зачем же, — возмутился Гудошников-младший. — Отец под моим наблюдением, этого достаточно. Отца знает слишком много людей… — он замялся. — Не хотелось бы, чтобы о нем помнили, как… Это наша семейная тайна, если хотите. А вам я рассказываю только для того, чтобы вы знали правду и оставили отца в покое. Я чувствую, вы от него не отстанете с этими материалами. Так что я вас предупреждаю. Вы поймите, я вынужден! Мой отец — герой гражданской войны, известный археограф, в конце концов, инвалид… Имеет право он хоть сейчас пожить спокойно?
Аронов вдруг стал задыхаться, боль сдавила грудь, стиснула сердце. Он машинально опустил руку в карман, где всегда лежал ингалятор, но тут же вспомнил, что с утра надел другой пиджак. Хранитель постарался расслабиться, сделав губы трубочкой, потянул воздух.
— А у вас одышка? Астма? — насторожился Гудошников-младший.
Аронов покивал, багровея и прикрывая выходящие из орбит глаза.
— Старайтесь дышать носом, — посоветовал Степан и, ловко расстегнув рубашку на его груди, начал массировать кожу возле ключиц. — Вдох — медленный выдох… Ну, ну давайте!
Аронов дышал с хрипом, руки тряслись, немели губы. Через минуту приступ кончился, и сразу навалилась слабость, усталость. Перепугавшийся Оловянишников брякал графином, наливая воду в стакан. Аронов утер платком лоб, лицо, откинулся в кресле.
— Воды не нужно, — сказал Степан, и Оловянишников торопливо убрал графин. — Вода может вызвать новый приступ… Где вы лечитесь, Михаил Михайлович?
— В своей… поликлинике, — выдохнул Аронов. — Говорят, бесполезно… консультировался… На нервной почве астма, говорят…
— Вы придите ко мне. — Гудошников-младший поискал глазами умывальник — привычка врачей, — но не найдя, встряхнул руки и сел на место. — Только не домой, а в больницу. Я вам подберу травы.
— Спасибо, — бросил хранитель, приходя в себя. — Последнее время что-то особенно часто… Эх, раньше, бывало, я с вашим отцом в день по сорок километров ходил, и ничего… Да, постранствовали мы с Никитой Евсеичем… Он на березовой ноге, а угнаться за ним — ого! Кто бы мог подумать, что такими вот станем? А травы? Что травы! Давали мне, пил…
— Я вам особенной травы дам, по старому рецепту, — заверил Степан. — И не пить, а ингаляцию делать. Я у отца в библиотеке нашел уникальную вещь — травник. Отец говорит, шестнадцатого века… Я начал заниматься народной медициной, и результаты уже есть. А в этом травнике — рецепты от всех болезней, наивные, безусловно, — он улыбнулся, — но полезного очень много. Тем более сейчас все забыто, надо проверять, ставить эксперименты… Приходите, от астмы у меня уже кое-что есть.
Хранитель выпрямился, взялся рукой за горло, будто у него начинался новый приступ, однако тихо, без напряжения спросил:
— Значит… вы бываете у отца в библиотеке?
Степан пожал плечами, дескать, ну а как же? Это еще больше вдохновило Аронова. Он встал с кресла и прошелся по кабинету. Интуитивно возникшая у него мысль, едва Гудошников-младший перешагнул порог, теперь снова шевельнулась в мозгу.
— Я, кажется, понимаю, — опередил вопрос Степан. — У вас из-за этих материалов срывается экспедиция.
— Да! Да! С материалами мы могли бы на несколько лет приблизить тот час, о котором мечтал Никита Евсеич! — горячо заговорил Аронов. — На разведочные экспедиции нам нужно года три, не меньше, а имея материалы, мы могли бы начать сбор книг немедленно. Вы поймите, Степан Никитич, пропадают бесценные книги. И будь ваш отец в здравом уме — он бы дал, я не сомневаюсь. Но…
— Я в принципе могу вам помочь, — задумчиво проговорил Степан. — Мне это нетрудно.
— Только вы поймите одно. — Хранитель остановился напротив Гудошникова-младшего. — Это нужно не Аронову лично, и не ему вон, директору музея. Это нужно всем нам, государству.
— Не надо меня агитировать, — улыбнулся Степан. — Не забывайте, что я сын археографа и с младых ногтей знаю, что есть древняя книга… Материалы я вам принесу. Только, ради бога, вы сами без моего ведома не появляйтесь в нашем доме. И своих сотрудников больше не присылайте.
Гудошников-младший встал и вдруг заторопился:
— Простите, меня машина ждет, на овощехранилище едем… Я вам позвоню на этой неделе.
— И вас тоже гоняют картошку перебирать? — улыбнулся, прощаясь, Аронов. — Мы по графику в четверг едем… А в среду обязательно позвоните!
— А мы — в субботу! — чему-то обрадовался директор музея. — План — по тонне на сотрудника. Выходит, все повязаны…
Екатерина Ивановна сняла с посетителя тапочки, халат и, проводив молодого человека за двери, села на прежнее место — за барьер. В кабинете хранителя вновь заговорили громко и отрывисто.
— Где же Анна? — спрашивал Аронов, и Екатерина Ивановна слышала, как скрипит паркет под его ногами. — Где ее сегодня носит? В конце концов, кто едет в экспедицию: я или она? А где ваш сотрудник, товарищ музейщик? Договаривались утром собраться здесь!
Оловянишников то ли не отвечал, то ли говорил очень тихо. Между тем хранитель продолжал:
— А Степан каков молодец, а? Приятная неожиданность. Я его мальчишкой помню, худенький был, бледный такой… Мать у них в блокаду погибла, в Ленинграде, а Степана эвакуировали.
— Что-то мне не нравится все это, — вдруг сказал Оловянишников.
Екатерина Ивановна насторожилась: аспирант возле каталога что-то торопливо прятал в карман. Она привстала, выглядывая из-за барьера и щуря близорукие глаза. Нет, все в порядке, платок прячет, нос вытирал. Сыро на улице, а народ, что эти книги читает, хилый, то кашляет, то чихает, а то, как хранитель, задыхается.
- Предыдущая
- 9/110
- Следующая
