Здравствуйте, мистер Бог, это Анна - Финн - Страница 33

• Предыдущая
• 33/40
• Следующая

— Да, это такая мощная штука, улыбка, я хочу сказать. Это мне напоминает те времена… — и он начал рассказ о каком-то новом невероятном приключении.

Стояла холодная апрельская ночь, когда мы впервые повстречали Старого Вуди. Он пользовался среди «ночников» большим уважением, обладал хорошими манерами, был образован и совершенно доволен собственной жизнью. Старый Вуди был высок, бородат и прям, точно шест проглотил. Нос у него был крючковатый, будто клюв у ястреба, а глаза вечно устремлены куда-то в район бесконечности. Голос его походил на жареные каштаны — такой же теплый и коричневый. Улыбался Старый Вуди исключительно самыми уголками рта. Но настоящую улыбку надо было искать вовсе не там, а в глазах. Его взгляд обволакивал, а глаза были полны всяких хороших вещей, так что, когда он улыбался, они просто изливались на вас оттуда.

Когда мы вступили в круг света от костра, Старый Вуди поднял глаза и пару минут оценивающе нас разглядывал. Никто не произнес ни слова. Его взгляд перебежал с моего лица на Аннино и сосредоточился на нем. Через мгновение он с улыбкой протянул ей руку; она пересекла круг света и доверчиво вложила в нее свою.

Они долго-долго глядели друг на друга, окатывая дождем из тех самых хороших вещей и улыбаясь в ответ. Они явно были одной породы и совсем не нуждались в словах; обмен мыслями происходил мгновенно и в самой полной мере. Поставив Анну перед собой, он еще раз окинул ее внимательным Взглядом.

— Что-то ты немного молода для этого, а, маленькое создание?

Анна молчала, изучая и проверяя Старого Вуди на свой манер. Он не требовал ответа и не выказывал нетерпения — он просто ждал.

Судя по тому, что ему соблаговолили ответить, проверку он прошел.

— Мне достаточно лет, чтобы жить, мистер, — спокойно сказала она.

Старый Вуди широко улыбнулся, пододвинул к себе деревянный ящик и похлопал по нему. Анна села.

Меня сесть не пригласили, поэтому я порыскал взглядом вокруг, нашел себе подходящий ящик и тоже уселся в круг. Никто не спешил нарушить молчание. Так продолжалось минуты три или даже больше. Старый Вуди невозмутимо набивал трубку и проверял, хорошо ли она тянет. Вполне удовлетворенный результатом, он встал, подошел к огню и раскурил ее. Прежде чем сесть, он положил руку на голову Анне и сказал что-то, чего я не смог разобрать. Оба рассмеялись. Старый Вуди глубоко и блаженно затянулся.

— Ты любишь поэзию? — спросил он.

Анна кивнула. Большим пальцем Вуди умял в трубку тлеющий табак.

— А ты знаешь, — спросил он, выпуская в сторону клуб дыма. — что такое поэзия?

— Да, — отвечала ему Анна, — это что-то вроде шитья.

— Понимаю, — важно кивнул Вуди. — Что ты имеешь в виду, говоря о шитье?

Анна немного покачала слова на языке, прежде чем произнести.

— Ну, это делать что-то из разных кусочков, чтобы оно было другое, чем все кусочки.

— Угу — сказал Старый Вуди, — я думаю, это очень хорошее определение поэзии.

— Мистер, — сказала Анна, — можно мне задать вам вопрос?

— Конечно, — кивнул Вуди.

— А почему вы не живете в доме?

Старый Вуди посмотрел на свою трубку и запустил пальцы в бороду.

— Не думаю, что на этот вопрос есть настоящий ответ, по крайней мере, не в такой формулировке. Попробуй задать его по-другому.

Анна чуть-чуть подумала и спросила:

— Мистер, почему вам нравится жить в темноте?

— Жить в темноте? — улыбнулся Вуди. — На это я могу ответить очень легко, но вот сможешь ли ТЫ понять мой ответ?

— Если это ответ, то смогу, — сказала Анна.

— О да, разумеется. Если это ответ, то ты сможешь. Если только это будет ответ.

Он помолчал, а потом спросил:

— А тебе нравится темнота? Анна кивнула:

— Она здорово растягивает тебя. И делает коробочки большими.

Старый Вуди усмехнулся.

— О да, о да, — сказал он. — Причина моей любви к темноте в том, что в ней тебе приходится определять себя самому. А днем тебя определяют другие люди. Тебе это понятно?

Анна улыбнулась. Старый Вуди протянул узловатую морщинистую руку и нежно закрыл ей глаза. Потом он взял ее за обе руки и будто прислушался к чему-то, мягко ворочавшемуся глубоко внутри него. Днем этот уголок Лондона выглядел как форменные трущобы; сейчас, при свете солнца, здесь струилось чистое волшебство.

Твердый и сильный голос Старого Вуди обращался к богу, к Анне, ко всему роду человеческому:

Его темно-ореховый смешок нарушил вязь заклинания.

— Слыхала это когда-нибудь? Это один из сонетов Шекспира, — его руки раскрылись, чтобы обнять полмира. — Они велят тебе развивать мозги и все твои пять чувств. Но это лишь полдела, так можно стать лишь наполовину человеком. Другая половина состоит в том, чтобы работать с сердцем и умом. Он пригвоздил слова к ладони концом трубки.

— Есть ум в обычном понимании этого слова, есть воображение, есть фантазия, есть суждение и есть память.

Его лик был обращен к небу, дух танцевал среди звезд и грелся в их серебряном огне, пока тело оставалось с нами, освещенное отблеском углей, пылавших в старой ржавой бочке.

— Никогда никому не давай лишить себя права на цельность. День — для мозгов и чувств, ночь — для сердца и ума. И никогда, никогда не бойся. Мозги могут в один прекрасный день предать тебя, но сердце — нет.

Он вернулся, подобно комете, оставляя за собой в ночном небе пылающий след любви.

Старый Вуди встал и обвел взглядом лица вокруг костра. Его глаза остановились на Анне.

— Я тебя знаю, юная леди. Я хорошо тебя знаю. Он поплотнее запахнул пальто на старых плечах и покинул круг света, но вдруг остановился и подарил Анне еще одну улыбку. Протянув к ней руку, он изрек:

Потом он исчез. Нет, не исчез, ибо какая-то там часть, быть может, большая, осталась с нами, и остается по сей день. Прошло минут десять, а мы все стояли и смотрели в огонь. У нас не было вопросов, ибо на них не существовало ответов. Уходя, мы даже не попрощались с «детьми ночи»; я лишь успел подумать: интересно, оставили ли мы им хоть что-то после себя?

Мы медленно шли по улицам Лондона; каждый был погружен в свои мысли. Одна из муниципальных поливальных машин медленно пыхтела нам навстречу, убирая дневной мусор. Она брызгала водой на тротуар и мостовую; тяжелые цилиндрические щетки чистили улицы Лондона, готовя их к возвращению «детей дня». Когда шипящая струя приблизилась к нам, мы исполнили небольшое pas de deux[52] направо, а потом, когда она миновала нас, снова налево.

Анна включила свой фирменный смех, сравнимым по благозвучности с автомобильным клаксоном, и закружилась от радости. Когда машина проехала мимо, она воскликнула:

— Эльфы! Они как эльфы!

— Ага, что-то вроде того, — усмехнулся я.

— Это как то, что ты мне читал — про Пака. Радость ночи накатила и на меня. Я с гиканьем помчался вперед, вспрыгнул на тумбу ближайшего фонарного столба и громко продекламировал во тьму:

• Предыдущая
• 33/40
• Следующая