Первый ученик - Яковлев Полиен Николаевич - Страница 28

• Предыдущая
• 28/49
• Следующая

Коля Амосов обедал плохо. Пропал аппетит. Он неверно решил задачу, да еще и по географии срезался. А у Мухомора — ни одной четверки, все круглые пятерки. Кончается учебный год… Все время был первым учеником, и вдруг — на тебе. И репетитор был, и Афиноген Егорович покровительствовал, а, вышло черт знает что.

— Да не лезь ты со своими котлетами! — набросился он на Варю. — Убирайся вон, идиотка!

— Коля! Коля! — строго сказала мать.

— Да, — вскочил Коля и топнул ногой. — Вечно мне не везет.

— Успокойся. Вредно так волноваться.

— Я хочу, обязательно хочу быть первым в классе! Какой-то рыжий ножку мне подставляет. Его отец машинист. Смазчик! Грузчик!

Вошел папа.

— Охота тебе! — сказал он. — Я поговорю с Афиногеном Егоровичем. Кстати, он будет сегодня у нас. Уладим все. Смотри, у тебя от слез уже нос распух.

— Распухнешь, — капризно отбросив вилку, сказал Амосов. — Если бы еще Нифонтов или Бух, а то рыжий какой-то. Принесло его среди года в наш класс. Его только и не хватало!

Вечером пришел Швабра. Колин папа пригласил его в кабинет. Там они долго беседовали.

Коля сидел в гостиной, долбил с новым репетитором географию. (После истории с Лиховым Лебедеву в репетиторстве отказали). Долбил и посматривал с ожиданием на дверь.

Наконец она распахнулась. Вошел Швабра.

— A! — сказал он. — Здравствуй, мученик науки. Как это там, помнишь? «Науки юношей питают, отраду старцам подают». Так, Коля?

При репетиторе больше не сказал ни слова, а когда тот ушел, сейчас же обнадежил любимчика:

— Гомо проп нит, деус дисп нит,[5] — сказал он. — Не горюй. Выше голову, Николяус. Все будет хорошо. Твои старания будут оценены по заслугам. Де кум![6] Иди, спи спокойно!

Коля шаркнул.

— Мерси, Афиноген Егорович!

И обрадованный пошел спать.

А на другой день, с утра, пока Коля сидел в гимназии, в доме началась генеральная уборка. Выбивали ковры, натирали воском пол. В кухне пекли, жарили. Ждали в гости Аполлона Августовича.

Придя домой, Коля узнал об этом, обрадовался и немножко струсил. Сам Аполлон Августович будет с ним разговаривать и не так, как в гимназии, не по-начальственному, а по-домашнему.

— Варька! — кричал Коля. — Где мои чистые рубашки? Дай мне чистый носовой платок. Мама, смотри, она ковер плохо вычистила.

Еще не было восьми часов, когда Коля ходил уже по гостиной в новом с иголочки мундире, с надушенным платком в кармане. То и дело выбегал в переднюю, ждал звонка.

Пришел Швабра, пришли еще гости. Наконец прибыл и сам Аполлон Августович.

Колины папа и мама вышли его встречать в прихожую. Варя помогала снять шубу.

— Пожалуйте, пожалуйте, очень рады вас видеть у себя, — любезно улыбался папа. — Разрешите представить — моя супруга, а это мой сын и ваш питомец — Николай.

Коля браво шаркнул ногами и подошел к директору.

— Знаю, знаю, — сказал тот. — Хороший мальчик.

И подал Коле руку.

Коля с трепетом взял ее и, склонив набок голову, еще раз почтительно шаркнул.

Поздоровавшись со Шваброй, с другими гостями, Аполлон Августович рассыпался любезностями перед хозяйкой дома.

— Прелестная, прелестная у вас квартирка. Уют! Очарование!

И начались приторные, скучные и неизбежные разговоры о погоде, о новостях в городе, о делах, о службе.

Колины родители не успевали ухаживать за гостями, а в особенности за директором Аполлоном Августовичем.

— Ах, да! — вдруг как бы вспомнил Колин отец. — Позвольте вас, Аполлон Августович, пригласить на минутку ко мне в кабинет, хотелось бы показать вам маленькую обновку. Я приобрел оригинальное пресс-папье. Удивительная работа! Итальянская.

Пресс- папье стояло на письменном столе вот уже третий месяц. Но нужно было как-нибудь залучить директора для беседы с глазу на глаз.

А когда Аполлон Августович и Колин папа вышли из кабинета, последний подмигнул жене: все, дескать, благополучно. А минут через пять мама позвала Колю в спальню и сказала, тихо:

— Директор обещал. Понимаешь?

— Понимаю, — обрадовался Амосов. — Ловко!

— Тсс… Ты в гостиной не вертись. Лучше всего часов в десять подойди к Аполлону Августовичу, скажи «спокойной ночи» и отправляйся спать.

Ровно в десять Коля вошел в гостиную. Аполлон Августович играл в винт. Коля подошел к нему и сказал очень и очень вежливо:

— Спокойной ночи, Аполлон Августович. Я иду спать. Боюсь, как бы завтра не опоздать в гимназию.

— А? — с досадой повернулся к нему директор. Ему было не до Коли. Уж очень не везло в карты. — Да-да… Спокойной ночи, — сказал он с притворной улыбкой. — Спокойной ночи, молодой человек.

Коля еще раз раскланялся, попрощался с гостями и ушел к себе. Лег в кровать и позвал:

— Варька! Неси сюда мороженое. Впрочем, стой. Мухомору — во!

И показал кукиш.

Швабра вскочил и, не дав никому опомниться, крикнул:

— Токарев, к доске! Живо!

От неожиданности Мухомор схватил не ту книгу, вернулся обратно к парте, взял греческий синтаксис, пошел отвечать.

— Безобразие, — сказал Швабра. — Не могли раньше приготовиться? Отвечайте.

— Что отвечать?

— Глупый вопрос. Что отвечают, когда спрашивают? Урок отвечают.

— Но вы нам задали и по синтаксису, и перевод тридцать шестого параграфа. Что отвечать сначала? Я не знаю.

— Всегда ничего не знаете. Должны знать, если желаете иметь порядочную отметку. — Швабра прошелся по классу, щелкнув пальцами и раздраженно закончил: — Ну, что же вы? Я жду.

Мухомор вздохнул, раскрыл греческую хрестоматию и стал читать.

— Отставить! — скомандовал Швабра. — Прошу отвечать синтаксис.

— По синтаксису, — сказал Мухомор, — нам заданы неправильные глаголы. Глаголы, имеющие окончание на…

— Знаю, что задано, — перебил Швабра. — Что вы топчетесь на одном месте? Не выучили — так прямо и скажите, что не выучили. Нуте, я жду.

«Вот черт, придирается, — насторожился Мухомор. — Теперь отвечай не отвечай — все равно срежет».

— Глаголы, имеющие окончание на…

— Фу! — развел руками Швабра. — Да я уже это двадцать раз слышал.

— Так что же, в конце концов, отвечать? — еле сдерживая раздражение, спросил Мухомор. — Я не знаю, что отвечать. Задавайте вопрос — я и отвечу.

— Те-те-те… Это что же? Это каждый гимназист будет выходить к кафедре, задирать нос и учить меня, как его спрашивать? Ну-ну-ну… Так-так-так… Ах вы, с позволения сказать…

Швабра сам не знал, что «с позволения сказать». Покрутил пальцем в воздухе, желая подыскать подходящее едкое слово, но ничего лучшего не выдумал, как презрительно выругаться:

— Насекомое!

У Амосова рот до ушей. Обрадовался, что Володьку «подшпиливают».

— Да-да, Коля, — повернулся к нему Швабра. — Вот именно — насекомое. Насекомое. С лапками, с ножками… Хе-хе…

— Чего дразните человека? — обиженно заметил Самохин. — Придираетесь только…

Швабра побежал глазами по партам, сделал веселое лицо и расцвел нехорошей улыбкой.

— А кто из вас скажет, — язвительно спросил он, — сколько нашему уважаемому Самохину осталось сидеть в гимназии? Ась?

Кроме Амосова, Буха, Нифонтова да еще двух-трех, с подобострастной улыбкой глядевших на Швабру, все нахмурились и молчали. Лишь Корягин сказал угрюмо:

— Несправедливо. Что мы, не видим, что ли?

— Как? — подскочил к нему на носочках Швабра. — Что? Чего? Вы что изволили сказать?

Корягин молчал. Опустил голову, водил пальцем по парте.

— Ну и ученики, — сказал Швабра. А Мухомору сухо: — Садитесь, голубеночек.

Мухомор сердито пошел на место. Швабра склонился над кафедрой и поставил в журнале двойку. Медведев заметил, показал классу два пальца.

— За что? — нервно сказал Самохин. — За что? — подхватили другие.

• Предыдущая
• 28/49
• Следующая